не до
Никогда не видел своего отражения красивее чем в стекле поезда/трамвая/авто посреди дологого ночного пути куда-то. И не виделся себе ужаснее чем в свете жужжащих ламп туалета макдоналдса. Запредельно. Нарцистично и уныло.
Если бы колличество любви могло бы быть измерено пробелами между вымученых нетрезвых слов, взглядами слипающимися в ласках сального рассвета, прядями волос заслоняющих шею от поцелуя, запахом плесени на горлышках цветных бутылок и в общем мыслями, мыслями и памятью нежно растекающуюся, теребящую стенки артерий.
Если бы все решалось так просто: подсчетом литров крепленой мути и принесенной в дом воды, километров и уж куда более бесчисленных плеяд фонарей гремящих за вагонным стеклом: бликующим, крепким как недоверие. И сколько ни скреби, сколько ни царапай эту двойную преграду не взять ничем, пусть даже ополоумевший мальчик, машущий проходящим поездам, вдруг залепит булыжником в мое оконце и напротив лба вскочит сверкающая паутинка - не легче; непроницаемое, двойное.
В этом и есть мы. И все наши хроники сняты в жанре перронной пантомимы: сквозь глухое вагонное окошко пытаемся до смешного глупыми жестами что-то доказать, объяснить, но.. Но есть еще время на то чтобы отыскать заветный шнур и выдавить ненавистное стекло, подсовывающее глазам лишь мое собственное, с какого-то хера прекрасное отражение.
Тем не менее Володенька пишет, сжимая телефон у груди точно револьвер на взводе.
Если бы колличество любви могло бы быть измерено пробелами между вымученых нетрезвых слов, взглядами слипающимися в ласках сального рассвета, прядями волос заслоняющих шею от поцелуя, запахом плесени на горлышках цветных бутылок и в общем мыслями, мыслями и памятью нежно растекающуюся, теребящую стенки артерий.
Если бы все решалось так просто: подсчетом литров крепленой мути и принесенной в дом воды, километров и уж куда более бесчисленных плеяд фонарей гремящих за вагонным стеклом: бликующим, крепким как недоверие. И сколько ни скреби, сколько ни царапай эту двойную преграду не взять ничем, пусть даже ополоумевший мальчик, машущий проходящим поездам, вдруг залепит булыжником в мое оконце и напротив лба вскочит сверкающая паутинка - не легче; непроницаемое, двойное.
В этом и есть мы. И все наши хроники сняты в жанре перронной пантомимы: сквозь глухое вагонное окошко пытаемся до смешного глупыми жестами что-то доказать, объяснить, но.. Но есть еще время на то чтобы отыскать заветный шнур и выдавить ненавистное стекло, подсовывающее глазам лишь мое собственное, с какого-то хера прекрасное отражение.
Тем не менее Володенька пишет, сжимая телефон у груди точно револьвер на взводе.