Оборотень в рясе
*
Появление отца благочинного во втором действии «Головлевых» это как контрольный выстрел. Такой громогласный, цветущий, трескающий водочку персонаж - а ведь он же не человек, Зверь. Оборотень в рясе.
Ильин именно это умеет играть, давать поверх психологического плана в самой обычной бытовой сцене (он и в «Идиоте» это показывал и в «Палачах»). Для этого ему ни белый грим не нужен, ни специально поставленный свет (мертвенно-белый, или красные отблески адского пламени).
Этот эпизодический представитель церкви выводит историю вырождения одного дворянского рода из частного случая, во всеобщее - вырождается общество, если церковь так переродилась.
Первое действие - экспозиция, картина жизни в раме старинного дома, а во втором над этой картиной надстраивается смысловой ряд и возникает очень важная для меня отсылка от Федотова и Щедрина к другой книге и другому спектаклю - к «Захудалому роду» Женовача по роману Лескова (кстати и там в сценографии Боровского тоже были картины, портреты).
История рода Протозановых, история рода Головлевых, два разных писателя об одном явлении, но с разных (даже противоположных, как Инь и Ян) сторон.
Так вот и в «Захудалом роде» был такой смысловой контрольный выстрел, появление учителя Червева. Из сравнения отца благочинного и Червева как раз и видна вся противоположность истории Головлевых и истории Протозановых (и противоположность Щедрина и Лескова), но ведь расположены это два противоположных полюса на одной оси, на оси вертикальной, религиозной.
У Лескова религиозность оказывается чрезмерно высока и бесплотна, несовместима с продолжением рода, с грубой, грязной реальностью. У Щедрина наоборот, религиозность слишком слаба, извращена (уже у матери рода), а потом и вовсе мертва, предана (именно поэтому Иудушка). Когда ядро мертво, религиозная оболочка выглядит отвратительно, хуже самого радикального безверия. В этом кстати Лесков тоже сходится с Щедриным, он не выводит такой предельный случай, как Иудушка, но описывает «столичное православие» (графиню Хотетову) в том же сатирическом духе.
Иудушка это даже не сатира на лицемерного человека, а уже некое насекомое, куколка. Он замкнулся в себя и окуклился, эгоизм доведен до гротеска. Это наказание Головлевым как роду и Арине Петровне персонально. Род выродился и наследником стал уже не человек. Андрей Воробьев так и играет Порфирия - отвратительную мертвую куколку, пустую оболочку. Тут можно вспомнить «Господ Головлевых» Кирилла Серебренникова, там тоже был перенос внимания на семью, на Арину Петровну, а Евгений Миронов играл ЕЩЁ не человека, личинку человека.
Род существуют долго, воспроизводится, Дом стоит крепко, когда в его жизни есть равновесие, есть некие силы смиряющие и уравновешивающие разрушительную силу склок и раздоров. Одна из таких сил - жадность, накопительство (всё в семью). И вот эта жадность из силы самосохранения и продолжения рода (продолжения себя в потомстве и приумножения капитала, владений, земли) превращается в силу разрушительную, истребляющую собственное потомство. Мать еще задается вопросом, зачем же ему тогда деньги, ведь с собой не унесешь? Сын уже таким вопросом не задается, у него нет органа, в котором такие вопросы возникают, вместо души - органчик.
Религиозная вертикаль - несущая конструкция дома, тоже подтачивается - лицемерием, а потом и вовсе исчезает.
Ведь не только низменная жадность, сила накопления уравновешивает распад, но и возвышенное религиозное начало, идущее от самого глубокого библейского корня - «Плодитесь и размножайтесь», «Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле» (оно так сильно, что даже Иудушка по инерции боится материнского проклятия)
Дом - массивная крепкая деревянная рама, опора. Жизнь дворянского дома дана подробно, как и жизнь купеческого в «Вассе», но во втором действии «Головлевы» заходят много дальше, род не только захудалый, он вымирающий. Там, где в первом действии, при маменьке, бродили темной тенью Улитушка и страшноватый на все готовый приказчик, во втором, при Иудушке бродят бесплотные призраки людей, живших здесь некогда и сжитых со света.
Смерть рода показана и сценографией тоже, как смерть дома - пустые глазницы вместо портретов предков, вывалившаяся, сбежавшая из красного угла икона.
Появление отца благочинного во втором действии «Головлевых» это как контрольный выстрел. Такой громогласный, цветущий, трескающий водочку персонаж - а ведь он же не человек, Зверь. Оборотень в рясе.
Ильин именно это умеет играть, давать поверх психологического плана в самой обычной бытовой сцене (он и в «Идиоте» это показывал и в «Палачах»). Для этого ему ни белый грим не нужен, ни специально поставленный свет (мертвенно-белый, или красные отблески адского пламени).
Этот эпизодический представитель церкви выводит историю вырождения одного дворянского рода из частного случая, во всеобщее - вырождается общество, если церковь так переродилась.
Первое действие - экспозиция, картина жизни в раме старинного дома, а во втором над этой картиной надстраивается смысловой ряд и возникает очень важная для меня отсылка от Федотова и Щедрина к другой книге и другому спектаклю - к «Захудалому роду» Женовача по роману Лескова (кстати и там в сценографии Боровского тоже были картины, портреты).
История рода Протозановых, история рода Головлевых, два разных писателя об одном явлении, но с разных (даже противоположных, как Инь и Ян) сторон.
Так вот и в «Захудалом роде» был такой смысловой контрольный выстрел, появление учителя Червева. Из сравнения отца благочинного и Червева как раз и видна вся противоположность истории Головлевых и истории Протозановых (и противоположность Щедрина и Лескова), но ведь расположены это два противоположных полюса на одной оси, на оси вертикальной, религиозной.
У Лескова религиозность оказывается чрезмерно высока и бесплотна, несовместима с продолжением рода, с грубой, грязной реальностью. У Щедрина наоборот, религиозность слишком слаба, извращена (уже у матери рода), а потом и вовсе мертва, предана (именно поэтому Иудушка). Когда ядро мертво, религиозная оболочка выглядит отвратительно, хуже самого радикального безверия. В этом кстати Лесков тоже сходится с Щедриным, он не выводит такой предельный случай, как Иудушка, но описывает «столичное православие» (графиню Хотетову) в том же сатирическом духе.
Иудушка это даже не сатира на лицемерного человека, а уже некое насекомое, куколка. Он замкнулся в себя и окуклился, эгоизм доведен до гротеска. Это наказание Головлевым как роду и Арине Петровне персонально. Род выродился и наследником стал уже не человек. Андрей Воробьев так и играет Порфирия - отвратительную мертвую куколку, пустую оболочку. Тут можно вспомнить «Господ Головлевых» Кирилла Серебренникова, там тоже был перенос внимания на семью, на Арину Петровну, а Евгений Миронов играл ЕЩЁ не человека, личинку человека.
Род существуют долго, воспроизводится, Дом стоит крепко, когда в его жизни есть равновесие, есть некие силы смиряющие и уравновешивающие разрушительную силу склок и раздоров. Одна из таких сил - жадность, накопительство (всё в семью). И вот эта жадность из силы самосохранения и продолжения рода (продолжения себя в потомстве и приумножения капитала, владений, земли) превращается в силу разрушительную, истребляющую собственное потомство. Мать еще задается вопросом, зачем же ему тогда деньги, ведь с собой не унесешь? Сын уже таким вопросом не задается, у него нет органа, в котором такие вопросы возникают, вместо души - органчик.
Религиозная вертикаль - несущая конструкция дома, тоже подтачивается - лицемерием, а потом и вовсе исчезает.
Ведь не только низменная жадность, сила накопления уравновешивает распад, но и возвышенное религиозное начало, идущее от самого глубокого библейского корня - «Плодитесь и размножайтесь», «Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле» (оно так сильно, что даже Иудушка по инерции боится материнского проклятия)
Дом - массивная крепкая деревянная рама, опора. Жизнь дворянского дома дана подробно, как и жизнь купеческого в «Вассе», но во втором действии «Головлевы» заходят много дальше, род не только захудалый, он вымирающий. Там, где в первом действии, при маменьке, бродили темной тенью Улитушка и страшноватый на все готовый приказчик, во втором, при Иудушке бродят бесплотные призраки людей, живших здесь некогда и сжитых со света.
Смерть рода показана и сценографией тоже, как смерть дома - пустые глазницы вместо портретов предков, вывалившаяся, сбежавшая из красного угла икона.