Покой и воля
Среди приходящих к Пушкину большинство старше и даже много старше его, и 37 лет у каждого из нас прошли как дата промежуточная, не конечная, не итог жизни, только задумаешься иногда - и 37 лет уже было - а представить себе, что это был ПРЕДЕЛ, - невозможно.
Тридцать семь лет - и созданный, сформулированный одним человеком язык целого народа, основа всей культуры, общения, памяти.
Александр Сергеевич Пушкин. Автопортрет на полях рукописи.
И этот белый обелиск рядом с Успенским собором, поставленный на месте простого деревянного креста с именем ПУШКИН, - «Душа в заветной лире» - скромное обозначение крова не менее святого, чем сам монастырь, выбранного им самим для своего упокоения - место, намоленное думами миллионов, храм вероисповедания, у которого нет границ религии.
Но, заходя в собор, по привычке поворачиваешь направо, в южный придел, где его отпевали, и в который раз осекаешься, потому что находишь там церковную лавку, и даже свечу поставить негде.
И вспоминаешь этот придел в прежние годы, когда в полусумраке мерцало его светлое - успокоившееся, отстрадавшее - лицо, посмертная маска, снятая 29 января 1837 года, и место отпевания было огорожено, и у этого места - тогда, в годы государственного атеизма - молились и крестились прихожане Пушкина.
Всего этого теперь уже нет, и странно видеть это в стране, где церковь воспряла. И за протяжными слогами литии хочется услышать слова о том, что придел восстановят в былом его, при-пушкинском облике, и вернут ему святыню.
Он называл эти края страной - и, как во всем прочем, в этом не было оговорки, он всегда писал точно, и страдал этой точностью, свидетельством чему - его истовые черновики, зачерканные пером до дыр - в поисках полного соответствия мыслей и слов.
Эти родовые именья, ставшие местом его затворничества и - одновременно - полного духовного освобождения, позволившего таланту возвыситься до гениальности, до откровения, до состояния строительства языка, были разорены и сожжены местными крестьянами в 1918 году - народом, утратившим облик человеческий и своё духовное состояние.
Об этом долго не говорили, а пришедшим рассказывали, что имения восстановлены «после Великой Отечественной войны»…
Он пережил и это.
Он знал, что к нему рано или поздно придут. Язык, созданный им язык, укоренившийся в глубинах подсознания, не мог не привести сюда тех, кто его слышал и понимал, чувствовал его и ему следовал.
Воссоздание этих имений - с разорения, из пепла и руин - есть чудо, дарованное именно самими этими местами - этой страной, где он остался, даже когда сожгли и порушили его дом, его кабинет, его сад. Это воскресение - потому как дух бессмертен, и дух способен материализоваться. Духом Пушкина освященное место воплотило утраченные по дикости и неразумию создания материальной культуры и придало им невозможную при отсутствии духа подлинность. «Приют спокойствия, трудов и вдохновенья».
Сюда приходят, подчиняясь внутреннему зову, следуя чувству духовного голода и сердечной скорби - чтобы освободиться от лжи, приблизиться к смыслу происходящего, постичь свое человеческое и высшее предназначение.
Здесь ищут утраченное вдохновение, приходят к согласию с совестью, находят силы для противостояния злу и неправде.
Здесь можно пройти шагом всю человеческую жизнь - от рождения до смерти, от злодеяния до раскаяния, от суеты до святости.
В слове наследники есть особый смысл - идущие по следам, следующие за ним.
Он оставил нам очень мало - всего десять книг, включая письма, заметки и черновики, и талант его в минуту кончины был на восходе, даже, возможно, и не приблизившись еще к своему зениту. Об этом страшно думать и этого невозможно не понимать, но из тридцати семи лет он творил немногим более двадцати и, постоянно думая о смерти, смерти всё равно не ждал, не стремился к ней и не верил в скорый ее приход. Он словно уже жил в бессмертии и будто не знал, что пуля может найти его и может быть смертельна.
Пушкин потаенный, ненаписанный, невоплощенный остался только здесь - в этой стране, этих вернувшихся из небытия комнатах и коридорах, холмах и дорожках, парках и садах, вьющейся серебряной лентой реке и у монастырской ограды, за которой - вечный покой.
Он преодолел предел физического бытия - так легко, точно это произошло волею Божьею - с невидимым миру усилием, цена которого - трагическая краткость его жизни, с которой примириться и сейчас, столько лет спустя, совершенно невозможно.
Снова и снова перечитывая события последних лет его жизни, мысленно хватаешься за скрижали истории, и хочется повернуть их вспять - голыми руками, до кровавых мозолей, закусив губу. Пушкин!..
И, находясь в этих местах, рядом с ним, в его мире, его стране думаешь невольно: что, что ещё он написал бы?! О чем? О ком? Как?..
Но и созданного им оказалось достаточно, чтобы выстроить основу миропонимания целого народа - народа, историю которого он прожил и душу которого он воплотил собой за тридцать семь лет. Народа, над судьбой и участью которого он плакал.
Пушкин помогает помнить о том, что есть ПРЕДЕЛ, и до этого предела - есть время, есть жизнь и есть долг.
Пушкин помогает нести этот крест легко - потому что тяжелее, чем было ему, уже не будет.
В трагическом «солнце русской поэзии», вырвавшемся у плачущего Одоевского после кончины Пушкина, оказалась высшая правда - Пушкин стал центром притяжения и центром движения культуры целого народа, у которого появился не просто поэт - появился язык, на котором мыслят, говорят и пишут. Язык, с которым входят в историю и на котором общаются с Богом.
Объединенные Пушкиным - это его народ, его паства, его наследники.
Народ Пушкина тянется к нему и приходит к нему в поисках правды - правды духа, правды исповеди, правды причащения.
Пушкин своим непрекращающимся духовным усилием делает свой народ живым, учит раскаянию и прощению, учит плакать и ликовать, превозмогать боль и беречь в душе своей свет.
Народ ищет у Пушкина покоя и воли - покоя и воли, которых ему самому не хватило и на тридцать семь лет, но ставших его духовным наследством миру.
Пушкин собирает народ. Собирает его на руинах истории, развалинах государств и кровоточащей коросте духовных терзаний. Собор Пушкина - это народ, слышащий его слово.
Входящий в этот собор спасает свою душу.
И - дай Бог, получится - страну.