Народ мира
Знай своё место, красивая рвань,
Хиппи протеста!
В двери чуланные барабань,
Знай своё место.
Я хулиганить тебе запретил,
Пьёшь мне в отместку.
Место твоё - меж икон и светил.
Знай своё место.
А. Вознесенский
Народ мира… Семь часов вечера. P.m.
Вечер, подсвеченным гнутым неоном и контражуром вывесок, залепленный грязью весенних дождиков, с которым не справляется ливнёвка, садово-парковые костницы, где молодые почки еще слишком слабы, чтобы залить веселой красочкой кроны после метил-оранжа осени - время и место этногенеза. Народ - яркие пятна на фоне, переливы цветов гомеостза, берлинская лазурь подъема, теплые цвета перегрева. Народ мира мигрирует от флэта к пивной, от сцены к трущобе, оставляя будущим археологам короткие стоянки кочевников на парковых скамейках и запертых наглухо смотрителем муниципального зоопарка клетках. Лестничных.
Впрочем, цвет - одежды, кожи, наивных знаков отличий - не значит ничего. Лучшая мире «загадочная картинка» - найди девять отличий. Загадочная картинка на экране, дисплее, в сети - стоит повнимательней всмотреться, как рисунок сменит какая-нибудь кричащая мерзость. Или не сменит - поди, разберись.
Народ мира… Одиннадцать часов вечера. P.m.
Перемещенные лица - этнограф узнает его по ним. Опишет - народ кочевников, беженцев, неприкаянных и внесистемных. Задумается и заклеймит термином «перемещенные выражения лиц» - из детских книжек, стихов и песен. Перемещаются вместе с обладателями, по тем же траекториям - но быстрее. От слез к смеху, от боли к радости, от резаных ран к живым, не срезанным цветам-родителям. Будущие археологи возненавидят их - копатели предпочитают строгие лики каменных баб и вахтеров, простые и неизменные.
Народ перемещается, пока гаснет свет, прирастает собутыльниками и поклонницами, а более всего - неприкаянными свыше, без инициаций и крещений. Народ переживает геноцид на призывных пунктах, биржах труда и в мягких, вкрадчивых лапах психонаркологов, город набегами любимых похищает из его становищ жен, а чаще мужей. Впрочем, стоит ли говорить о похищении? Продуктами распада исторгает он равномерно - благополучных, привычно - счастливых. И радушно принимает обратно - героев народного эпоса, любителей пятнадцатилетних девочек - а герои, в силу привычной честности, являются его постоянными авторами.
Народ мира… Три часа вечера. A.m.
Гены народа предельно эгоистичны - а потому эпидемии случаются только внутри. Эпидемии любви, а не войны - ксенолюбви к чужим городам и странам, а пуще всего к дороге без остановки и возврата, уснащенной логическим капканами афоризма про реку, в которую дважды хода нет, даже если вообще не выходить из воды, и плевать в проточные колодцы - гомеопатия не в счет.
А этногенез-то идет! Этногенез перемещения, вписок и гостей, бес-порядочного секса - но, по любви. Что-либо порядочное чуждо культуре - разве что этот порядочный бес. Этнограф смеется удачному афоризму, и ему уже все равно, что мокрая земля пачкает брюки, ему уже положить на фальшь расстроенной струны и вкуса дешевой жидкости. Он не терпит только фальшивых лиц и слов, он плюет в лицо хазарским рубленным булыжникам и поморским болванам. За них есть кому заступиться - археологи не дремлют, им тоже есть что пить.
Археологи тоже уже исстрадались - целые часы народ на месте. У них, сирых, своя система отсчета, им не постичь перемещения внутри, дороги, которая проходит сквозь. Они ждут большого кочевья - тогда-то и пороются всласть в забытых за ненадобностью артефактах, амулетах и бинтах. И будут звать этнографа - рассказать, что значит дырка в земле, дым над водой, почему конкреция найдена так близко к опорному пункту милиции, а не там, где найтись ей было бы поестественней. Этнограф им не ответит. Потому что…
Потому что семь часов УТРА!
Народ мира… Утро!
С рюкзаками, сумками и без ничего. Без теплых вещей. Но и без холодных - хищничеству холодных вещей обрадуются археологи, и согреют своей теплой кровью их желудки. В тамбурах, с билетами и без. Автостопом. На железных ездовых собаках. На хвостах - собачьих, или каких других - без разницы.
Этнограф не ответит - потому что понял: то, чему подарил жизнь, можно только любить - или ненавидеть. А значит - двигаться, или вместе с народом мира, или прямо в противоположную сторону. И никогда не встретить археолога на брошенном кочевье. Ему ни к чему мечта-помойка, он молодится, избегая клада-могилы.
Утро! Эй, Эм! Город Эм - точка сборки, вешка на Гугл.карте. Она невероятно далека, она разбегается, послушная постулатам Эйнштейна. Может быть, ее нет.
И плевать. Исходя из пошлого постулата о наличии только города и только дороги - город кончился! Слова - привычка к обозначению движения махровой пошлостью конечного пункта! На Вудсток! На совет племен! Направо! Налево! Нахуй!
Время - сейчас. Место - здесь…здесь…здесь… Здесь нас уже нет.
Хиппи протеста!
В двери чуланные барабань,
Знай своё место.
Я хулиганить тебе запретил,
Пьёшь мне в отместку.
Место твоё - меж икон и светил.
Знай своё место.
А. Вознесенский
Народ мира… Семь часов вечера. P.m.
Вечер, подсвеченным гнутым неоном и контражуром вывесок, залепленный грязью весенних дождиков, с которым не справляется ливнёвка, садово-парковые костницы, где молодые почки еще слишком слабы, чтобы залить веселой красочкой кроны после метил-оранжа осени - время и место этногенеза. Народ - яркие пятна на фоне, переливы цветов гомеостза, берлинская лазурь подъема, теплые цвета перегрева. Народ мира мигрирует от флэта к пивной, от сцены к трущобе, оставляя будущим археологам короткие стоянки кочевников на парковых скамейках и запертых наглухо смотрителем муниципального зоопарка клетках. Лестничных.
Впрочем, цвет - одежды, кожи, наивных знаков отличий - не значит ничего. Лучшая мире «загадочная картинка» - найди девять отличий. Загадочная картинка на экране, дисплее, в сети - стоит повнимательней всмотреться, как рисунок сменит какая-нибудь кричащая мерзость. Или не сменит - поди, разберись.
Народ мира… Одиннадцать часов вечера. P.m.
Перемещенные лица - этнограф узнает его по ним. Опишет - народ кочевников, беженцев, неприкаянных и внесистемных. Задумается и заклеймит термином «перемещенные выражения лиц» - из детских книжек, стихов и песен. Перемещаются вместе с обладателями, по тем же траекториям - но быстрее. От слез к смеху, от боли к радости, от резаных ран к живым, не срезанным цветам-родителям. Будущие археологи возненавидят их - копатели предпочитают строгие лики каменных баб и вахтеров, простые и неизменные.
Народ перемещается, пока гаснет свет, прирастает собутыльниками и поклонницами, а более всего - неприкаянными свыше, без инициаций и крещений. Народ переживает геноцид на призывных пунктах, биржах труда и в мягких, вкрадчивых лапах психонаркологов, город набегами любимых похищает из его становищ жен, а чаще мужей. Впрочем, стоит ли говорить о похищении? Продуктами распада исторгает он равномерно - благополучных, привычно - счастливых. И радушно принимает обратно - героев народного эпоса, любителей пятнадцатилетних девочек - а герои, в силу привычной честности, являются его постоянными авторами.
Народ мира… Три часа вечера. A.m.
Гены народа предельно эгоистичны - а потому эпидемии случаются только внутри. Эпидемии любви, а не войны - ксенолюбви к чужим городам и странам, а пуще всего к дороге без остановки и возврата, уснащенной логическим капканами афоризма про реку, в которую дважды хода нет, даже если вообще не выходить из воды, и плевать в проточные колодцы - гомеопатия не в счет.
А этногенез-то идет! Этногенез перемещения, вписок и гостей, бес-порядочного секса - но, по любви. Что-либо порядочное чуждо культуре - разве что этот порядочный бес. Этнограф смеется удачному афоризму, и ему уже все равно, что мокрая земля пачкает брюки, ему уже положить на фальшь расстроенной струны и вкуса дешевой жидкости. Он не терпит только фальшивых лиц и слов, он плюет в лицо хазарским рубленным булыжникам и поморским болванам. За них есть кому заступиться - археологи не дремлют, им тоже есть что пить.
Археологи тоже уже исстрадались - целые часы народ на месте. У них, сирых, своя система отсчета, им не постичь перемещения внутри, дороги, которая проходит сквозь. Они ждут большого кочевья - тогда-то и пороются всласть в забытых за ненадобностью артефактах, амулетах и бинтах. И будут звать этнографа - рассказать, что значит дырка в земле, дым над водой, почему конкреция найдена так близко к опорному пункту милиции, а не там, где найтись ей было бы поестественней. Этнограф им не ответит. Потому что…
Потому что семь часов УТРА!
Народ мира… Утро!
С рюкзаками, сумками и без ничего. Без теплых вещей. Но и без холодных - хищничеству холодных вещей обрадуются археологи, и согреют своей теплой кровью их желудки. В тамбурах, с билетами и без. Автостопом. На железных ездовых собаках. На хвостах - собачьих, или каких других - без разницы.
Этнограф не ответит - потому что понял: то, чему подарил жизнь, можно только любить - или ненавидеть. А значит - двигаться, или вместе с народом мира, или прямо в противоположную сторону. И никогда не встретить археолога на брошенном кочевье. Ему ни к чему мечта-помойка, он молодится, избегая клада-могилы.
Утро! Эй, Эм! Город Эм - точка сборки, вешка на Гугл.карте. Она невероятно далека, она разбегается, послушная постулатам Эйнштейна. Может быть, ее нет.
И плевать. Исходя из пошлого постулата о наличии только города и только дороги - город кончился! Слова - привычка к обозначению движения махровой пошлостью конечного пункта! На Вудсток! На совет племен! Направо! Налево! Нахуй!
Время - сейчас. Место - здесь…здесь…здесь… Здесь нас уже нет.