Вторая часть игрового отчета
Часть вторая.
Праздник.
Я иду в префектуру. Маний зачем-то хочет меня видеть. Может, появилась работенка? Вряд ли, я бы узнал о ней первым. Неплохо, конечно, получить деньжат. Шесть сестерциев. Оставшиеся от предыдущего жалованья, даже звенят смешно, не то что выглядят. Да, жалованье было бы кстати. Но денег не видать, пока я не сдам утренний отчет. Значит, император прислал очередные инструкции и Манию не терпится осчастливить меня высшей мудростью. Ладно, пусть. У Веспасиана все-таки праздник, годовщина вступления на престол. В Город набилось столько народа, что стены трещат. Всякой швали, понятно, тоже сползлось с избытком. Божественный не хочет, чтобы что-то испортило торжества, поэтому нам, его слугам, приходится, бухнув кулаком в грудь: «Аве!», летать по городу взад-вперед, будто на сандалиях выросли крылья, как у Меркурия. Обе когорты, забыв о смене дежурств, вышли на улицы. Привычная столичная толчея стала опасно напоминать массовое помешательство. Разобраться, кто здесь преступник, а кто просто пьяный веселящийся идиот, можно не вдруг, поэтому вигилы напряжены и подозрительны. На своей шкуре они не единожды проверили справедливость солдатской мудрости: «Лучше перебздеть, чем недобздеть».
Правда, и таких красавцев можно обойти возле меты. Нашелся такой охотник, что заткнул за пояс всех моих крысоловов и до сих пор жив. Причем проделал все так ловко, что германцы только руками разводят. Хитер оказался ублюдок, ничего не скажешь. Хитер и терпелив. Но все по порядку.
Когда Халльгримм, трибун когорты германцев, притащил какой-то кусок пергамента с непонятными письменами и заявил, что перевод подскажет, где спрятаны сокровища, я ему не поверил. Ну кто в наши дни поверит в подобную чушь? Правда, чтобы не обижать старого товарища, согласился помочь. Был у меня один парнишка, знающий толк в языках, который взялся перевести эту белиберду на нормальный латинский язык. Взял пергамент и ушел. Через два дня мы нашли его труп. Документ исчез. Убийцей оказался один из помощников Хала, решивший, что сможет добыть мифические сокровища сам и делиться ни с кем не желает. Дождаться, когда тест будет переведен, ни ума, ни терпения у него не хватило. Мы охотились на него две недели. Перевернули город вверх дном и трясли, пока не вытрясли, где прячется эта туртурилла, а потом гнали его аж до храма Дианы. Даже сумели ранить. В храме он и укрылся. Оторвать его от алтаря, не нарушив мир с богами, было невозможно. Пришлось ждать. Но подонок (несомненно с подачи жрецов, самому ни в жизнь не догадаться) сменил на посту хранителя священной рощи Дианы, по всем правилам перерезав тому глотку в поединке, и стал недосягаем для наших кинжалов. Вот тогда я разозлился по-настоящему. Наговорил Халу лишнего, не скупясь в выражениях, и потребовал достать этот проклятый пергамент. Любой ценой. Вот тут и проявил себя некто, до сих пор отсиживавшийся в тени. Когда посланный Халом человек вошел в рощу, он заметил выскользнувшую наружу фигуру, как он выразился «не воина», а среди деревьев обнаружил еще теплый труп германца, зарезанного, как жертвенный телок. Никаких следов борьбы. На теле нашелся пергамент, в целости и сохранности. Прихватив документ, парень опрометью бросился к Халу, а тот - ко мне. Лицо у него при этом было еще более хмурое и сосредоточенное, чем обычно. Тот, кто хоть раз видел этого гиганта, живо представит себе такую картину. Хал и в хорошем то настроении мрачен, словно дремучие леса его родины. А уж когда он расстроен или зол, дети плачут, и молоко в ужасе сворачивается на дне кувшинов. С этаким вот видом он выложил все, что узнал. То, что таинственный «не воин» оставил пергамент, может говорить либо о каких-то причинах убийства, не связанных с нашим делом, либо о том, что перевод все-таки существует и нас обвели вокруг пальца. Почему-то я уверен во втором.
В префектуре даже в такой поздний час оказался посетитель. Кузнец-германец, приехавший вместе с Халом и осевший в Городе. Помнится, он не знал, с чего начать, и я присоветовал ему напроситься на раздачи хлеба, а заодно узнать насчет государственных заказов на кузнечные изделия. Оба вопроса можно решить через Мания. Похоже, кузнец оказался сообразительным парнем. В коридоре он с горящими глазами похвастался:
- Тридцать пять серебряных!
Римские названия денег даются ему пока с трудом. А наш городской префект отнюдь не скуп! За такие деньги в Субурре порежут на ремни родного брата. Теперь кузнецу лучше ходить осторожно и держать рот на замке. Но вряд ли он сумеет вовремя промолчать - боги отвернулись от него. Город перемалывает таких олухом центуриями каждый день. И все, что от них остается, грязь под ногами.
Маний, хотя и по-прежнему дородный, выглядит несколько потрепанно: лицо осунулось и потемнело, туника не первой свежести, тога намотана кое-как. Не первый чиновник Города, а бродячий философ, застрявший где-то между гениальным трудом и запоем. И полон инструкций и отеческих наставлений. Припомнил императорский эдикт о запрещенных сборищах, который на улице окрестили «Больше трех не собираться», прошелся насчет пожаров, в очередной раз объяснил, что делать с арестованным и опять предупредил, что на жалованье мы можем рассчитывать только после сдачи утренних отчетов. Все, как всегда. Святая уверенность в том, что получение точных инструкций сохранит Город от окончательного погружения в хаос. Зато теперь, случись, что, Маний с чистой совестью скажет:
- А я предупреждал и давал на этот счет четкие инструкции.
Я рассказал ему об убийстве, не вдаваясь в лишние подробности. В ответ Маний выдал целую лекцию о какой-то новой организации убийц.
- Они не сражаются лицом к лицу, но убивают из теней, - вещал он, - и спастись, если они задумают тебя убить, невозможно. Но они никогда не убивают из злобы или ради удовольствия. Есть особенность, которая их сильно сдерживает: они очень жадны до денег, поэтому их услуги стоят очень дорого.
И все в том же духе. Ну спасибо, утешил! Только этого мне не хватало! Похоже, в игру вступил некто, достаточно богатый, чтобы оплатить работу первоклассных наемных убийц. Человек с деньгами, предпочитающий решать проблемы кардинально. И завладевший переводом текста.
От Мания я выходил в задумчивости.
Ночь уже вступила в свои права, укрыв своим черным плащом всю гигантскую помойку Города. Рим спрятался под чернильным пологом, подобно стареющей матроне постарался скрыть свои недостатки. В темноте, будто под толстым слоем белил, пропали похабные надписи на стенах, замаскировались прыщи мусорных куч. Преобразились, вспомнив молодость, фасады домов. Огни факелов, словно помада губы, окрасили багрянцем площади. Императорский дворец, огромный и пустой, был освещен множеством светильников. И от того, что свет в его окнах был так ярок, тьма сгущалась вокруг сильнее, подчеркивая, подобно теням, блеск глаз вальяжно раскинувшейся на семи холмах шлюхи по имени Рим, и ложилась, словно тушь, на ресницы-деревья. Госпоже Рим уже восемьсот тридцать лет, а она все еще пытается выглядеть восемнадцатилетней красавицей. В точности, как увядающие патрицианки, не желающие признавать свое поражение в схватке со временем.
Обыкновенно тихие ночные улицы Города по причине праздника кишели людьми всех сословий, как лигурийский плащ - блохами. Они кружили среди домов в поисках развлечений, постепенно попадая в некий неторопливый ритм, сливаясь в одну, замкнувшуюся на самой себе процессию. Она начиналась на форуме, затем вливалась в Субурру, а оттуда двигалась вокруг подножия Целия к Авентину; через галльский квартал поднималась на Палатин, мимо закрытых в это время терм, и вновь выплескивалась на форум. И все эти кружащиеся в чудовищном хороводе люди сплетничали, горланили, смеялись, пили, жевали, ссорились, важничали, интриговали. Они желали развлекаться и ради этого готовы были на все.
Над толпой то тут, то там мрачно возвышались германцы из когорты Халя. Всем своим видом они старались символизировать суровость, непреклонность и беспринципность римского правосудия. Ну, так, как они это понимали. Получалось жутковато, что меня вполне устраивало. Многие при виде такого зрелища крепко подумают прежде, чем решиться нарушить закон. И обратить на себя внимание этих сильных, ловких социопатов. Кстати, вот и сам Халльгримм со своим центурионом Ормом. Я поделился с ним новостями, полученными от городского префекта. По дороге возникла идея, как поправить наше материальное положение. Императорская канцелярия. Бюрократическая машина может оказаться весьма полезной. Если, конечно, знать, за какие рычаги дергать.
Халь отправился добывать план Города, а я подкатил к одному из служителей и самым честным видом потребовал жалованье для обеих когорт. И получил! Даже больше, чем положено. Грех не прибавить к сумме несколько лишних денариев - писец даже табель не спросил. Пересчитывая деньги, я героически пытался заглушить внутренний голос, клявший меня за излишнюю скромность - затребовать можно было значительно больше. Совестливым нечего делать на императорской службе. Вот будет забавно увидеть утром вытянутое от обиды лицо Мания! Ничего, переживет. В его кошеле, похоже, оседает и часть причитающихся нам денег.
Мы с Ормом взяли ноги в руки и вернулись в казарму. Халь же остался сосредоточенно копировать план Города - у проклятого писца, вороны бы его побрали, не нашлось готового.
Наша казарма. Пропахшая железом, потом, свечным салом, пылью и кожей. Стены задрапированы черной тканью - допрашиваемые не должны чувствовать себя спокойно у нас в гостях. На столе, заваленном свитками и уставленном стаканами для вина, поблескивают рассыпанные монеты, лежат кинжалы и ножи. Из сальных луж, оставшихся от свечей, торчат огарки, чей тревожный, тусклый свет мерцает на полумасках шлемов и лезвиях мечей, развешенных по стенам. Германцы подошли к вопросу квартирования обстоятельно. Солдатская закваска дает себя знать. Большая часть залы устлана плащами и кусками войлока. Парни спят прямо тут. Мой стол - справа от входа, слева - каморка для тех, кто оказался недостаточно умен и проворен. Над драпировками и даже на потолке полно надписей, в основном, конечно же, похабных или про выпивку. Снаружи над входом висят два германских щита - дань их варварским традициям. На стене, слева от входа, какой-то шутник накарябал: "Чтобы дарить тепло". Справа - наша гордость. Помпа. Самая мощная из тех, что я видел. Сконструировал ее и построил центурион Череп. Сейчас он в отпуске. Возвращаясь домой вечером, неудачно упал, сломал себе ногу и набил кучу синяков. Когда его нашли, зубов рядом валялось больше, чем не хватало у него самого, но Череп упрямо твердил, что никого подозрительного не видел, ногу подвернул случайно, а морду разбил, категорически неудачно упав глазом на камень. Значит, дело личное, разберется сам. Хотя, приглядеть за ним будет нелишним. Эту помпу он собрал в одиночку, вопреки здравому смыслу заставив ее работать. И работать хорошо. Барбут, его заместитель, только головой покачал:
- Вот, что значит, не из говна собирал…. Ведь в первый раз что-то стоящее построил!
Теперь Череп валяется дома с ногой, упрятанной в лубки, а помпа красуется перед казармой и ждет своего часа.
Сегодня в нашем логове пусто, парни на улицах. Может, выбьют из празднующих горожан сколько-нибудь серебришка во исполнение императорского «Больше трех не собираться». Я сижу за столом и жду Халя. Чтобы выловить из поднявшейся вокруг истории со свитком мути хитрую рыбку, так не вовремя вмешавшуюся в наше дело, нужны зацепки. Тарабарщина на пергаменте, если долго вглядываться, изредка складывается в нормальное латинское слово и вновь расползается десятками непонятных значков. Своими силами текст не перевести - и так уже потратили уйму времени.
Стоп. Есть человек, который сможет найти переводчика. Дидий Фалько, парень со странным, непереводимым прозвищем. Зарабатывает на жизнь, копаясь в чужом грязном белье. Живет где-то в Субурре, в каморке на одном из последних этажей. Пару лет назад он помогал Елене Юстине в каком-то запутанном деле с краденым серебром из Британии и не преминул запустить руки ей под тунику. Говорят, у них даже был бурный роман. Ну, да то, что было, то быльем поросло. Он куда-то уехал, она, наоборот, из дикой британской глуши перебралась в Город. А потом на ее пути возник я. Когда Фалько вернулся, то обнаружил, что прочно обосновался в рядах «бывших». Кое-кто нашептывал мне, что, дескать, он не прочь вернуть счастливые деньки и возобновить отношения с Еленой, но я к этому особо не прислушивался. И оказался прав. Фалько, похоже, почуял, что излишняя ностальгия и чрезмерная сентиментальность опасны для его и так не слишком крепкого здоровья и сделал вид, что знать не знает, кто такая Елена Юстина. Меня это устроило.
Я послал за ним, и вскоре он уже внимательно изучал кусок пергамента с переписанной первой строчкой из манускрипта.
- Я хочу, чтобы ты нашел человека, который может перевести это.
Рисковать незачем. Если будет переведена первая строка, за другими дело не станет, зато весь текст останется в безопасности. Он покивал, задал пару уточняющих вопросов и ушел.
А я вновь склонился над злополучным пергаментом.
Праздник.
Я иду в префектуру. Маний зачем-то хочет меня видеть. Может, появилась работенка? Вряд ли, я бы узнал о ней первым. Неплохо, конечно, получить деньжат. Шесть сестерциев. Оставшиеся от предыдущего жалованья, даже звенят смешно, не то что выглядят. Да, жалованье было бы кстати. Но денег не видать, пока я не сдам утренний отчет. Значит, император прислал очередные инструкции и Манию не терпится осчастливить меня высшей мудростью. Ладно, пусть. У Веспасиана все-таки праздник, годовщина вступления на престол. В Город набилось столько народа, что стены трещат. Всякой швали, понятно, тоже сползлось с избытком. Божественный не хочет, чтобы что-то испортило торжества, поэтому нам, его слугам, приходится, бухнув кулаком в грудь: «Аве!», летать по городу взад-вперед, будто на сандалиях выросли крылья, как у Меркурия. Обе когорты, забыв о смене дежурств, вышли на улицы. Привычная столичная толчея стала опасно напоминать массовое помешательство. Разобраться, кто здесь преступник, а кто просто пьяный веселящийся идиот, можно не вдруг, поэтому вигилы напряжены и подозрительны. На своей шкуре они не единожды проверили справедливость солдатской мудрости: «Лучше перебздеть, чем недобздеть».
Правда, и таких красавцев можно обойти возле меты. Нашелся такой охотник, что заткнул за пояс всех моих крысоловов и до сих пор жив. Причем проделал все так ловко, что германцы только руками разводят. Хитер оказался ублюдок, ничего не скажешь. Хитер и терпелив. Но все по порядку.
Когда Халльгримм, трибун когорты германцев, притащил какой-то кусок пергамента с непонятными письменами и заявил, что перевод подскажет, где спрятаны сокровища, я ему не поверил. Ну кто в наши дни поверит в подобную чушь? Правда, чтобы не обижать старого товарища, согласился помочь. Был у меня один парнишка, знающий толк в языках, который взялся перевести эту белиберду на нормальный латинский язык. Взял пергамент и ушел. Через два дня мы нашли его труп. Документ исчез. Убийцей оказался один из помощников Хала, решивший, что сможет добыть мифические сокровища сам и делиться ни с кем не желает. Дождаться, когда тест будет переведен, ни ума, ни терпения у него не хватило. Мы охотились на него две недели. Перевернули город вверх дном и трясли, пока не вытрясли, где прячется эта туртурилла, а потом гнали его аж до храма Дианы. Даже сумели ранить. В храме он и укрылся. Оторвать его от алтаря, не нарушив мир с богами, было невозможно. Пришлось ждать. Но подонок (несомненно с подачи жрецов, самому ни в жизнь не догадаться) сменил на посту хранителя священной рощи Дианы, по всем правилам перерезав тому глотку в поединке, и стал недосягаем для наших кинжалов. Вот тогда я разозлился по-настоящему. Наговорил Халу лишнего, не скупясь в выражениях, и потребовал достать этот проклятый пергамент. Любой ценой. Вот тут и проявил себя некто, до сих пор отсиживавшийся в тени. Когда посланный Халом человек вошел в рощу, он заметил выскользнувшую наружу фигуру, как он выразился «не воина», а среди деревьев обнаружил еще теплый труп германца, зарезанного, как жертвенный телок. Никаких следов борьбы. На теле нашелся пергамент, в целости и сохранности. Прихватив документ, парень опрометью бросился к Халу, а тот - ко мне. Лицо у него при этом было еще более хмурое и сосредоточенное, чем обычно. Тот, кто хоть раз видел этого гиганта, живо представит себе такую картину. Хал и в хорошем то настроении мрачен, словно дремучие леса его родины. А уж когда он расстроен или зол, дети плачут, и молоко в ужасе сворачивается на дне кувшинов. С этаким вот видом он выложил все, что узнал. То, что таинственный «не воин» оставил пергамент, может говорить либо о каких-то причинах убийства, не связанных с нашим делом, либо о том, что перевод все-таки существует и нас обвели вокруг пальца. Почему-то я уверен во втором.
В префектуре даже в такой поздний час оказался посетитель. Кузнец-германец, приехавший вместе с Халом и осевший в Городе. Помнится, он не знал, с чего начать, и я присоветовал ему напроситься на раздачи хлеба, а заодно узнать насчет государственных заказов на кузнечные изделия. Оба вопроса можно решить через Мания. Похоже, кузнец оказался сообразительным парнем. В коридоре он с горящими глазами похвастался:
- Тридцать пять серебряных!
Римские названия денег даются ему пока с трудом. А наш городской префект отнюдь не скуп! За такие деньги в Субурре порежут на ремни родного брата. Теперь кузнецу лучше ходить осторожно и держать рот на замке. Но вряд ли он сумеет вовремя промолчать - боги отвернулись от него. Город перемалывает таких олухом центуриями каждый день. И все, что от них остается, грязь под ногами.
Маний, хотя и по-прежнему дородный, выглядит несколько потрепанно: лицо осунулось и потемнело, туника не первой свежести, тога намотана кое-как. Не первый чиновник Города, а бродячий философ, застрявший где-то между гениальным трудом и запоем. И полон инструкций и отеческих наставлений. Припомнил императорский эдикт о запрещенных сборищах, который на улице окрестили «Больше трех не собираться», прошелся насчет пожаров, в очередной раз объяснил, что делать с арестованным и опять предупредил, что на жалованье мы можем рассчитывать только после сдачи утренних отчетов. Все, как всегда. Святая уверенность в том, что получение точных инструкций сохранит Город от окончательного погружения в хаос. Зато теперь, случись, что, Маний с чистой совестью скажет:
- А я предупреждал и давал на этот счет четкие инструкции.
Я рассказал ему об убийстве, не вдаваясь в лишние подробности. В ответ Маний выдал целую лекцию о какой-то новой организации убийц.
- Они не сражаются лицом к лицу, но убивают из теней, - вещал он, - и спастись, если они задумают тебя убить, невозможно. Но они никогда не убивают из злобы или ради удовольствия. Есть особенность, которая их сильно сдерживает: они очень жадны до денег, поэтому их услуги стоят очень дорого.
И все в том же духе. Ну спасибо, утешил! Только этого мне не хватало! Похоже, в игру вступил некто, достаточно богатый, чтобы оплатить работу первоклассных наемных убийц. Человек с деньгами, предпочитающий решать проблемы кардинально. И завладевший переводом текста.
От Мания я выходил в задумчивости.
Ночь уже вступила в свои права, укрыв своим черным плащом всю гигантскую помойку Города. Рим спрятался под чернильным пологом, подобно стареющей матроне постарался скрыть свои недостатки. В темноте, будто под толстым слоем белил, пропали похабные надписи на стенах, замаскировались прыщи мусорных куч. Преобразились, вспомнив молодость, фасады домов. Огни факелов, словно помада губы, окрасили багрянцем площади. Императорский дворец, огромный и пустой, был освещен множеством светильников. И от того, что свет в его окнах был так ярок, тьма сгущалась вокруг сильнее, подчеркивая, подобно теням, блеск глаз вальяжно раскинувшейся на семи холмах шлюхи по имени Рим, и ложилась, словно тушь, на ресницы-деревья. Госпоже Рим уже восемьсот тридцать лет, а она все еще пытается выглядеть восемнадцатилетней красавицей. В точности, как увядающие патрицианки, не желающие признавать свое поражение в схватке со временем.
Обыкновенно тихие ночные улицы Города по причине праздника кишели людьми всех сословий, как лигурийский плащ - блохами. Они кружили среди домов в поисках развлечений, постепенно попадая в некий неторопливый ритм, сливаясь в одну, замкнувшуюся на самой себе процессию. Она начиналась на форуме, затем вливалась в Субурру, а оттуда двигалась вокруг подножия Целия к Авентину; через галльский квартал поднималась на Палатин, мимо закрытых в это время терм, и вновь выплескивалась на форум. И все эти кружащиеся в чудовищном хороводе люди сплетничали, горланили, смеялись, пили, жевали, ссорились, важничали, интриговали. Они желали развлекаться и ради этого готовы были на все.
Над толпой то тут, то там мрачно возвышались германцы из когорты Халя. Всем своим видом они старались символизировать суровость, непреклонность и беспринципность римского правосудия. Ну, так, как они это понимали. Получалось жутковато, что меня вполне устраивало. Многие при виде такого зрелища крепко подумают прежде, чем решиться нарушить закон. И обратить на себя внимание этих сильных, ловких социопатов. Кстати, вот и сам Халльгримм со своим центурионом Ормом. Я поделился с ним новостями, полученными от городского префекта. По дороге возникла идея, как поправить наше материальное положение. Императорская канцелярия. Бюрократическая машина может оказаться весьма полезной. Если, конечно, знать, за какие рычаги дергать.
Халь отправился добывать план Города, а я подкатил к одному из служителей и самым честным видом потребовал жалованье для обеих когорт. И получил! Даже больше, чем положено. Грех не прибавить к сумме несколько лишних денариев - писец даже табель не спросил. Пересчитывая деньги, я героически пытался заглушить внутренний голос, клявший меня за излишнюю скромность - затребовать можно было значительно больше. Совестливым нечего делать на императорской службе. Вот будет забавно увидеть утром вытянутое от обиды лицо Мания! Ничего, переживет. В его кошеле, похоже, оседает и часть причитающихся нам денег.
Мы с Ормом взяли ноги в руки и вернулись в казарму. Халь же остался сосредоточенно копировать план Города - у проклятого писца, вороны бы его побрали, не нашлось готового.
Наша казарма. Пропахшая железом, потом, свечным салом, пылью и кожей. Стены задрапированы черной тканью - допрашиваемые не должны чувствовать себя спокойно у нас в гостях. На столе, заваленном свитками и уставленном стаканами для вина, поблескивают рассыпанные монеты, лежат кинжалы и ножи. Из сальных луж, оставшихся от свечей, торчат огарки, чей тревожный, тусклый свет мерцает на полумасках шлемов и лезвиях мечей, развешенных по стенам. Германцы подошли к вопросу квартирования обстоятельно. Солдатская закваска дает себя знать. Большая часть залы устлана плащами и кусками войлока. Парни спят прямо тут. Мой стол - справа от входа, слева - каморка для тех, кто оказался недостаточно умен и проворен. Над драпировками и даже на потолке полно надписей, в основном, конечно же, похабных или про выпивку. Снаружи над входом висят два германских щита - дань их варварским традициям. На стене, слева от входа, какой-то шутник накарябал: "Чтобы дарить тепло". Справа - наша гордость. Помпа. Самая мощная из тех, что я видел. Сконструировал ее и построил центурион Череп. Сейчас он в отпуске. Возвращаясь домой вечером, неудачно упал, сломал себе ногу и набил кучу синяков. Когда его нашли, зубов рядом валялось больше, чем не хватало у него самого, но Череп упрямо твердил, что никого подозрительного не видел, ногу подвернул случайно, а морду разбил, категорически неудачно упав глазом на камень. Значит, дело личное, разберется сам. Хотя, приглядеть за ним будет нелишним. Эту помпу он собрал в одиночку, вопреки здравому смыслу заставив ее работать. И работать хорошо. Барбут, его заместитель, только головой покачал:
- Вот, что значит, не из говна собирал…. Ведь в первый раз что-то стоящее построил!
Теперь Череп валяется дома с ногой, упрятанной в лубки, а помпа красуется перед казармой и ждет своего часа.
Сегодня в нашем логове пусто, парни на улицах. Может, выбьют из празднующих горожан сколько-нибудь серебришка во исполнение императорского «Больше трех не собираться». Я сижу за столом и жду Халя. Чтобы выловить из поднявшейся вокруг истории со свитком мути хитрую рыбку, так не вовремя вмешавшуюся в наше дело, нужны зацепки. Тарабарщина на пергаменте, если долго вглядываться, изредка складывается в нормальное латинское слово и вновь расползается десятками непонятных значков. Своими силами текст не перевести - и так уже потратили уйму времени.
Стоп. Есть человек, который сможет найти переводчика. Дидий Фалько, парень со странным, непереводимым прозвищем. Зарабатывает на жизнь, копаясь в чужом грязном белье. Живет где-то в Субурре, в каморке на одном из последних этажей. Пару лет назад он помогал Елене Юстине в каком-то запутанном деле с краденым серебром из Британии и не преминул запустить руки ей под тунику. Говорят, у них даже был бурный роман. Ну, да то, что было, то быльем поросло. Он куда-то уехал, она, наоборот, из дикой британской глуши перебралась в Город. А потом на ее пути возник я. Когда Фалько вернулся, то обнаружил, что прочно обосновался в рядах «бывших». Кое-кто нашептывал мне, что, дескать, он не прочь вернуть счастливые деньки и возобновить отношения с Еленой, но я к этому особо не прислушивался. И оказался прав. Фалько, похоже, почуял, что излишняя ностальгия и чрезмерная сентиментальность опасны для его и так не слишком крепкого здоровья и сделал вид, что знать не знает, кто такая Елена Юстина. Меня это устроило.
Я послал за ним, и вскоре он уже внимательно изучал кусок пергамента с переписанной первой строчкой из манускрипта.
- Я хочу, чтобы ты нашел человека, который может перевести это.
Рисковать незачем. Если будет переведена первая строка, за другими дело не станет, зато весь текст останется в безопасности. Он покивал, задал пару уточняющих вопросов и ушел.
А я вновь склонился над злополучным пергаментом.