«Р» как Режиссура
*
"Р", Ю.Бутусов, САТИРИКОН, 2021г. (9)
Начинается с танца, танцем и заканчивается. Танцы разные (это существенно и об этом ниже), но всё же они за скобками собственно действия - это предисловие и послесловие. Танцы очень театральные, узнаваемо бутусовские. А между этими скобками две разных по интонации и по смыслу части, разделенные антрактом. И вот в них много поиска новых театральных форм и нового человеческого содержания, попытки продвинуться в направление неведомое, совсем неожиданное и для Бутусова и для Сатирикона.
И от того спектакль выглядит местами недоделанным. Много шероховатостей. Сцены-блоки не всегда хорошо между собой состыкованы. Не до конца подчищены следы отвергнутых сцен из предыдущих редакций. От некоторых ролей остались только фрагменты. Собака зачем-то появляется в одной из первых сцен и потом навсегда исчезает. Аммос Федорович почему-то не анфас вместе со всеми в ряд сидит, а в профиль у правой кулисы. Но в действие он очень долго не вступает, фактически у него только сольный выход во второй части. Зато какой! И текст о взятках нетривиальный и изощренное пластическое решение. Антон Кузнецов этот номер исполняет "на ура". Очень жаль, что Аммоса Федоровича в спектакле так мало.
И отдельная печаль для тех, кто видел предпремьерный показ в декабре - как много замечательных сцен ушло в отходы. Вчера я не увидел половину из того, что тогда с восторгом отметил ( https://lev-semerkin.livejournal.com/862323.html ), нет ни сольного танца Райкина, ни битловского «I Want You (She’s So Heavy)» , ни пирамидальной мизансцены, в которой я тогда пытался предугадать общую идею.
Идея оказалась совсем другая. Новые (по отношению к декабрьской редакции) сцены развернули спектакль в cвою сторону и содержательный план выстроился достаточно последовательно и внятно (уложилось конечно не сразу на спектакле и не по дороге домой, а на следующий день).
Первая часть
- начинается с разговора Антона Антоновича с чиновниками. Сильно преобразовано на современный лад (вербатим из соцсетей и собственных воспоминаний), только перечень проблемных точек остался прежним (суд, богоугодные заведения, школа, почта). И это очень важно, важнее, чем следование букве Гоголя. Первая сцена задает правила театральной игры, не сам «Ревизор» (предполагается, что его все знают наизусть), а отклик на хрестоматийный текст («что делает с нами пьеса «Ревизор», какие мысли и чувства она рождает в нас» Ю.Бутусов).
- и заканчивается песней о счастливой стране («Далёко-далёко за морем»). Песня звучит очень тихо, то ли это предчувствие, самая сокровенная мечта, то ли нечто полузабытое, что поднимается из глубин памяти. Для кого-то из памяти личной (Бутусова, Райкина и моей), а для молодых поколений генетической (это песня из первой экранизации сказки «Золотой ключик» раннесоветской, 30-х годов). Прекрасная хоровая мизансцена. И поют хором, в оригинале ее поет тенор Большого театра, а здесь нужно именно так, ведь это не индивидуальная, а общая хоровая мечта об обществе социальной справедливости, как о слаженном хоре («Все дети там учатся в школах, И славно живут старики…Везде человек человеку Там верный товарищ и друг»). Мечта несбывшаяся и несбыточная, потому хор звучит так негромко-вполголоса.
К антракту окончательно складывается и главная мысль спектакля и главное чувство («о невозможности принять действительность и невозможности бегства от неё, и о неистребимой жажде оного, о поисках рая» Ю.Бутусов).
Вторая часть
- начинается с покаянного зонга Антона Антоновича. Исполнено на очень высоком градусе (и вокал Трибунцева с рок-драйвом и в сопровождении рок-группы), на акустическом и смысловом контрасте с первой частью - и с тихой песней-мечтой и с тем же текстом покаяния, который поначалу шел в неритмизированном виде, а как «поток сознания» или «поток совести». Трибунцев как паломник с посохом-лопатой, согбенный под тяжестью грехов (не только голосом, он и всем телом играет).
Спектакль движется по канве пьесы (день второй - пробуждение Ивана Александровича, сцена с чиновниками (взятки), сцена с Марьей Антоновной (сватовство), сцена с просителями (жалобы). Но отклик режиссера становится все более и более жестким и кровавым (от красного террора до индивидуального, в руках у Марьи Антоновны, современной школьницы оказывается не роман «Юрий Милославский», а холодное оружие).
- и заканчивается продолжительной немой сценой. Сцена чисто режиссерская, актеры - марионетки (один лежит ничком, несколько сидят неподвижно, остальные по очереди выходят и садятся рядом). Можно сказать, что Бутусов внес своё имя в коллекцию выдающихся режиссерских решений немой сцены Гоголя.
Вот такая структура (очень четкая, на самом деле). Танец-слова-песня-антракт-зонг-немота-танец.
Также четко и главный смысловой план выстроен, темы отражаются одна в другой, опираются одна на другую.
Даже спекуляция на 37-м годе, про которую Григорий Заславский написал «как будто по второму разу расстреливают» (https://satirikon.ru/news_press/press/net-tarelke-s-mannoy-kashey-mikhail-durnenkov-aktualiziroval-gogolya-v-teatre-satirikon/) здесь не выглядит запретным приемом, пошлым общим местом типа «внезапного Гитлера», в данном случае «внезапного Гулага» (который сейчас даже в «Чука и Гека» вставляют, а тех кто демонстративно откажется вставлять подвергают «культуре отмены», пока в мягкой форме - см. отмену номинации «Славы» на Золотую маску).
В нелинейном смысловом пространстве Бутусова Ивану Александровичу жалуются не только на поборы, ему несут всё накопившееся и закончить списком жертв будет как раз вполне правильно (тут нужен максимализм и в самом главном спектакль идет до конца). Тем более, что «37-й год» не только предельный эпизод (когда зал замирает, кожей чувствуешь, как людей выталкивают из зоны комфортного смотрения), он плотно вписан в смысловой ряд, не из ниоткуда возникает, а из темы «ворюги мне милей, чем кровопийцы», на что упирает Антон Антонович в конце своего покаяния. Он начинает эту тему, заряжает, а уже потом Петр Иванович дает очередь именами/датами расстрелов по зрителям. А в таком сочетании с ворюгой городничим вся смысловая конструкция выглядит уже совсем неоднозначной, тем более, что совсем несложно представить и следующий ход зрителя, которого только что окунули в свинцовые мерзости судебных, богоугодных, образовательных и прочих учреждений - «Сталина на них нет» (реплика прямо из «Елизаветы Бам» - следующей сатириконовской премьеры).
И еще сложнее всё станет, если провести из первой части спектакля во вторую ниточку памяти 30-х годов. Может и не специально эта ниточка была заложена режиссером, но на уровне интуиции она протянулась. Песня из «Золотого ключика» в первой части и красный террор 37-го-38-го годов из второй принадлежат тому же самому времени/месту и во втором можно увидеть оборотную сторону первого. В финале фильма «Золотой Ключик» прямо показано, что прекрасная страна это СССР-1938.
Есть от чего задуматься и впасть в немоту…
… а потом продолжить (продолжение - https://lev-semerkin.livejournal.com/867280.html ).
"Р", Ю.Бутусов, САТИРИКОН, 2021г. (9)
Начинается с танца, танцем и заканчивается. Танцы разные (это существенно и об этом ниже), но всё же они за скобками собственно действия - это предисловие и послесловие. Танцы очень театральные, узнаваемо бутусовские. А между этими скобками две разных по интонации и по смыслу части, разделенные антрактом. И вот в них много поиска новых театральных форм и нового человеческого содержания, попытки продвинуться в направление неведомое, совсем неожиданное и для Бутусова и для Сатирикона.
И от того спектакль выглядит местами недоделанным. Много шероховатостей. Сцены-блоки не всегда хорошо между собой состыкованы. Не до конца подчищены следы отвергнутых сцен из предыдущих редакций. От некоторых ролей остались только фрагменты. Собака зачем-то появляется в одной из первых сцен и потом навсегда исчезает. Аммос Федорович почему-то не анфас вместе со всеми в ряд сидит, а в профиль у правой кулисы. Но в действие он очень долго не вступает, фактически у него только сольный выход во второй части. Зато какой! И текст о взятках нетривиальный и изощренное пластическое решение. Антон Кузнецов этот номер исполняет "на ура". Очень жаль, что Аммоса Федоровича в спектакле так мало.
И отдельная печаль для тех, кто видел предпремьерный показ в декабре - как много замечательных сцен ушло в отходы. Вчера я не увидел половину из того, что тогда с восторгом отметил ( https://lev-semerkin.livejournal.com/862323.html ), нет ни сольного танца Райкина, ни битловского «I Want You (She’s So Heavy)» , ни пирамидальной мизансцены, в которой я тогда пытался предугадать общую идею.
Идея оказалась совсем другая. Новые (по отношению к декабрьской редакции) сцены развернули спектакль в cвою сторону и содержательный план выстроился достаточно последовательно и внятно (уложилось конечно не сразу на спектакле и не по дороге домой, а на следующий день).
Первая часть
- начинается с разговора Антона Антоновича с чиновниками. Сильно преобразовано на современный лад (вербатим из соцсетей и собственных воспоминаний), только перечень проблемных точек остался прежним (суд, богоугодные заведения, школа, почта). И это очень важно, важнее, чем следование букве Гоголя. Первая сцена задает правила театральной игры, не сам «Ревизор» (предполагается, что его все знают наизусть), а отклик на хрестоматийный текст («что делает с нами пьеса «Ревизор», какие мысли и чувства она рождает в нас» Ю.Бутусов).
- и заканчивается песней о счастливой стране («Далёко-далёко за морем»). Песня звучит очень тихо, то ли это предчувствие, самая сокровенная мечта, то ли нечто полузабытое, что поднимается из глубин памяти. Для кого-то из памяти личной (Бутусова, Райкина и моей), а для молодых поколений генетической (это песня из первой экранизации сказки «Золотой ключик» раннесоветской, 30-х годов). Прекрасная хоровая мизансцена. И поют хором, в оригинале ее поет тенор Большого театра, а здесь нужно именно так, ведь это не индивидуальная, а общая хоровая мечта об обществе социальной справедливости, как о слаженном хоре («Все дети там учатся в школах, И славно живут старики…Везде человек человеку Там верный товарищ и друг»). Мечта несбывшаяся и несбыточная, потому хор звучит так негромко-вполголоса.
К антракту окончательно складывается и главная мысль спектакля и главное чувство («о невозможности принять действительность и невозможности бегства от неё, и о неистребимой жажде оного, о поисках рая» Ю.Бутусов).
Вторая часть
- начинается с покаянного зонга Антона Антоновича. Исполнено на очень высоком градусе (и вокал Трибунцева с рок-драйвом и в сопровождении рок-группы), на акустическом и смысловом контрасте с первой частью - и с тихой песней-мечтой и с тем же текстом покаяния, который поначалу шел в неритмизированном виде, а как «поток сознания» или «поток совести». Трибунцев как паломник с посохом-лопатой, согбенный под тяжестью грехов (не только голосом, он и всем телом играет).
Спектакль движется по канве пьесы (день второй - пробуждение Ивана Александровича, сцена с чиновниками (взятки), сцена с Марьей Антоновной (сватовство), сцена с просителями (жалобы). Но отклик режиссера становится все более и более жестким и кровавым (от красного террора до индивидуального, в руках у Марьи Антоновны, современной школьницы оказывается не роман «Юрий Милославский», а холодное оружие).
- и заканчивается продолжительной немой сценой. Сцена чисто режиссерская, актеры - марионетки (один лежит ничком, несколько сидят неподвижно, остальные по очереди выходят и садятся рядом). Можно сказать, что Бутусов внес своё имя в коллекцию выдающихся режиссерских решений немой сцены Гоголя.
Вот такая структура (очень четкая, на самом деле). Танец-слова-песня-антракт-зонг-немота-танец.
Также четко и главный смысловой план выстроен, темы отражаются одна в другой, опираются одна на другую.
Даже спекуляция на 37-м годе, про которую Григорий Заславский написал «как будто по второму разу расстреливают» (https://satirikon.ru/news_press/press/net-tarelke-s-mannoy-kashey-mikhail-durnenkov-aktualiziroval-gogolya-v-teatre-satirikon/) здесь не выглядит запретным приемом, пошлым общим местом типа «внезапного Гитлера», в данном случае «внезапного Гулага» (который сейчас даже в «Чука и Гека» вставляют, а тех кто демонстративно откажется вставлять подвергают «культуре отмены», пока в мягкой форме - см. отмену номинации «Славы» на Золотую маску).
В нелинейном смысловом пространстве Бутусова Ивану Александровичу жалуются не только на поборы, ему несут всё накопившееся и закончить списком жертв будет как раз вполне правильно (тут нужен максимализм и в самом главном спектакль идет до конца). Тем более, что «37-й год» не только предельный эпизод (когда зал замирает, кожей чувствуешь, как людей выталкивают из зоны комфортного смотрения), он плотно вписан в смысловой ряд, не из ниоткуда возникает, а из темы «ворюги мне милей, чем кровопийцы», на что упирает Антон Антонович в конце своего покаяния. Он начинает эту тему, заряжает, а уже потом Петр Иванович дает очередь именами/датами расстрелов по зрителям. А в таком сочетании с ворюгой городничим вся смысловая конструкция выглядит уже совсем неоднозначной, тем более, что совсем несложно представить и следующий ход зрителя, которого только что окунули в свинцовые мерзости судебных, богоугодных, образовательных и прочих учреждений - «Сталина на них нет» (реплика прямо из «Елизаветы Бам» - следующей сатириконовской премьеры).
И еще сложнее всё станет, если провести из первой части спектакля во вторую ниточку памяти 30-х годов. Может и не специально эта ниточка была заложена режиссером, но на уровне интуиции она протянулась. Песня из «Золотого ключика» в первой части и красный террор 37-го-38-го годов из второй принадлежат тому же самому времени/месту и во втором можно увидеть оборотную сторону первого. В финале фильма «Золотой Ключик» прямо показано, что прекрасная страна это СССР-1938.
Есть от чего задуматься и впасть в немоту…
… а потом продолжить (продолжение - https://lev-semerkin.livejournal.com/867280.html ).