Это было вдохновенное творение )
Светка потрясающая. Даже не подозревал, что в мире существует мой идеал женщины, пока не столкнулся с ней нос к носу на заснеженной улице Петрограда в канун католического рождества. Романтичнее не придумать!
Прогуляли мы до рассвета, промёрзли до костей и поняли, что нас свела судьба, и несколько дней, остававшихся до нового года, понимания этого не развеяли, наоборот.
Светка - она редкая. Чёрная, как смоль, острая, как чили, яркая, как бенгальский огонь. Умная, как змея, и такая же грациозная. Часами могу на неё смотреть, просто смотреть, как она сидит, двигается, ест... Сегодня у нас великий день - первый новый год вместе, и Светка ведёт меня к родителям. А чего медлить? Судьба - это навсегда.
Правда, собирается Светка, как все бабы, долго, да ещё и терпеть не может, когда на неё пялятся, так что пришлось мне ждать в гостиной.
Прогулявшись от дивана к окну и поныв для порядка: «Ну, где ты там?», я разглядел на подоконнике шар со снегом. С детства их люблю! Чтобы ёлочки, сугробы и сани с Дедом Морозом. Сейчас такие не делают, сколько не искал - всё чешуя внутри: то снегурка в декольте, то улыбающийся заяц. А этот прямо крик детства, что надо шар. Взял я его аккуратно, примостился на подлокотник и тряхнул от души.
Вокруг закружилась метель. Я вздрогнул - от неожиданности, не от холода. Правый Я тихонько взвизгнул, Левый Я оглянулся. Метель мела по всем пределам, зги видно не было.
- Где згу искать теперь? - заорал Правый Я.
Эхо разметало в стороны белое конфетти, стало видно стену из розового кирпича.
- Бежим! - каркнул Правый Я, но Левый Я взял его под мышку.
- Надо искать руки! - авторитетно заявил он, сверкнув глазами, и я пошли искать руки.
Идти оказалось весело: отталкивается Правый, тормозит Левый. Стену мы перепрыгнули, не заметив, и сразу же попали в гаражи. Этот лабиринт Правый Я помнил хорошо: если повернуть три раза налево, окажешься у облупленной зелёной двери.
- Там и выход, - кивнул Левый Я.
Мы послушно свернули, но из-за угла выросла тетя Климентина, погрозила пальцем и сказала, будто я снова был плохим мальчиком. Правый Я заголосил, Левый Я замкнулся и проглотил золотой ключик. Тетя Климентина взяла его за ноги и раскрутила над гаражами. Золотой ключик выпал, и Левый Я тоже заплакал, только совсем тихо, размазывая синие слёзы по зелёной облупленной двери.
- Ура! - заорали я и рванули в туманную глыбину.
Глыбина покачнулась, принимая.
- Что дальше? - спросил Правый Я. - Если не найти руки, руки найдут нас!
- Сосредоточься, пока снова не накликал, - призвал Левый Я, и напомнил, что с тех пор, как тётя Климентина выдрала меня за уши и отобрала найденный на помойке нож, она - моё супер-эго, и от неё в глыбине долго не напрячешься. Не дожидаясь кнута, я съел пряник и принялся шарить вокруг себя, судорожно пытаясь осознать что-то влажное.
- Ах, вот ты где! - сказали в пустоте, и глыбина разъехалась в стороны за миг до того, как что-то схватило меня за ногу. Обернувшись, я увидел чёрную руку, выгребающуюся из-под обломков глыбины.
- Мама! - заорал Правый Я.
- Всё будет хорошо, всё будет хорошо, - запричитал Левый Я.
Я побежал по тёмной стороне луны, а вслед мне смотрела мама, козырьком приставив руку ко лбу. Я знал, что пока она смотрит, мне не страшно, не страшно, не страшно не страшнонестрашнонестрашно.
- Милый, я готова, - сказала Светка, и я тряхнул головой.
- Милый, ты слышишь меня? - спросила мама. - Я так устала ждать, сынок, пожалуйста! Ну же, открой глазки!
Глаза защипало светом. Мутное пятно напротив прорезали мамины черты. Я жадно смотрел на морщинку на лбу, между бровями.
- Сестра! Кто нибудь! Он смотрит! - закричала мама, отскакивая. Я замычал, пытаясь удержать её. Сколько лет я не видел доброго, родного, такого красивого лица?
Вокруг замелькало, запищало, загремело, и я провалился в спасительную тьму.
Когда тьма отступилась, я снова открыл глаза и увидел маму. Он держала меня за руку и улыбалась. Я закашлялся, и она поднесла к моим губам трубочку. Мучительный глоток потряс до основания, а затем влага прокатилась по сморщенному горлу, встопорщила живот, наполнила руки и ноги, и я задышал жизнью.
- Как долго я спал?
- Тридцать лет и три года! - ответила мама и засмеялась ясным молодым посмехом.
К постели моей подошла медсестра и тоже засмеялась, старенький бородатый доктор в пенсне и полосатых брюках откинул коленце, потеряв калошу, и захихикал, пряча синюшный рот в сморщенной ладони, санитарка бросила швабру и запрыгала в канкане, все они приникли ко мне, пальцевые куклы с умело выточенными костяными гримасами на блестящих полированных лицах, и я выгнулся дугой, не давая сомкнуться кулаку, захрипел в последнем отчаянном желании вырваться на волю, бежать, бежать, дайте мне бежать отсюда, господи, ничего не прошу у тебя, только фляки господарские, почки один раз царице и одно слово, одно лишь слово, слово, словослово - бежаааааать!
- Милый, я готова, - сказала Светка.
- Миша, сними шлем, - произнесла пустота окровавленными губами, черная вода Стикса текла между этих губ, облепленных мягкими сиреневыми грибами с круглыми шляпками.
Я потянулся к голове и снял шлем.
Я сидел в кожаном кресле посреди холодной, как карский мрамор, комнаты. Рядом стоял растерянный Виталька в крахмальном белом халате.
- Как ты, Михей, а? Трансляцию оборвало начисто - вот это разряд шибанул! Я только до мамы видел. А что это ты всё руки искал? Ну и разнос у тебя по полушариям, может, комиссуру просветим? Борисыч на телефон не отвечает, так Илья за ним ломанул. Раньше же всё норм было, что такое-то? И чего ты руки эти искать начал?
- Да заткнись ты! - рявкнул Правый Я и тут же заткнулся сам.
- Прости, - сказал я отшатнувшемуся Витальке. - Дай попить, что-то на сушняк пробило. То есть, жажда мучает.
- Сейчас-сейчас, - засуетился он, отыскивая стакан.
Дверь с грохотом распахнулась, в лабораторию вломился Борисыч и заорал:
- Ребята, это прорыв! Вы ввинтились на центральный, никто не знает, как. Трансляция - закачаешься! Игры подсознания! Нобелевка! Отрыв на все сто! Мишка, ты понимаешь, что ты у нас теперь уникум? Гений! Ты - единственный, кто смог! Ты сумел!
В дверь хлынула толпа. Счастливые лица, добрые улыбки - ребята! Коллеги! Милые вы мои, а я-то, как я рад-то! Виталька застёгивал ремни на моих щиколотках, подоспевший Илья нёс смоченную в солевом растворе губку, кто-то открыл шампанское, пробка отлетела и ударилась о стену из розового кирпича.
- Один из всех! Лучший! Самый! - продолжал резать Борисыч, выкатив глаза, капли слюны вылетали из его рта, искрясь и сверкая.
Толпа закружилась вокруг, Виталька хлопнул меня по коленке, Илья плюхнул губку на голову, мутные потоки потекли по лицу, толпа закружилась вокруг пёстрой лентой, цыганским хороводом, быстрее, ещё быстрее, глаза Борисыча выкатились из глазниц и запрыгали по полу, Илья прихлопнул их мухобойкой и лопнул, опав грудой фиолетового кофетти, Виталька взорвался розовым, Борисыч взвился серебряными звёздочками, вокруг бушевала разноцветная бумажная метель, цвета сталкивались, перемешивались, сливались в белый-белый-белый...
- Милый, я готова, - сказала Светка.
- Милый, ты слышишь меня? - спросила мама.
- Миша, сними шлем, - произнесла пустота.
Я поднялся с кресла, не заметив ремешков, и тихо шагнул к розовой стене. Настало. Надо выбирать.
Три судьбы, три реальности, три я.
Кем я хочу быть? Мужем? Сыном? Учёным?
Чего мне надо? Любви? Тишины? Славы?
Чем я готов рискнуть? Рассудком? Рассудком? Рассудком?
Налево пойдёшь... направо пойдёшь... прямо пойдёшь... и везде бумажный дождь... метель из белого конфетти... не проехать... не пройти...
- Стоп машина! - заорал Левый Я. - Почему три? Кто сказал, что три?
Правый Я захохотал сверкающим эхом.
Я сделал шаг назад. Ещё один. И ещё.
Чтобы выбрать, надо отойти!
Ещё, маленький, ещё один шажок... Ты можешь!
Три моих реальности отдалялись, сливаясь, светлея. Вливаясь в кружение белого конфетти, такие же далёкие и возможные, мириады, сонмы вероятных судеб, вихрь, водоворот долбаных вероятностей, знакомых, иных, возможных, любых... моих.
Я сделал ещё шаг назад и вернулся.
Был день. Кипел чайник. Светило солнце. Чернел кофе. Я насыпал кофе в кружку, залил кипятком, закурил.
И сделал глоток.
Сделал глоток.
Сделал глоток.
Надо позвонить маме.
Прогуляли мы до рассвета, промёрзли до костей и поняли, что нас свела судьба, и несколько дней, остававшихся до нового года, понимания этого не развеяли, наоборот.
Светка - она редкая. Чёрная, как смоль, острая, как чили, яркая, как бенгальский огонь. Умная, как змея, и такая же грациозная. Часами могу на неё смотреть, просто смотреть, как она сидит, двигается, ест... Сегодня у нас великий день - первый новый год вместе, и Светка ведёт меня к родителям. А чего медлить? Судьба - это навсегда.
Правда, собирается Светка, как все бабы, долго, да ещё и терпеть не может, когда на неё пялятся, так что пришлось мне ждать в гостиной.
Прогулявшись от дивана к окну и поныв для порядка: «Ну, где ты там?», я разглядел на подоконнике шар со снегом. С детства их люблю! Чтобы ёлочки, сугробы и сани с Дедом Морозом. Сейчас такие не делают, сколько не искал - всё чешуя внутри: то снегурка в декольте, то улыбающийся заяц. А этот прямо крик детства, что надо шар. Взял я его аккуратно, примостился на подлокотник и тряхнул от души.
Вокруг закружилась метель. Я вздрогнул - от неожиданности, не от холода. Правый Я тихонько взвизгнул, Левый Я оглянулся. Метель мела по всем пределам, зги видно не было.
- Где згу искать теперь? - заорал Правый Я.
Эхо разметало в стороны белое конфетти, стало видно стену из розового кирпича.
- Бежим! - каркнул Правый Я, но Левый Я взял его под мышку.
- Надо искать руки! - авторитетно заявил он, сверкнув глазами, и я пошли искать руки.
Идти оказалось весело: отталкивается Правый, тормозит Левый. Стену мы перепрыгнули, не заметив, и сразу же попали в гаражи. Этот лабиринт Правый Я помнил хорошо: если повернуть три раза налево, окажешься у облупленной зелёной двери.
- Там и выход, - кивнул Левый Я.
Мы послушно свернули, но из-за угла выросла тетя Климентина, погрозила пальцем и сказала, будто я снова был плохим мальчиком. Правый Я заголосил, Левый Я замкнулся и проглотил золотой ключик. Тетя Климентина взяла его за ноги и раскрутила над гаражами. Золотой ключик выпал, и Левый Я тоже заплакал, только совсем тихо, размазывая синие слёзы по зелёной облупленной двери.
- Ура! - заорали я и рванули в туманную глыбину.
Глыбина покачнулась, принимая.
- Что дальше? - спросил Правый Я. - Если не найти руки, руки найдут нас!
- Сосредоточься, пока снова не накликал, - призвал Левый Я, и напомнил, что с тех пор, как тётя Климентина выдрала меня за уши и отобрала найденный на помойке нож, она - моё супер-эго, и от неё в глыбине долго не напрячешься. Не дожидаясь кнута, я съел пряник и принялся шарить вокруг себя, судорожно пытаясь осознать что-то влажное.
- Ах, вот ты где! - сказали в пустоте, и глыбина разъехалась в стороны за миг до того, как что-то схватило меня за ногу. Обернувшись, я увидел чёрную руку, выгребающуюся из-под обломков глыбины.
- Мама! - заорал Правый Я.
- Всё будет хорошо, всё будет хорошо, - запричитал Левый Я.
Я побежал по тёмной стороне луны, а вслед мне смотрела мама, козырьком приставив руку ко лбу. Я знал, что пока она смотрит, мне не страшно, не страшно, не страшно не страшнонестрашнонестрашно.
- Милый, я готова, - сказала Светка, и я тряхнул головой.
- Милый, ты слышишь меня? - спросила мама. - Я так устала ждать, сынок, пожалуйста! Ну же, открой глазки!
Глаза защипало светом. Мутное пятно напротив прорезали мамины черты. Я жадно смотрел на морщинку на лбу, между бровями.
- Сестра! Кто нибудь! Он смотрит! - закричала мама, отскакивая. Я замычал, пытаясь удержать её. Сколько лет я не видел доброго, родного, такого красивого лица?
Вокруг замелькало, запищало, загремело, и я провалился в спасительную тьму.
Когда тьма отступилась, я снова открыл глаза и увидел маму. Он держала меня за руку и улыбалась. Я закашлялся, и она поднесла к моим губам трубочку. Мучительный глоток потряс до основания, а затем влага прокатилась по сморщенному горлу, встопорщила живот, наполнила руки и ноги, и я задышал жизнью.
- Как долго я спал?
- Тридцать лет и три года! - ответила мама и засмеялась ясным молодым посмехом.
К постели моей подошла медсестра и тоже засмеялась, старенький бородатый доктор в пенсне и полосатых брюках откинул коленце, потеряв калошу, и захихикал, пряча синюшный рот в сморщенной ладони, санитарка бросила швабру и запрыгала в канкане, все они приникли ко мне, пальцевые куклы с умело выточенными костяными гримасами на блестящих полированных лицах, и я выгнулся дугой, не давая сомкнуться кулаку, захрипел в последнем отчаянном желании вырваться на волю, бежать, бежать, дайте мне бежать отсюда, господи, ничего не прошу у тебя, только фляки господарские, почки один раз царице и одно слово, одно лишь слово, слово, словослово - бежаааааать!
- Милый, я готова, - сказала Светка.
- Миша, сними шлем, - произнесла пустота окровавленными губами, черная вода Стикса текла между этих губ, облепленных мягкими сиреневыми грибами с круглыми шляпками.
Я потянулся к голове и снял шлем.
Я сидел в кожаном кресле посреди холодной, как карский мрамор, комнаты. Рядом стоял растерянный Виталька в крахмальном белом халате.
- Как ты, Михей, а? Трансляцию оборвало начисто - вот это разряд шибанул! Я только до мамы видел. А что это ты всё руки искал? Ну и разнос у тебя по полушариям, может, комиссуру просветим? Борисыч на телефон не отвечает, так Илья за ним ломанул. Раньше же всё норм было, что такое-то? И чего ты руки эти искать начал?
- Да заткнись ты! - рявкнул Правый Я и тут же заткнулся сам.
- Прости, - сказал я отшатнувшемуся Витальке. - Дай попить, что-то на сушняк пробило. То есть, жажда мучает.
- Сейчас-сейчас, - засуетился он, отыскивая стакан.
Дверь с грохотом распахнулась, в лабораторию вломился Борисыч и заорал:
- Ребята, это прорыв! Вы ввинтились на центральный, никто не знает, как. Трансляция - закачаешься! Игры подсознания! Нобелевка! Отрыв на все сто! Мишка, ты понимаешь, что ты у нас теперь уникум? Гений! Ты - единственный, кто смог! Ты сумел!
В дверь хлынула толпа. Счастливые лица, добрые улыбки - ребята! Коллеги! Милые вы мои, а я-то, как я рад-то! Виталька застёгивал ремни на моих щиколотках, подоспевший Илья нёс смоченную в солевом растворе губку, кто-то открыл шампанское, пробка отлетела и ударилась о стену из розового кирпича.
- Один из всех! Лучший! Самый! - продолжал резать Борисыч, выкатив глаза, капли слюны вылетали из его рта, искрясь и сверкая.
Толпа закружилась вокруг, Виталька хлопнул меня по коленке, Илья плюхнул губку на голову, мутные потоки потекли по лицу, толпа закружилась вокруг пёстрой лентой, цыганским хороводом, быстрее, ещё быстрее, глаза Борисыча выкатились из глазниц и запрыгали по полу, Илья прихлопнул их мухобойкой и лопнул, опав грудой фиолетового кофетти, Виталька взорвался розовым, Борисыч взвился серебряными звёздочками, вокруг бушевала разноцветная бумажная метель, цвета сталкивались, перемешивались, сливались в белый-белый-белый...
- Милый, я готова, - сказала Светка.
- Милый, ты слышишь меня? - спросила мама.
- Миша, сними шлем, - произнесла пустота.
Я поднялся с кресла, не заметив ремешков, и тихо шагнул к розовой стене. Настало. Надо выбирать.
Три судьбы, три реальности, три я.
Кем я хочу быть? Мужем? Сыном? Учёным?
Чего мне надо? Любви? Тишины? Славы?
Чем я готов рискнуть? Рассудком? Рассудком? Рассудком?
Налево пойдёшь... направо пойдёшь... прямо пойдёшь... и везде бумажный дождь... метель из белого конфетти... не проехать... не пройти...
- Стоп машина! - заорал Левый Я. - Почему три? Кто сказал, что три?
Правый Я захохотал сверкающим эхом.
Я сделал шаг назад. Ещё один. И ещё.
Чтобы выбрать, надо отойти!
Ещё, маленький, ещё один шажок... Ты можешь!
Три моих реальности отдалялись, сливаясь, светлея. Вливаясь в кружение белого конфетти, такие же далёкие и возможные, мириады, сонмы вероятных судеб, вихрь, водоворот долбаных вероятностей, знакомых, иных, возможных, любых... моих.
Я сделал ещё шаг назад и вернулся.
Был день. Кипел чайник. Светило солнце. Чернел кофе. Я насыпал кофе в кружку, залил кипятком, закурил.
И сделал глоток.
Сделал глоток.
Сделал глоток.
Надо позвонить маме.