Легенда о Четвертом Волхве Ч. I
Евангельское повествование о Рождестве Христовом вот уже две тысячи лет вдохновляет художников, поэтов, музыкантов создавать авторские произведения искусства, посвящённые главному событию истории человечества. Одним из центральных произведений в творчестве Эцарда Шапера является "Легенда о Четвертом Волхве", в которой четвёртым волхвом оказывается... русский князь! Прорываясь сквозь толщу времён, автор описывает путь христианина, следование за Христом даже до смерти. Перевод и контекстуализация - диакон Августин Соколовски.
Эцард Шапер - один из наиболее значимых христианских церковных писателей. Автор "Легенды о четвертом волхве", в которой описываются странствования русского князя, Эцард Шапер сам провел жизнь в вынужденных странствованиях и бесконечных переездах с места на место.
Писатель родился в 1908 году в Острово (прусская провинция Позен, ныне Польша), умер - в 1984 г. в швейцарском Берне. Ему пришлось долгое время жить в Эстонии, затем в Финляндии, Швеции и, наконец, в Швейцарии. Дважды заочно приговоренный к смерти немецко-фашистским, а вскоре и советским военным судом, Эцард Шапер пересекал границы разных стран, находясь между жизнью и смертью. Его жизнь была как бы повторением слов святого апостола Павла: "Довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи. И потому я гораздо охотнее буду хвалиться своими немощами, чтобы обитала во мне сила Христова. Посему я благодушествую в немощах, в обидах, в нуждах, в гонениях, в притеснениях за Христа: ибо, когда я немощен, тогда силен" (1 Кор.12, 9-10).
Эцард Шапер - автор множества художественных произведений, романов, повестей и рассказов, в которых он смело выражает свою позицию писателя и христианина, призывает к следованию евангельским заповедям. Наибольшую известность принес писателю роман-дилогия "Разрушающаяся церковь" (1935) и "Последнее Рождество (1949), о жизни и трагической гибели православного священника отца Серафима и его общины, о новой надежде, рождающейся в Церкви страданием мучеников (1935).
"Легенда о четвертом волхве" (1961), в сказочной форме описывающая путь русского князя, идущего на поклонение Рождающемуся Богомладенцу Христу, представляет собой глубокое размышление автора о судьбе и назначении мира, России и Церкви. Профессор Барбара Халленслебен, декан Богословского факультета Фрибургского Университета (Швейцария) и Отец Гвидо Фергаувен, вице-ректор Фрибургского Университета, где в 1961 году Эцард Шапер стал почетным доктором, решили преподнести перевод "Легенды о четвертом волхве" как рождественский подарок всем своим друзьям, братьям и сестрам во Христе Рождающемся.
Отец Гвидо и профессор Барбара (Халленслебен) выражают особую благодарность Владыке Ионафану, Архиепископу Херсонскому и Таврическому, отцу Георгию Тарабану, клирику Херсонской епархии и преподавателю Херсонского Университета, организовавшему издание, Августину Соколовскому, православному богослову из России, научному помощнику профессора Барбары (Халленслебен) на Богословском Факультете Фрибургского Университета, за перевод "Легенды о четвертом волхве" с немецкого языка и всем братьям и сестрам во Христе за молитвенную поддержку.
Диакон Августин Соколовски
* * *
Когда младенец Иисус рождался в Вифлееме, звезда, указывавшая на Его рождение, явилась не только мудрецам-волхвам на Востоке, но и одному мудрому доброму князю в далекой Руси. Он не был каким-то великим, могучим властителем, не был и особенно смекалист, не был и волшебником. Это был простой князь, честный, с добрым детским сердцем, дружелюбный, добродушный, общительный всегда любивший пошутить. О звезде, что однажды должна была явиться на небе и возвестить пришествие Владыки всей земли, о том, что тот из княжеского рода, кто будет править тогда на Руси, должен отправиться в путь, чтобы поклониться и передать царство Господу всех, знал наш скромный князь от своих отцов и праотцев. Они пронесли и сохранили это обещание сквозь поколения, передавая его из рода в род.
Удивительная радость охватила князя, - ведь звезда, возвещавшая самое важное на земле событие, появилась на небе как раз в то время, когда он, еще юный по годам, был правителем, - и он решил тотчас тронуться в путь. Он не хотел брать с собой большую свиту, душа его к тому не лежала, ни единого даже из своих верных слуг, потому что никто не знал, где родится великий Властитель и как долго придеться странствовать в пути. Наш князь решил отправиться на поиски один. Он велел оседлать своего любимого коня, не какого-нибудь боевого жеребца, но свою маленькую неутомимую лошадку, с большой гривой, застилавшей глаза и мешавшей видеть дорогу, по которой вел ее хозяин, выносливую и неприхотливую, как раз такую, что нужна для далекого пути.
Задумался князь. Ведь нельзя поклоняться с пустыми руками, особенно когда это не просто правитель, но верховный всех Властитель. Долго думал князь о том, что ему взять с собой, так чтобы поклажа не оказалась чрезмерной, чтобы блага и усердие его земли видимы были в приносимых дарах, и, прежде всего, чтобы приносимое оказалось достойным приношением Господу всех. "Богатство страны, - рассуждал сам с собою князь, - познается по добродетели и усердию ее женщин". Он взял с собой несколько свертков прекрасного, тончайшего льна, сотканного женщинами его земли. К этому приложил он красивейшие, благороднейшие меха, что охотники заготавливают зимой и обрабатывают так, что они делаются мягкими как пух. "Потому, - думал князь, - что так всякий, а в особенности этот всеведущий Младенец поймет, что народ мой и зимой, когда так райски приятно лежать на печи с огурцами и квасом, не проводит время в праздности". Из речных потоков, где его работники промывают из песка золотые зерна, правящие миром, взял он много маленьких кожаных мешочков с золотыми песчинками, а с гор земли своей - редкие драгоценные камни, которые его самые доверенные слуги добывают в глубоко сокрытых рудниках, неизвестных нигде и никому из его подданных. Из них выбрал он самые красивые и самые дорогие, как дар своей земли Владыке всех. И наконец, внимая женскому слову, которым, как он когда-то слышал, держится мир, если мудрость правителей иссякает, взял он от своей матери маленькую кадку меда, собранного мохнатыми пчелами родной земли. "Дети, - говорила мать князю и его братьям, - все нуждаются в этом нектаре. И пусть даже Младенец, что должен родиться, придет с Небес, согласно обетованию, мед нашей земли напомнит ему о небесной родине".
Таковы были дары, что взял собой скромный князь. Доверив все своим верным слугам и сказав им, как поступать до времени его возвращения, оседлал он однажды своего верного коня, в ту ночь, когда звезда сияла ярче всего. Он скакал все дальше по родной земле, но и звезда не останавливала свой ход. Так пришлось ему покинуть пределы земли своей. Покинул он родную землю, на чужой же, где все было совсем иначе, ему стало труднее. День за днем, часто ночью продолжал он свой путь; порой ему казалось, что сияние его звезды почти касалось земли, что еще одно мгновение - и он сможет коснуться ее руками и без лишних размышлений оказаться там, куда держал путь.
Но этого не случалось. Лишь одно влекло его дальше - желание, осознание возможности поклониться величайшему Владыке всех времен и земель; он старался, чтобы это желание не угасло и не утихло, пусть чужая земля сковывала и запутывала его.
Он видел так много всего, о чем до этого ничего не знал и не слышал. Он старался в точности запомнить все хорошее, чтобы потом укоренить это в своем народе, на родной земле; плохое огорчало и заботило его, словно бы это была его собственная земля, ибо здесь, на чужбине, он не обладал никакой властью, сострадание пробуждалось в нем при виде как томятся праведные и бедствуют добрые. Он помогал, как мог, словом и делом и, отправляясь дальше в свой одинокий путь, все глубже задумывался о том, сколь сильно нуждается мир во всемогущем Властителе, что сможет защитить преследуемых, утешить притесняемых, освободить плененных, исцелить больных и воздать праведным. Все это, как возвещало древнее обетование, из-за которого князь отправился в путь, совершит грядущий Владыка.
Две-три луны был он уже в пути, как однажды ночью, - когда звезда в особенном блеске плыла по небу, его лошадка проворно бежала рысцой, а он продолжал свой путь с грустью в сердце, ведь мысли о далекой родине, которую он так давно уже покинул, не оставляли его, - произошла совершенно необычная встреча. Первое, что он увидел в темноте, показалось ему идущими холмами. Приблизившись, он догадался, что это должны быть важные путники, они продолжают путь ночью из-за холода или следуют той же самой звезде, что и он. Только передвигались знатные путники не на конях, а на верблюдах, которые шли тихо, словно в войлочных сапогах, и то, что представлялось двигающимися холмами, было горбами тяжело нагруженных животных.
Когда лошадка быстрой рысцой нагнала путников, слуги расположились вокруг трех господ, защищая их. Они думали встретить разбойников, но это недоразумение было тотчас устранено. Наш юный князь, дружелюбный, радовался, что нашел попутчиков. Он спросил знатных путников, откуда и куда они идут, и те назвали ему имена стран востока, откуда они отправились в путь, названия, о которых наш скромный князь никогда и не слышал. Но их цель, - а она была и его целью, - место, где звезда закончит свой путь. Там, как им было открыто, должен родиться младенец, величайший Царь и верховный Первосвященник всех времен и народов; этому Младенцу должны они поклониться и воздать хвалу. Юный князь не сдержал своего удивления. Он рассказал им, что по той же причине отправился он в путь из земли русской. Трое знатных путников слышали о такой земле, но она представлялась им темной, дикой и холодной страной, не стоившей того, чтобы быть там князем. До самого утра пытался юный князь убедить их в том, что это лучшая и прекраснейшая страна на земле, но это едва ли ему удалось.
Когда стало светло, он рассмотрел тех, с кем так свободно беседовал прежде, и робость овладела им.
Перед блеском и достоинством тех, что покачивались тогда на верблюдах, он показался себе бродягой, а при взгляде на множество усердных слуг он задумался на мгновение о том, не было ли бы разумней взять с собой нескольких самых верных своих слуг, пусть даже и лучшие его служители никоим образом не смогли бы сравниться с этими слугами, которые как бы соревновались друг с другом в услужливой ловкости пред лицом своих господ. Князь посмотрел на свою пыльную, потертую одежду наездника и устыдился, трое великолепных властителей-мудрецов с Востока, казалось, говорили в своем молчании: "При свете дня не выглядит ли он слишком убого для того, кто в темноте ночи произносил такие пышные речи?" Трое путников были самыми удивительными из всех, кого ему когда-либо доводилось видеть, при том, что за последние месяцы ему удалось увидеть так много редкого и удивительного. Первый среди них, с длинной и седой бородой, был бел, как обычные люди, другой - с кожей цвета цветущей липы, третий был темнокожим. Только теперь князь понял, почему еще в ночи он спрашивал сам себя, действительно ли с тремя, а не с двумя путниками он разговаривал. Ведь третий был темен, словно частица той ночи, в которой они повстречались.
В поле перед селением, - где путники хотели искать приюта после того, как путеводная звезда исчезла из виду, а наш князь собирался, как всегда, переночевать за каким-нибудь строением, положив под голову седло, - вдруг вспыхнула предрассветная роса, как бы сияя солнечным светом. Увидев это удивительное зрелище, трое путников воскликнули от восторга. Тут гордость охватила нашего молодого князя, и он, весь в пыли и ничем не примечательный, захотел, на фоне той роскоши, что окружала его, выглядеть достойно. "Ведь жемчужины родной моей Руси сияют ярче этой росы", - воскликнул он, ища в поклаже и вынимая кожаный мешочек с жемчужинами, что приготовил для Младенца Иисуса. И тут он высыпал их все, словно посев честолюбия и любви к родной земле отцов своих, в сияющее росой поле.
Путники замолчали, озадаченные таким порывом чувств. Лишь после долгого молчания тот из них, что с длинной бородой, спросил: "Ведь это жемчужины?!"
"Конечно, - ответил юный князь, - и вообще..." В этот момент он неожиданно вспомнил, что грядущему Великому Царю предназначались жемчужины, но устыдившись признаться в этом, князь прервал свою речь. "На Руси еще много драгоценных камней", - прибавил он кратко.
"Жемчужины это слезы, - сказал длиннобородый мудрец, - зачем усеивать слезами чужую землю, Брат наш?"
"Об этом я не беспокоюсь, - сказал князь легко, - моя улыбка всегда при мне". На душе же ему было далеко не так легко, как он хотел показать, и с каждой пройденной верстой усиливалось ощущение того, что трое знатных путников вовсе не верят тому, что он в пути с той же целью, что и они, а, может, считают его и вовсе недостойным поклониться этому новому Великому Царю. То короткое время, что шел он еще вместе с ними, говорили они на столь глубокие темы, что князь не в состоянии был поддерживать разговор и предпочел бы беседе с ними общение с кем-нибудь из их слуг, но языка их он не понимал.
И вот они достигли приюта, где все уже было приготовлено для наслаждения покоем благодаря гонцу, посланному вперед тремя правителями. Князь наш вовсе не хотел быть обузой для них. Он был слишком простым путником, чтобы разделить ночлег с тремя знатными господами, но и среди слуг их переночевать было для него невозможно из-за престижа родной земли. Тогда он подвязал своего коня возле мешка с сеном, взял поклажу и сено себе вместо подушки и прилег по обычаю на земле.
Он спал так хорошо, мечтал о квасе, соленых огурцах, ему представлялось, что лежит он на печи, как вдруг он проснулся от такого стенания, которое, казалось, вместило в себе боль всего мира. Удивленно повернул он голову, ведь он думал, что был в одиночестве, и заметил, что кто-то чьи-то очертания. Это была молодая, очень бедная девушка, что пришла сюда, нуждаясь в защите в трудную минуту, и пока он спал, родила на свет маленькую девчушку. Никого, кроме него, не было рядом, чтобы помочь матери с новорожденным младенцем. Князь совсем не привык к тому, что предстояло ему теперь, но по доброте сердечной он думал, что не вправе отказать в помощи. Из приюта вынес он юной матери поесть и попить, и так как люди ничем не помогали ей, он щедро положил ей в суму несколько слиточков золота. Только младенца было так жалко... Нахмурив брови, снова и снова смотрел юный князь на его жалкую беззащитность. "Эх ты, бедное дитя. Что за бродяга твой отец! Не оставил тебе ничего в этом мире, но я так тебя не оставлю!" Он раскрыл свою поклажу, достал сверток льна с родной земли и отрезал полдюжины роскошных пеленок, щедро, широко, по-русски.
Пока он заботился обо всем необходимом для матери и новорожденного, чтобы они в спокойствии встретили наступающую ночь, настал вечер. Молодой князь оседлал коня и попрощался с бедной женщиной. "В моей стране, - произнес он, - было бы все по-другому". И он рассказал ей о родной Руси, где все нищие уверены в милосердии к ним, не упоминув того, кем он там являлся.
"В моей стране, - отвечала нищая слабым голосом, - должен был бы ты быть правителем. Но кто я такая... я могу сделать тебя правителем моего сердца. Это я и сделаю отныне, с этого момента".
"Посмотри-ка, - сказал себе князь радостно, - я, конечно же, раздал кое-что из золота и льна, предназначенных для Владыки всех, но за это получил я на чужбине мою собственную страну, а такая страна сердца, пожалуй, и не самая плохая. Если, конечно, Великий Царь простит мне..."
Направив коня на постоялый двор, он увидел, что приют пуст. Караван с тремя знатными мудрецами, как сказали ему люди, отправился в путь при первой звезде. При той звезде, что сияет так сильно, той, что, как говорят, ведет к необычной цели.
Князь склонил голову, задумавшись. В первый раз за все время его пути закрался в его сердце страх, темное ощущение того, что он что-то потерял или упустил. Но он взял себя в руки, поручил бедную женщину с младенцем попечению бывших там людей и поскакал оттуда на коне.
Он скакал и скакал - эту ночь, следующую и все те ночи, что еще оставались в этом месяце; он напевал песни родной земли, что хранились в его памяти и воодушевляли его самого и его коня; он так и не нагнал караван трех мудрецов с востока. Они как сквозь землю провалились. Где бы он ни спрашивал о них, ответ был короток, так что ему казалось, будто три путника наказали людям давать ошибочные сведения об их пути, хотя земля и покоилась в мире, а городские ворота не закрывались и ночью. Но пока яркая звезда была на небе и он мог направлять по ней свой путь, он не отчаивался, где бы не находились трое мудрецов. Конечно, он с радостью поклонился бы Царю вместе с ними; не для того, чтобы ему перепало что-нибудь от их славы, но потому, что общение всегда укрепляет робкого путника.
У тех, с кем он общался в течение дня, не создавалось впечатления о его особенной робости. В нем все-таки скрывался князь, привыкший повелевать, а рядом с князем и судья. Чем далее продвигался он на юг, тем более несправедливо вели себя повелители тех земель, и тем тяжелее была участь подданных. Болезни и эпидемии бешено свирепствовали вокруг, и горе тем, кому не посчастливилось тяжело заболеть, ибо они были обречены на годы и десятилетия медленной смерти без присмотра и заботы. Кнут царствовал там, где должен был править княжеский посох, а человек воспринимался как вещь. Наш князь замирал от мысли от том, сколь много всего должен исправить новый Царь, грядущий в мир - только теперь понял он, как горячо, из рода в род ждут люди его пришествия. Он, простой русский князь, вовсе не собирался быть ему примером. Конечно, в правлении он понимал все далеко не так хорошо, как Тот, пусть он и должен был явиться младенцем, но когда князь видел нуждающихся, он протягивал, чтобы облегчить страдания людей, часть даров, приготовленных для поклонения Владыке всех, подчас думая, что благодарность, которую он получал, принадлежит не ему, но Тому, Другому, Великому, что грядет. Таким образом, запас его кожаных мешочков с золотом все более и более истощался, и он мог уже предвидеть, что недалек тот день, когда ему придется разменивать драгоценные камни на монеты. И день этот пришел гораздо быстрее, чем он предполагал. Ибо когда однажды вечером ему пришлось увидеть, как двое огромных, откормленных надсмотрщика покрывали градом жестоких ударов обессиленных рабов, мужчин и женщин, работавших на посадке растений, за то, что, как им казалось, они недостаточно хорошо трудились, и немало из них падало замертво, он без раздумья выкупил всех.
Оказалось, что предприятие это требует не только множества денег, но и еще более времени, больше, чем оставалось у него с вечера до появления звезды, и в первый раз князь остался на месте в течение ночи. Он сидел с выкупленными им рабами, приветствовавшими его как освободителя, и видел ход звезды по небу, той самой звезды... Он не последовал за ней, и конь его, привыкший скакать в это время, вскидывал голову и очень удивлялся.
На следующий день князь в первый раз отправился в путь при свете дня, пусть он и не имел ничего, что указывало бы ему путь, кроме собственного чутья. Он хотел как можно скорее оставить место, где его приветствовали как освободителя. Следы задумчивости запечатлелись на его челе. Когда он скакал на своем коне и жмурился от непривычного солнечного света, то спрашивал себя, всегда ли уместно делаемое намо добро?
Выкупленные князем люди с самого раннего утра пришли к нему и спрашивали, кто теперь даст им есть. Как рабы, они привыкли, что их надсмотрщики и мучители готовят им не только удары наказаний, но и тарелку супа, а в это первое свободное, без работы, утро они не получили ни первого, ни второго. Теперь они были голодны и хотели есть... Князь еще раз, перед тем как отправиться в путь, дал им денег, на которые они могли купить себе пищи на три дня. Потом же, сказал он им, они должны найти себе работу свободных людей. Но уже в начале своего пути он засомневался, поступят ли они так. Может быть, они так привыкли к рабству, что не способны жить свободно, и, возможно, они снова продадут себя в рабство добровольно, чтобы быть уверенными в тарелке супа, которую они всегда получали, тогда как удары лишь иногда.
В тот день при свете солнца пересчитал князь мешочки, что еще оставались у него и пришел в ужас. Их оказалось намного меньше, чем он думал. Может быть, думал он, оправдывая себя, меня когда-нибудь днем обокрали, а я не заметил? Я так крепко сплю и когда мечтаю о квасе и соленых огурцах, меня самого можно унести! Нечего и говорить, что кто-то мог открыть поклажу... В глубине души он сам не верил в это, то были только попытки успокоить совесть.
Он решил быть весьма экономным и не прикасаться более к сокровищам Владыки всех, чтобы Он не подумал плохо о его земле. А кроме того, он все еще слишком доверял себе, у него ведь были еще свитки льна, мех и кадка меда, что стоил столь многого, ведь он был собран круглыми, мохнатыми пчелами с липовых цветов родной земли.