Мы их на колени поставим
Они появились как будто из обшарпанных кирпичных стен с отваливающимися кусками штукатурки на лепных фасадах и влажного серого питерского воздуха.
Сколько их было?
Не знаю, я не старался считать. Но один подошел поближе и спросил что-то незначащее, вроде дайзакурить. Спросил не потому, что ему это было нужно. Нужно им было совсем другое.
Я понял, что ситуация складывается не лучшим образом. Неприятная такая ситуация. Вроде бы серая. Но хотели они крови. Тем более, что чужак, одетый как-то слишком ярко и весело, не имел права вообще ходить по земле, а не то что по этим улицам.
И я взял в руку гранату.
[Чтоб быть готовым.]
Чтоб быть готовым. Или чтобы показать, что я готов.
Тот, который подошел поближе с вопросом, заметил, что я держу в руке гранату, а палец другой руки просунул в ее кольцо. Он отошел. В воздуще пролетел шепоток: «Граната... граната...».
Я шел по улице. Несколько человек подходили ко мне все ближе. Вот уже какой-то странный то ли проулок, то ли проходной двор, а трое (четверо, пятеро?) подошли так близко, что идти уже почти невозможно...
Останавливаюсь. И понимая, что дело это почти бесполезное, все равно пытаюсь завести разговор. Чтобы понять. Чтобы узнать. Чтобы узнали они.
Есть такое ощущение, что они несогласны. Несогласны с несогласными. Вот они - тот самый электорат, те самые патриоты, которые то с хоругвями, то в байкерских кожанках, а то с перечеркнутыми портретами «либерастов».
Прямо передо мной уже сидит на каком-то квадратном в плане, два на два метра, и сантиметров на сорок поднимающемся от асфальта возвышении один из них. Большое квадратное, как про таких говорят «вырубленное» лицо, просто громадные руки с мощными толстыми пальцами, круглые ногти «ракушечками», черная куртка, расстегнутая так, что видно крест. Говорю, обращаясь к нему:
- Представьте: вы встречаетесь с «ними». Их столько же, сколько и вас. И нет никакой нужды начинать с кровопролития. Наоборот - есть возможность поговорить. Выяснить, в чем главные разногласия, в чем вы сходитесь. И что мешает вам понять друг друга. Ведь главное - понять! О чем бы вы хотели поговорить? Как вы себе это представляете?
Я понимаю, я чувствую, что большьшая часть тех слов, которые я произношу, не может пробиться в мозг. Эти слова падают, как высохшие листья под осенним дождем, не вызывая никакого отклика или понимания. Они, слушающие меня, в этом не то чтобы виноваты. Они просто не готовы. Для них эти слова как неведомая пища, которую нельзя сразу брать в рот, неизвестно, какой у нее вкус и какой будет эффект, если запивать ее привычной крепкой охотой.
Но они пытаются. Потому что они не уверены. Потому что у меня в руке граната. Нет, они не боятся, боюсь как раз я, но им неприятна перспектива, в которой чьи-то кишки или мозги брызнут на отваливающуюся штукатурку.
Работу мысли, которая пытается повернуться в голове сидящего напротив, хорошо слышно в наступившей тишине. Как будто в старом, давно выброшенном за ненадобностью, большом ржавом редукторе кто-то пытается провернуть шестерни.
В его глазах сначала проступает вопрос «А на *уй нам нужны этот базар? Чо мы не знаем про них?» Потом лицо становится светлее и он низким голосом провернувшегося-таки редуктора говорит:
- Мы их на колени поставим. А потом...
И слезы умиления от этой картины, которую он сумел нарисовать у себя в голове, текут по его грубому лицу...
[После этих слов]
После этих слов я просыпаюсь. Разжимаю правую руку.
Иду на кухню. Ставлю чайник. На часах пять. За окном дует сильный южный ветер. Блестят лужи и лед.
Это был всего лишь сон.
Но очень яркий.
А знаете что самое забавное? Я помню как выглядела граната во сне. И она совсем не была похожа на настоящие гранаты. Она больше походила на садовый нож-секатор. Такая изогнутая, с овальными формами, с одной стороны немного толще, а с той, где тоньше, торчало кольцо. Похожее не то, что для ключей. И цвет у этой «гранаты» был подходящий. Как будто она была сделана из дерева.
Это же сон.
Только сон.
Сколько их было?
Не знаю, я не старался считать. Но один подошел поближе и спросил что-то незначащее, вроде дайзакурить. Спросил не потому, что ему это было нужно. Нужно им было совсем другое.
Я понял, что ситуация складывается не лучшим образом. Неприятная такая ситуация. Вроде бы серая. Но хотели они крови. Тем более, что чужак, одетый как-то слишком ярко и весело, не имел права вообще ходить по земле, а не то что по этим улицам.
И я взял в руку гранату.
[Чтоб быть готовым.]
Чтоб быть готовым. Или чтобы показать, что я готов.
Тот, который подошел поближе с вопросом, заметил, что я держу в руке гранату, а палец другой руки просунул в ее кольцо. Он отошел. В воздуще пролетел шепоток: «Граната... граната...».
Я шел по улице. Несколько человек подходили ко мне все ближе. Вот уже какой-то странный то ли проулок, то ли проходной двор, а трое (четверо, пятеро?) подошли так близко, что идти уже почти невозможно...
Останавливаюсь. И понимая, что дело это почти бесполезное, все равно пытаюсь завести разговор. Чтобы понять. Чтобы узнать. Чтобы узнали они.
Есть такое ощущение, что они несогласны. Несогласны с несогласными. Вот они - тот самый электорат, те самые патриоты, которые то с хоругвями, то в байкерских кожанках, а то с перечеркнутыми портретами «либерастов».
Прямо передо мной уже сидит на каком-то квадратном в плане, два на два метра, и сантиметров на сорок поднимающемся от асфальта возвышении один из них. Большое квадратное, как про таких говорят «вырубленное» лицо, просто громадные руки с мощными толстыми пальцами, круглые ногти «ракушечками», черная куртка, расстегнутая так, что видно крест. Говорю, обращаясь к нему:
- Представьте: вы встречаетесь с «ними». Их столько же, сколько и вас. И нет никакой нужды начинать с кровопролития. Наоборот - есть возможность поговорить. Выяснить, в чем главные разногласия, в чем вы сходитесь. И что мешает вам понять друг друга. Ведь главное - понять! О чем бы вы хотели поговорить? Как вы себе это представляете?
Я понимаю, я чувствую, что большьшая часть тех слов, которые я произношу, не может пробиться в мозг. Эти слова падают, как высохшие листья под осенним дождем, не вызывая никакого отклика или понимания. Они, слушающие меня, в этом не то чтобы виноваты. Они просто не готовы. Для них эти слова как неведомая пища, которую нельзя сразу брать в рот, неизвестно, какой у нее вкус и какой будет эффект, если запивать ее привычной крепкой охотой.
Но они пытаются. Потому что они не уверены. Потому что у меня в руке граната. Нет, они не боятся, боюсь как раз я, но им неприятна перспектива, в которой чьи-то кишки или мозги брызнут на отваливающуюся штукатурку.
Работу мысли, которая пытается повернуться в голове сидящего напротив, хорошо слышно в наступившей тишине. Как будто в старом, давно выброшенном за ненадобностью, большом ржавом редукторе кто-то пытается провернуть шестерни.
В его глазах сначала проступает вопрос «А на *уй нам нужны этот базар? Чо мы не знаем про них?» Потом лицо становится светлее и он низким голосом провернувшегося-таки редуктора говорит:
- Мы их на колени поставим. А потом...
И слезы умиления от этой картины, которую он сумел нарисовать у себя в голове, текут по его грубому лицу...
[После этих слов]
После этих слов я просыпаюсь. Разжимаю правую руку.
Иду на кухню. Ставлю чайник. На часах пять. За окном дует сильный южный ветер. Блестят лужи и лед.
Это был всего лишь сон.
Но очень яркий.
А знаете что самое забавное? Я помню как выглядела граната во сне. И она совсем не была похожа на настоящие гранаты. Она больше походила на садовый нож-секатор. Такая изогнутая, с овальными формами, с одной стороны немного толще, а с той, где тоньше, торчало кольцо. Похожее не то, что для ключей. И цвет у этой «гранаты» был подходящий. Как будто она была сделана из дерева.
Это же сон.
Только сон.