В день смерти людоеда всех времен и народов приведу цитаты из «Колымских рассказов» Варлама Шаламова
В день смерти людоеда всех времен и народов приведу несколько цитат из «Колымских рассказов» Варлама Шаламова - одного из самых подлинных и страшных произведений русской литературы. Шаламов признавался: в лагерях он узнал, что «дно человеческой души не имеет дна, всегда случается что-то еще страшнее, еще подлее, чем ты знал, видел и понял». Он писал о «безграничности унижений»: «Всякий раз оказывается, что можно оскорбить еще глубже, ударить еще сильнее». Шаламов говорил: «Каждый мой рассказ - пощечина сталинизму». Евгений Евтушенко называл рассказы Шаламова «лоскутным одеялом истории, под которым невозможно спокойно спать».
18+ НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН И РАСПРОСТРАНЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ЛЬВОМ МАРКОВИЧЕМ ШЛОСБЕРГОМ ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ЛЬВА МАРКОВИЧА ШЛОСБЕРГА
«Каждая минута лагерной жизни - отравленная минута. Там много такого, чего человек не должен знать, не должен видеть, а если видел - лучше ему умереть. Он обучается там лести, лганью, мелким и большим подлостям. Возвращаясь на волю, он видит, что <...> моральные барьеры отодвинулись куда-то в сторону. Оказывается, можно делать подлости и все же жить. Можно лгать - и жить. Оказывается, человек, совершивший подлость, не умирает». / Из рассказа «Красный Крест»
«Все человеческие чувства - любовь, дружба, зависть, человеколюбие, милосердие, жажда славы, честность - ушли от нас с тем мясом, которого мы лишились за время своего продолжительного голодания. В том незначительном мышечном слое, что еще оставался на наших костях <...> размещалась только злоба - самое долговечное человеческое чувство» / Из рассказа «Сухим пайком»
«Сегодня был селедочный день, и за раздатчиком несли огромный фанерный поднос, прогнувшийся под горой селедок, разрубленных пополам. Селедку выдавали по утрам - через день по половинке. <...> Поднос приближался, и наступала самая волнующая минута: какой величины обрезок достанется, менять ведь было нельзя, протестовать тоже, все было в руках удачи - картой в этой игре с голодом. Человек, которой невнимательно режет селедки на порции, не всегда понимает, что десять граммов больше или меньше <...> могут привести к драме, к кровавой драме, может быть». / Из рассказа «Хлеб»
«Могила, арестантская общая могила, каменная яма, доверху набитая нетленными мертвецами еще в тридцать восьмом году, осыпалась. Мертвецы ползи по склону горы. <...> Бульдозер сгребал эти окоченевшие трупы, тысячи трупов, тысячи скелетоподобных мертвецов. Все было нетленно: скрюченные пальцы рук, гноящиеся пальцы ног - культи после обморожений, расчесанная в кровь сухая кожа и горящие голодным блеском глаза» / Из рассказа «По лендлизу»
«Я видел, как изнемогали и умирали наши лошади - я не могу выразиться иначе, воспользоваться другими глаголами. Лошади ничем не отличались от людей. Они умирали от Севера, от непосильной работы, плохой пищи, побоев, и хоть всего этого было дано им в тысячу раз меньше, чем людям, они умирали раньше людей». / Из рассказа «Дождь»
Сын священника Варлам Шаламов не верил в Бога. «Я считаю себя обязанным не Богу, а совести и не нарушу своего слова», - писал он в дневниках. «В лагерной теме не может быть истерики. Истерика для комедий, для смеха, юмора», - эту реплику в дневнике он заочно адресовал Александру Солженицыну. Любая экспрессия, апелляция к чувствам читателей, не переживших опыт ГУЛАГа, в том числе к чувству страха, казались ему неприемлемыми. Шаламов только фиксировал, во что превращается человек в лагерях.
Одинокий и страдающий тяжелым нервным заболеванием, Шаламов в 1979 году вынужден был переехать в пансионат для престарелых. После обследования врачебной комиссии Шаламова принудительно, пристегнутого к стулу, отправили в интернат для умалишенных стариков. Через несколько дней, 17 января 1982 года, он скончался от подхваченной во время перевозки пневмонии. Последним соседом Шаламова по палате оказался прокурор сталинской эпохи.