Ночь, значит, пишу. Все спят, не жужжат, не спорят, не спрашивают, где лежит то, что они положили, а я должна знать куда, и даже если оно лежит на самом видном месте, все равно спрашивают. У меня четверо мужчин в доме, я одна и я всегда все знаю, про это. Некоторые вообще не имеют предела - мам, а где... вилка, нож, сахар, а у нас есть сок - это просто тихий ужас какой-то.
Вот умру от этих тупых вопросов, будут знать. Кстати, о смерти. Этот семинар я все-таки посетила. Осадок остался нехороший.
Два профессора женского и мужского полу очень уговаривали нас уйти от них подобру-поздорову, но мы, не дооценив опасности, смело остались. Напрасно. Они, правда, не в себе.
Она- в черном с ног до головы- пасторша евангелическои церкви по совместительству - просто монстр какои-то несгибаемый. Спорить с собои на давала и никогда не улыбалась. В первый день мы рисовали на листах то, что возьмем с собой в последнее путешествие в чемоданчике. Многие не забыли сотки и ноутбуки. Во второй день у нас было самое ужасное - траумрайзе - медитация о смерти. Мы лежали, умирали, смотрели видения, многие плакали... это тяжело. И я, если честно, не понимаю, зачем это было нужно. Некоторые так и сказали им потом - мы очень постараемся забыть то, что мы здесь пережили. Я сказала, что заберу это все с собой, раз уж так получилось, пусть будет, но мои представления о смерти и всем с нею связанным я тоже оставлю при себе.
Но как их упрекать, они же нас предупреждали, так что да...
Конечно, в тот же день после всего, мы поехали на кладбище на экскурсию.
Мой муж сильно переживал за меня и даже требовал не ходить никуда. Он почему-то думал, что мы будем на кладбище медитировать в мороз.
Даже не знаю, как резюмировать. Лучше бы я туда вовсе не ходила, но раз уж сходила, то, значит, судьба такая. Ну, вдруг я стала еще более человечней и мудрее. Неизвестно ведь.
А потом мы уехали в Гарц на три дня и от души покатались на санках. Там такой снежище лежит, такие горки, адреналин, в общем, я отошла от смертельных переживаний.