Распад СССР, нынешняя Россия, её народ и „элита” - 3
Оригинал взят у ss69100 в Распад СССР, нынешняя Россия, её народ и „элита” - 3
Продолжение. Начало здесь.
***
Глава 3. Элиты и народ: по разные стороны геополитической миссии
Одной из ключевых линий раскола в российском обществе, на наш взгляд, является ценностный разрыв между элитой и остальным населением.
На первый взгляд, отрыв элиты от населения связан главным образом с ее привилегированным положением в отношении материального достатка, статуса и властных полномочий.
Однако есть более глубокое и парадоксальное отличие: если сформулировать его кратко, то оно заключается в том, что население все еще считает свою страну великой и имеющей миссию в масштабах всего мира, а элиты - нет, элиты рассматривают положение России в мире исключительно функционально, полагая максимальным успехом встраивание России в глобализированный мир как развивающейся страны «не первого эшелона», которая должна отказаться от амбиций застрельщика глобальной мировоззренческой повестки дня, сосредоточившись на своих внутренних проблемах.
Элита вовсе не горит желанием видеть Россию как одного из ключевых международных игроков, так как считает себя прогрессивной и прагматичной, а потому мессианские идеи ей кажутся нерациональными и наивными. Можно вспомнить, что идея «нормальной страны вместо сверхдержавы» была одной из мантр развала СССР. Именно она казалась столь привлекательной советской интеллигенции.
И сегодня российские либералы не устают призывать к отказу от державных амбиций в пользу хороших дорог и честных чиновников, которые якобы сразу же откуда-то возьмутся после этого признания себя «нормальными».
Недавно было опубликовано исследование экспертов Валдайского клуба «Российская элита - 2020». В данном проекте уже на протяжении многих лет изучаются взгляды представителей властных структур, политических объединений, бизнеса - тех, кто влияет или будет влиять на политическую повестку дня в стране.
Авторы отмечают тренд, который не может не вызывать разочарования с точки зрения сужения горизонта мышления респондентов - с каждым годом все большее их число полагают, что национальные интересы России должны быть ограничены только нынешней ее территорией. На 2012 год такое мнение имеют 60% опрошенных. На графике 7 видно, как уменьшается доля считающих, что интересы России шире ее границ («широкие национальные интересы»).
Если в середине 2000-х годов половина респондентов считала, что сфера национальных интересов России включает территорию СНГ, то к 2012 году количество таких ответов резко упало, до 15% (график 8). Что касается приграничных стран (и других ограниченных регионов), то их считают сферой интересов России сегодня 14%. А меньше всех число сторонников концепции, которая предполагает, что сфера российских интересов распространяется почти на весь мир - это лишь 11%.
Авторы доклада отмечают не только факт снижения доли респондентов, которые считают, что сфера национальных интересов России шире ее государственных границ, - более того, динамика изменений ускоряется с течением времени: самое резкое снижение численности сторонников «широкого» определения сферы национальных интересов пришлось на период между 2008 и 2012 годами. При этом, чем младше респонденты, тем уже они определяют сферу национальных интересов страны.
«Соответственно, можно предположить, что постепенно геополитические амбиции, унаследованные от советского прошлого, сменяются более трезвой оценкой существующего положения сил на международной арене.
Все больше людей считают, что Россия фактически утратила статус мировой державы и должна сосредоточиться на решении внутренних проблем», - пишут эксперты Валдайского клуба, подчеркивая, что наблюдаемые тенденции к снижению геополитических амбиций элит в значительной мере расходятся с декларируемыми претензиями России на одну из ведущих ролей в международных отношениях, после «Мюнхенской речи», задекларировавшей, что Российская Федерация претендует на статус одного из ключевых акторов мировой политики.
Причем Россия неоднократно это уже подтвердила - в южноосетинском конфликте, в реализующемся проекте Евразийского союза, в жесткой позиции недопущения военной агрессии в Сирии.
Как же все это может сочетаться с вышеописанными настроениями элит? Эксперты объясняют это тем, что сейчас вопросы внешней политики курируют представители старших поколений, которые «по советской инерции» склонны более широко рассматривать сферу национальных интересов России. А им на смену идут молодые прагматики, которые полагают, что Россия должна сосредоточиться на решении внутренних задач (и чья позиция, таким образом, не совпадает со стратегией нынешнего президента, явно сегодня демонстрирующего курс на усиление международной роли России).
При этом, в то время как количество сторонников широкого определения сферы национального интереса России падает, по данным доклада, увеличивается число людей, считающих военную силу ключевым фактором международных отношений. В исследовании нет иллюзий относительно либеральных настроений элиты - нет, большинство является сторонниками вертикали власти и достаточно авторитарных методов в политике.
Кроме того, в настроениях элит высок уровень антиамериканизма. Вроде бы это какое-то несовместимое сочетание. Авторы исследования делают вывод, что такие элиты рассматривают существующую российскую внешнюю политику не как геополитическое мессианство, в как стремление устранить потенциальные внешние угрозы путем повышения авторитета страны, а также обеспечить защиту национальных интересов, особенно в приграничных районах.
И что со временем «в основу проводимой политики ляжет более рациональный подход, и представители внешнеполитической элиты будут руководствоваться, в первую очередь, национальными интересами страны, рассматривая внешнюю политику скорее как инструмент их защиты, а не способ реализации амбициозных геополитических планов».
Другими словами, элиты чувствуют, что вокруг России - вовсе не друзья и соратники, и что свои интересы нужно как-то защищать. А вот понимания, что выстраивание стратегий только защиты, без стратегии рывка и экспансии - это позиция проигрывающего, у них нет. Или есть, но они считают соотношение «прибылей и убытков» для такого проекта не в свою пользу. Подобная позиция стратегически бесперспективна - пусть даже российского оборонного ресурса и в будущем хватит для того, чтобы избежать любых прямых посягательств на ее территории, если Россия прекратит отстаивать свои интересы в других регионах, ее просто медленно и вполне мирно «выдавят» со всех территорий, где она ранее имела влияние.
Истоки подобных настроений российской элиты следует искать в недавнем прошлом. Концепция «нормальная страна вместо сверхдержавы» была ключевой для оправдания распада СССР в глазах интеллигенции. Вот как это описывает в своей книге директор Московского Центра Карнеги Дмитрий Тренин: «К середине 1980-х годов не только интеллигенцией, но и широкими кругами общества овладело стремление открыться внешнему миру и "жить в нормальной стране".
Общее стремление "стать нормальной страной", "стать как все", естественно, поднимало вопрос о том, что такое "нормальная страна" и "кто есть все". … Либеральная интеллигенция мечтала, чтобы Россия, перестав быть советской, стала "нормальной европейской страной". Диапазон моделей простирался от Германии (как исторически и эмоционально наиболее близкого примера) до Швеции или Швейцарии (как наиболее желательного)».
Сегодня очевидно, насколько наивны и безумны были чаяния этих «широких кругов». Впрочем, и сегодня, как в России, так и на Западе, кто-то еще надеется на подобные сценарии. Эксперт European Council on Foreign Relations (ECFR) Яна Кобзева недавно написала: «После окончания холодной войны многие думали, что Россия превратится в большую Польшу и надо просто помочь ей с демократическими реформами». И оказались разочарованы тем, что Россия превратилась во что-то другое, а точнее - вернулась вновь к притязаниям на независимое поведение, несмотря на не вызывающий на Западе сомнения проигрыш в холодной войне.
Для кого-то в России подобный отказ от геополитической миссии мирового масштаба был философией, потому что, в полном соответствии с духом постмодерна, «большие смыслы» должны закончиться и должен был наступить фукуямовский конец истории. А всякая мировая миссия по определению - тоталитарна (разумеется, за одним исключением - кроме миссии демократических перемен).
Другие действительно ограничили уровень своего мышления рациональным и правильным, как им кажется, прагматизмом. Зачем нам миссия, когда есть торговля, военное сотрудничество и прочая конкретика. И вообще, у нас нет врагов, у нас кругом «партнеры». Увы, хотя такое мышление не является каким-то демоническим предательством национальных интересов, оно ущербно в силу своей ограниченности.
Особенно на фоне других государств, которые вовсе не считают нужным ограничивать себя дилеммами «или мировая миссия, или нормальная жизнь». Особенно смехотворно тезисы о необходимости отказа от «сверхдержавности» выглядят на фоне действий и деклараций США, которые не собирались и не собираются отказываться от мессианства.
Также и ЕС пытается позиционировать себя как геополитического субъекта с уникальной цивилизационной идентичностью, которую считает вполне вправе (если не силой как США, то моральным давлением) продвигать в другие государства. Заметим, что эти мировые игроки не сомневаются, что их геополитическое мессианство вполне совместимо, и более того, неразрывно связано, с благополучием их граждан.
В отличие от элит основное население России имеет другое мнение. Очень интересные результаты два года назад получили Институт социологии РАН и Фонд Эберта в своем исследовании «Двадцать лет реформ глазами россиян» (2011). Уже 15 лет остаются стабильными представления о том, какая идея могла бы объединить российское общество.
Лидирует бессменно идея единения народов России в целях ее возрождения как великой державы, далее идут идея России как правового государства и идея объединения народов для решения глобальных проблем, стоящих перед человечеством. Можно считать такие воззрения россиян наивными или ностальгическими, но получается, что, несмотря на свой критический и даже порой пессимистичный взгляд на настоящее России, в качестве идеала они видят сильную страну, где главенствует закон и справедливость, которая заботится не только о своих гражданах, но и помогает создавать мирное и уверенное будущее для всего мира.
Социологические опросы вновь и вновь показывают, что россияне гордятся достижениями России в мировых масштабах, такими как победа над Гитлером и полет Юрия Гагарина. Именно державой, а не просто «нормальной страной» они хотят ее видеть и сейчас: недавний опрос ВЦИОМ показал, что к 2020 году россияне хотят видеть свою страну великой процветающей державой (43%) (остальные факторы - уровень жизни, стабильность - набрали лишь по несколько процентов).
То есть население России, по сути, гораздо более «мессиански» настроено, чем ее элита. Авторы доклада об элитах Валдайского клуба дали нам комментарий о том, чем они объясняют подобное различие. По их мнению, народ рассматривает Россию во многом через нематериальную призму ее исторической миссии, в то время как элиты прагматически оценивают, во что им обойдется эта миссия, и полагают, что сегодня Россия не может себе позволить такую роскошь - на это нет ресурсов. Мобилизационные стратегии для нынешней элиты не привлекательны.
Таким образом, одним из важнейших компонентов размежевания между элитой и остальным обществом, является вопрос о роли и месте собственной страны в мире. Это определяет очень важное направление общественного раскола, ведь отношение к данному вопросу представляет собой важную, принципиальную часть идентичности любого народа.
Этот разрыв в видении страны имеет два ключевых негативных последствия. Во-первых, все большее число россиян укрепляется в мысли о том, что элиты мотивированы лишь своим сиюмитнутным обогащением, и что речь сегодня идет, по сути, о «предательстве элит» (М.Леонтьев).
Как пишет А.Дугин, «между российским Государством и русским народом стоит антигосударственная и антинародная ОДНОВРЕМЕННО прослойка - элита, правящий класс. Сам себя он называет "креативным", но он ничего не создает, он лжет, ворует, разлагает и разлагается. Это особая сила, которая заслоняет собой Путина от народа, в Путине народ видит сердюкова/медведева/дворковича/кудрина/суркова, и народ от Путина. В "народе" (протестах) Путин видит чирикову/троицкого/немцова/навального/госдеп. (…) Сама эта элита и есть главная проблема России: она отчуждает Государство от народа. Это классовый и этносоциологический враг. Враг Государства и враг народа одновременно».
Вторая опасность такого отчуждения состоит в том, что, имея ресурс мобилизационного проекта в виде настроений населения, и не используя его для реализации «большого проекта России» как государства-миссии, элиты своим псевдоэффективным прагматизмом хаотического «решения проблем по мере их поступления» без единой стратегии диктуют России стратегию слабого. Но этот «слабый» рано или поздно окажется перед фактом, что он все равно в «Большой игре» участвует - но уже не в качестве субъекта, а в качестве объекта, судьбу которого будут решать те, кто от своих амбиций не отказывается.
Жан-Сильвестр Монгренье, доктор геополитики и научный сотрудник Института Томаса Мора говорит, что сегодня «Путинская Россия не размахивает над головой знаменем возвышенных представлений о человеке и его отношения к космосу. Таким образом, ее нельзя считать носителем некой вселенской миссии, … "белой Мекки", то есть политического и идеологического центра консервативной философии». А ведь такую «Россию с миссией» ждут в мире многие. Но строить ее способна будет только другая элита, с другими горизонтами мышления. Которая будет признана народом легитимной и соответствующей масштабам такого государства, как Россия.
Глава 4. Креативный класс: девиационный сценарий построения «новой идентичности»
В современном обществе некоторое время назад возникла и заявила о себе как о носителе новых ценностей и принципов жизни большая социокультурная группа, которую сегодня принято называть креативным классом.
Здесь является довольно сложным вопрос терминологии, так как в зависимости от акцентов этот новый класс называют по-разному, и с учетом расстановки этих акцентов мы можем по-разному рассматривать его границы.
Существуют такие варианты как «глобализированный класс», «виртуальный класс», «богемный класс», «сетевой класс» и др. Как мы увидим, тем не менее, у всех этих групп, как бы их не определяли, есть общие черты. В России это приобрело и свою особую специфику. Нас интересует то, что эти группы довольно сильно дистанцируют себя от основной массы населения по ряду критериев (а в отношении некоторых из этих групп можно говорить уже не только о дистанцировании - а об агрессивном противопоставлении себя остальному обществу).
В чем-то это дистанцирование повторяет уже сложившиеся исторически и в каком-то смысле традиционные «двойки»: «творческая и техническая интеллигенция» - «простой народ», «контркультурная богема» - «обыватели», «технократы-прогрессисты» - «консервативное большинство» и пр. Однако есть абсолютно новые черты, которые для нас принципиальны в контексте понимания линии раскола между этой и другими социальными группами в России.
4.1. Не новое, а нетрадиционное
Идея того, что в экономике и обществе ключевую роль будут играть не собственники средств производства, появилась уже очень давно. Еще в 60-е годы Джон Кеннет Гэлбрейт писал, что со временем в корпорациях ключевую роль будет играть не владелец, а «техноструктура» - «целая совокупность ученых, инженеров и техников, специалистов по реализации, рекламе и торговым операциям, экспертов в области отношений с общественностью, лоббистов, адвокатов и людей, хорошо знакомых с особенностями вашингтонского бюрократического аппарата и его деятельности, а также посредников, управляющих, администраторов».
Также и Дэниэл Белл тогда указывал на то, что «постиндустриальное общество... предполагает возникновение нового класса, представители которого на политическом уровне выступают в качестве консультантов, экспертов или технократов». При этом интересно, что Гэлбрейт отметил несколько черт этой группы, которые, как мы увидим, успешно проявились в реальности, - что одаренная молодежь захочет вливаться в ряды техноструктуры лишь при условии ослабления там формальной дисциплины и иерархий, что менеджеры техноструктуры отождествляют свою жизнь и работу, и что задачей техноструктуры является усиление собственной власти и положения в корпорации.
Далее общество стало не просто постиндустриальным, а еще и информационным, и, наконец, «сетевым» (М.Кастельс). Причем, как писал Кастельс, «технология не определяет то, каким является общество: она сама является этим обществом». Также как, по его мнению, к 2000-м годам устарела и концепция виртуальной реальности, а на смену ей пришла «реальная виртуальность».
Произошли радикальные трансформации и в сфере потребления. Хотя тот факт, что потребление само по себе есть не покупка товаров, а покупка символов, также был обоснован философом Жаном Бодрийяром еще в 60-е, апофеоз этого «символизма» пришелся уже на конец века. Потребление стало вопросом стиля и конструирования идентичности. Имидж и его выстраивание через покупку тех или иных товаров стали ключевыми понятиями для описания мотивации спроса потребителей уже в 80-е. Причем имидж стал территорией некой свободы.
Как писал социолог Стюарт Ивен: «повседневная культура потребительского капитализма очень бюрократична, в огромных корпорациях человек не видит результат своей работы, она становится бессмысленным действием, у него возникает голод по значимым действиям. Имиджи всегда предлагают, наоборот, свободу».
Так началась эпоха «тайных бунтарей» - тех, кто, с одной стороны, оставался встроенным в корпоративные схемы, а с другой, хотел показать, что он «классный» и «крутой» («hip» and «cool»), и что вместо классической буржуазности выбирает модную богемность.
Эта потребность вовсе не взорвала капитализм, а напротив, успешно была превращена в источник новых прибылей, причем «в квадрате»: с одной стороны, глобализированный капитализм встроил «тайных бунтарей» в свои корпорации (если больше прибыли приносят не те, кто ходит в офис в костюме, а те, кто ходит в рваных джинсах, - то правилом надо объявить последнее), а с другой - возник огромный спрос на «маркетинг освобождения», товары с атрибутами контркультуры.
С этого момента, если внимательно проанализировать наиболее успешные рекламные кампании транснациональных корпораций, можно убедиться: они пропагандировали отнюдь не буржуазный конформизм, а напротив, идею «стать самим собой», выделиться из толпы, подчеркнуть свою индивидуальность и отличие от других.
Именно это слияние богемных и буржуазных ценностей породило креативный класс. Автор термина Ричард Флорида писал, что «мы не просто совместили эти категории: нам удалось полностью превзойти их, так что они утратили всякий смысл. Под влиянием креативного этоса мы сочетаем работу и образ жизни, конструируя свою творческую идентичность».
К креативному классу сам Флорида относил огромное число своих сограждан - до 30% всех работающих американцев: «Ядро креативного класса составляют люди, занятые в научной и технической сфере, архитектуре, дизайне, образовании, искусстве, музыке и индустрии развлечений, чья экономическая функция заключается в создании новых идей, новых технологий и нового креативного содержания.
Помимо ядра, креативный класс включает также обширную группу креативных специалистов, работающих в бизнесе и финансах, праве, здравоохранении и смежных областях деятельности. Эти люди занимаются решением сложных задач, для чего требуется значительная независимость мышления и высокий уровень образования и человеческого капитала». Однако выразителем главного признака креативного класса - «креативного этоса» - является его ядро.
Идея, что любого, кто «зарабатывает деньги, проектируя и создавая что-то новое, и делает это с большей степенью автономии и гибкости», надо относить к какому-то отдельному классу, на первый взгляд довольно странна. Всю историю человечества кто-то постоянно создает что-то новое.
И такие люди всегда пользовались относительной свободой и привилегиями. Также вряд ли можно считать отличительным признаком и желание разносторонней и полноценной профессиональной жизни: «мы хотим не только приличной оплаты своего труда и навыков, но и возможности учиться и развиваться, влиять на содержание своей работы, контролировать свой график и выражать себя как личность посредством профессиональной деятельности». Это же скажет любой профессионал, занятый любимым делом. Что же все-таки является ключевым?
Три главных ценности креативного класса, по Флориде, это индивидуальность, меритократия и открытость (понимаемая как разнообразие).
Индивидуальность в данном случае понимается как то, что «они не желают подчиняться инструкциям со стороны организаций и институтов и сопротивляются традиционным групповым нормам», и то, что «несогласие с организационными нормами можно считать новым общепринятым принципом».
Меритократия - это примат личных качеств и успехов, и оценка человека по этим успехам. «Креативный класс образуют люди амбициозные, для которых важен профессиональный рост, обеспеченный собственными усилиями и способностями».
При этом важно отметить, что креативные меритократы вроде бы против кастового общества, но, по сути, создают его - когда ключевым фактором являются личные заслуги, за кадром остаются социальные условия их возникновения. Мало родиться умным и способным - нужно иметь возможность получить образование, доступ к культурным ценностям и социальным лифтам. Но это уже вопросы не «индивидуальности», а государственного устройства, которые людей, ориентированных на личные успехи, волнуют весьма мало.
И, наконец, открытость. «К талантам не применимы классификации по признаку расы, этнической принадлежности, пола, сексуальной ориентации или внешности».
Сам Флорида отчетливо понимал, что речь идет вовсе не о профессиональном креативе. Совершенно не случайно он приводит данные исследований ценностей благополучных западных стран, где происходил все больший крен в сторону ценностей самовыражения. Но и ценности самовыражения лишь вершина айсберга. В 2000-х годах в книге «Творцы культуры» социолог Пол X. Рэй и психолог Рут Андерсон так описали эту наиболее сильно влияющую на современную культуру социальную группу: им не свойственна приверженность ни «традиционным», ни, условно говоря, «современным» ценностям.
Как правило, они занимают активную общественную позицию по важным для себя вопросам, выступают в защиту окружающей среды и гендерного равноправия. Многие из них имеют серьезные духовные интересы, отказываясь при этом от общепринятых религиозных представлений. Членам этой группы в большей степени, чем другим, свойственны эклектичные вкусы, забота о саморазвитии и межличностных связях, потребность в путешествиях и экзотических впечатлениях, а также склонность не считать себя «материалистами в финансовом смысле».
Можно добавить и то, что открытость подразумевает постоянную непривязанность ни к чему и готовность к так называемым «ненаправленным переменам» (термин Зигмунта Баумана из его работы Liquid modernity («Текучая современность»)). Изменения не являются более мостиком между какими-то постоянными этапами или состояниями. Эпоха перемен становится бесконечной.
В итоге рекомендуемая жизненная стратегия - flexibility (гибкость, эластичность) и подозрение ко всем долговременным обязанностям. «Рекомендуется не принимать долгосрочных обязательств, потому что они будут ограничивать новые шансы, новые возможности, которые неизбежно появятся в будущем. Поэтому наиболее честно было бы раскрыть flexibility как непроявление лояльности к чему-либо, какому-либо способу жизни, какой-либо идее, так как и идеи тоже изменяются из года в год - нужно быть открытым и не закрывать ни одной из опции выбора, которые вы должны делать», - это также одно из важнейших кредо креативного класса.
В социальном поведении это выражается в так называемых «ослабленных связях» - когда человек поддерживает массу контактов в «мерцающем режиме», в отличие от прошлого, когда он имел устоявшийся круг семьи, друзей и коллег, неизменный практически на протяжении всей жизни. Как мы увидим ниже, практическая реализация этого тренда самым тесным образом связана с развитием и распространением ИТ-технологий.
4.2. Виртуальный класс и его этика
В связи с возросшей ролью интернет-технологий и социальных сетей, особенно в контексте происходящих по всему миру «революций 2.0», появилась формула виртуального или сетевого класса - то есть людей, чья повседневная жизнь во многом формируется практиками постоянного присутствия ИТ-технологий.
Виртуальное общение, игры, социальные сети и другие Web 2.0 технологии к середине 2000-х годов сформировали такое явление как «новая социальность» или «новая коллективность».
В отличие от социальных диагнозов 1990-х годов, люди (в собственном сознании) больше не атомизированы и не разобщены, напротив, они видят себя как большую единую семью со своими виртуальными единомышленниками. Они уже привыкли, в отличие от ТВ-поколения, к интерактивной среде - они сами создают контент в Интернете, публикуют свои тексты, мнения, видео.
Интернет после 2004 года, когда произошел бум технологий Web 2.0, стал не просто полем для самореализации миллионов, а еще и «мультипликатором нарциссизма». «Web 2.0 и культурный нарциссизм работают как вошедшая в резонанс самораскручиваемая система - нарциссы-индивидуумы ищут способы "продвигать" себя в Сети, а интернет-сайты провоцируют на нарциссистское поведение даже самых скромных», - пишут американские исследователи Джин Твенгл и У. Кит Кэмпбелл в работе «Эпидемия нарциссизма» (The Narcissism Epidemic, 2009).
Как подмечает американская журналистка Лакшми Чодри, успех технологий Web 2.0 - это капитализация потребности быть знаменитым и обожаемым, и более всего - потребности быть на виду. А британская баронесса, профессор психологии Сьюзен Гринфилд, занимающаяся исследованиями влияния интернет-культуры на социум, говорит о том, что это меняет механизм построения индивидуальности: «Поскольку вы молоды, ваша индивидуальность определяется не тем, чего вы успели достичь, а вашей реакцией на конкретный момент и связью с огромным количеством других людей.
Современные технологии помогают людям формировать личность совершенно по-новому. И это очень привлекательно, потому что вы характеризуете себя количеством друзей в соцсетях, количеством людей, которые с вами общаются, количеством твитов, и это ваша жизнь» (из интервью агентству РИА «Новости», 12.08.2011).
В результате изменились и социальные нормы, стандарты «нормального поведения»: теперь считается вполне обыденной постоянная публичная демонстрация своих мыслей (ЖЖ-дневники), своей повседневной жизни, использование обсценной лексики в практике интернет-комментирования и т.п. И, как в общем случае с культурным нарциссизмом, ключевым является тот факт, что интернет-среда способствует созданию иллюзии о себе - как у самого себя, так и у других.
Безграничное пространство самореализации создает у обитателей виртуальной среды иллюзию если не всемогущества, то превосходства над традиционными общественными институтами.
Интернет-пространство неявно транслирует само по себе идеи некой неограниченной свободы. Интернет - ризоморфная среда (ризома - структура, не имеющая центра и иерархии, понятие философии постмодерна, фиксирующее принципиально внеструктурный и нелинейный способ организации целостности), и логика интернет-среды, как и логика ризомы, противостоит неизменным линейным структурам.
Сетевая самоорганизация и свобода от государства, идея равенства и прямой демократии, поддержка разнообразия и уникальности «вшиты» в саму логику Интернета.
Заметим, что все эти ценности абсолютно коррелируют с описанными выше ценностями креативного класса. Несомненно, креативный класс и виртуальный класс - во многом совпадающие множества. Однако, на наш взгляд, понятие «виртуального класса» все же более широкое. Поскольку то же участие в социальных сетях и присутствие в Интернете сегодня гораздо более распространено, чем принадлежность к креативному классу даже в самом широком определении.
С протестными акциями в череде цветных революций также скорее можно связать именно виртуальный класс, поскольку с помощью Интернета сегодня реализуется запрос на коллективное участие в деятельности, которую люди воспринимают как значимую и имеющую позитивную цель.
В современном обществе компьютерные и видео-игры и виртуальная социальная активность удовлетворяют те базовые человеческие потребности, которые нынешний реальный мир не в состоянии удовлетворить. Эти среды дают людям то, что реальность не дает: учат, вдохновляют, увлекают. И главное - дают игрокам возможность чувствовать свою причастность к «чему-то большему, чем мы сами», к определенной миссии.
Важной частью интернет-культуры является «Fun-культура», конструирование среды всеобщего удовольствия и свободы. Fun-мотивация, game-мотивация приходят на смену тяжеловесным и «тоталитарным» мотивациям политических, религиозных и прочих идеологических конструктов. Жизнь как развлечение, драйв и удовольствие. Виртуальные сообщества готовы идти за своими лидерами, при этом все участники убеждены, что действуют добровольно, сами выбрали лидеров и сами их контролируют.
В социальных сетях и виртуальных сообществах человек привыкает постоянно выражать свое мнение по всем вопросам. Это само по себе создает иллюзию того, что у тебя есть голос, этот голос может быть услышан, что ты можешь совершать поступки и получать результат.
Глава Росмолодежи и бывший лидер движения «Наши» Василий Якеменко в интервью «Ленте.ру» в январе 2012 года говорил именно об этих причинах протестных митингов: «Произошедшие события - это не только недовольство выборами, это часть мировой моды на протест. Протестуют везде. А желание самореализоваться - это самый актуальный мировой тренд на сегодня. ...
Пришло поколение людей, которые живут в другом темпе, которые привыкли к неограниченной свободе в сетях, к быстрой обратной связи, привыкли самореализовываться быстро, пусть и на уровне полученных лайков и ретвитов. И вот это поколение, глядя на тех, кто сейчас доминирует в политике, говорит им всем: "Нет"».
Об этом говорят, кстати, и сами российские оппозиционеры. Так, депутат Илья Пономарев предлагает в качестве движущей силы современных экономических и политических процессов рассматривать «информационный класс», и, по его оценке, в России его численность - около 20%.
Он считает ключевым критерием для его определения не уровень потребления, а ценности. «Для них капитал или собственность, которую можно передать по наследству, - вовсе не главная ценность, их интересует распределение знаний, им важнее дать детям хорошее образование, чтобы те смогли эффективно встроиться в цепочку информационного производства», - говорит он. Главной же ценностью этого класса в России он назвал не политические или гуманитарные права, а самореализацию, а главным запросом - запрос не на демократию, а на «нормальную жизнь».
Именно «виртуальным средним классом» назвал протестно настроенных граждан в Индии известный американский журналист Томас Фридман в своей статье в New York Times весной 2013 года. Он пришел к выводу, что протестная активность никак не связана с уровнем доходов, а определяется лишь «виртуализированностью» - тем, какое количество времени человек привык проводить в социальных сетях и со своим мобильным гаджетом.
Окончание следует.
Источник.
Продолжение. Начало здесь.
***
Глава 3. Элиты и народ: по разные стороны геополитической миссии
Одной из ключевых линий раскола в российском обществе, на наш взгляд, является ценностный разрыв между элитой и остальным населением.
На первый взгляд, отрыв элиты от населения связан главным образом с ее привилегированным положением в отношении материального достатка, статуса и властных полномочий.
Однако есть более глубокое и парадоксальное отличие: если сформулировать его кратко, то оно заключается в том, что население все еще считает свою страну великой и имеющей миссию в масштабах всего мира, а элиты - нет, элиты рассматривают положение России в мире исключительно функционально, полагая максимальным успехом встраивание России в глобализированный мир как развивающейся страны «не первого эшелона», которая должна отказаться от амбиций застрельщика глобальной мировоззренческой повестки дня, сосредоточившись на своих внутренних проблемах.
Элита вовсе не горит желанием видеть Россию как одного из ключевых международных игроков, так как считает себя прогрессивной и прагматичной, а потому мессианские идеи ей кажутся нерациональными и наивными. Можно вспомнить, что идея «нормальной страны вместо сверхдержавы» была одной из мантр развала СССР. Именно она казалась столь привлекательной советской интеллигенции.
И сегодня российские либералы не устают призывать к отказу от державных амбиций в пользу хороших дорог и честных чиновников, которые якобы сразу же откуда-то возьмутся после этого признания себя «нормальными».
Недавно было опубликовано исследование экспертов Валдайского клуба «Российская элита - 2020». В данном проекте уже на протяжении многих лет изучаются взгляды представителей властных структур, политических объединений, бизнеса - тех, кто влияет или будет влиять на политическую повестку дня в стране.
Авторы отмечают тренд, который не может не вызывать разочарования с точки зрения сужения горизонта мышления респондентов - с каждым годом все большее их число полагают, что национальные интересы России должны быть ограничены только нынешней ее территорией. На 2012 год такое мнение имеют 60% опрошенных. На графике 7 видно, как уменьшается доля считающих, что интересы России шире ее границ («широкие национальные интересы»).
Если в середине 2000-х годов половина респондентов считала, что сфера национальных интересов России включает территорию СНГ, то к 2012 году количество таких ответов резко упало, до 15% (график 8). Что касается приграничных стран (и других ограниченных регионов), то их считают сферой интересов России сегодня 14%. А меньше всех число сторонников концепции, которая предполагает, что сфера российских интересов распространяется почти на весь мир - это лишь 11%.
Авторы доклада отмечают не только факт снижения доли респондентов, которые считают, что сфера национальных интересов России шире ее государственных границ, - более того, динамика изменений ускоряется с течением времени: самое резкое снижение численности сторонников «широкого» определения сферы национальных интересов пришлось на период между 2008 и 2012 годами. При этом, чем младше респонденты, тем уже они определяют сферу национальных интересов страны.
«Соответственно, можно предположить, что постепенно геополитические амбиции, унаследованные от советского прошлого, сменяются более трезвой оценкой существующего положения сил на международной арене.
Все больше людей считают, что Россия фактически утратила статус мировой державы и должна сосредоточиться на решении внутренних проблем», - пишут эксперты Валдайского клуба, подчеркивая, что наблюдаемые тенденции к снижению геополитических амбиций элит в значительной мере расходятся с декларируемыми претензиями России на одну из ведущих ролей в международных отношениях, после «Мюнхенской речи», задекларировавшей, что Российская Федерация претендует на статус одного из ключевых акторов мировой политики.
Причем Россия неоднократно это уже подтвердила - в южноосетинском конфликте, в реализующемся проекте Евразийского союза, в жесткой позиции недопущения военной агрессии в Сирии.
Как же все это может сочетаться с вышеописанными настроениями элит? Эксперты объясняют это тем, что сейчас вопросы внешней политики курируют представители старших поколений, которые «по советской инерции» склонны более широко рассматривать сферу национальных интересов России. А им на смену идут молодые прагматики, которые полагают, что Россия должна сосредоточиться на решении внутренних задач (и чья позиция, таким образом, не совпадает со стратегией нынешнего президента, явно сегодня демонстрирующего курс на усиление международной роли России).
При этом, в то время как количество сторонников широкого определения сферы национального интереса России падает, по данным доклада, увеличивается число людей, считающих военную силу ключевым фактором международных отношений. В исследовании нет иллюзий относительно либеральных настроений элиты - нет, большинство является сторонниками вертикали власти и достаточно авторитарных методов в политике.
Кроме того, в настроениях элит высок уровень антиамериканизма. Вроде бы это какое-то несовместимое сочетание. Авторы исследования делают вывод, что такие элиты рассматривают существующую российскую внешнюю политику не как геополитическое мессианство, в как стремление устранить потенциальные внешние угрозы путем повышения авторитета страны, а также обеспечить защиту национальных интересов, особенно в приграничных районах.
И что со временем «в основу проводимой политики ляжет более рациональный подход, и представители внешнеполитической элиты будут руководствоваться, в первую очередь, национальными интересами страны, рассматривая внешнюю политику скорее как инструмент их защиты, а не способ реализации амбициозных геополитических планов».
Другими словами, элиты чувствуют, что вокруг России - вовсе не друзья и соратники, и что свои интересы нужно как-то защищать. А вот понимания, что выстраивание стратегий только защиты, без стратегии рывка и экспансии - это позиция проигрывающего, у них нет. Или есть, но они считают соотношение «прибылей и убытков» для такого проекта не в свою пользу. Подобная позиция стратегически бесперспективна - пусть даже российского оборонного ресурса и в будущем хватит для того, чтобы избежать любых прямых посягательств на ее территории, если Россия прекратит отстаивать свои интересы в других регионах, ее просто медленно и вполне мирно «выдавят» со всех территорий, где она ранее имела влияние.
Истоки подобных настроений российской элиты следует искать в недавнем прошлом. Концепция «нормальная страна вместо сверхдержавы» была ключевой для оправдания распада СССР в глазах интеллигенции. Вот как это описывает в своей книге директор Московского Центра Карнеги Дмитрий Тренин: «К середине 1980-х годов не только интеллигенцией, но и широкими кругами общества овладело стремление открыться внешнему миру и "жить в нормальной стране".
Общее стремление "стать нормальной страной", "стать как все", естественно, поднимало вопрос о том, что такое "нормальная страна" и "кто есть все". … Либеральная интеллигенция мечтала, чтобы Россия, перестав быть советской, стала "нормальной европейской страной". Диапазон моделей простирался от Германии (как исторически и эмоционально наиболее близкого примера) до Швеции или Швейцарии (как наиболее желательного)».
Сегодня очевидно, насколько наивны и безумны были чаяния этих «широких кругов». Впрочем, и сегодня, как в России, так и на Западе, кто-то еще надеется на подобные сценарии. Эксперт European Council on Foreign Relations (ECFR) Яна Кобзева недавно написала: «После окончания холодной войны многие думали, что Россия превратится в большую Польшу и надо просто помочь ей с демократическими реформами». И оказались разочарованы тем, что Россия превратилась во что-то другое, а точнее - вернулась вновь к притязаниям на независимое поведение, несмотря на не вызывающий на Западе сомнения проигрыш в холодной войне.
Для кого-то в России подобный отказ от геополитической миссии мирового масштаба был философией, потому что, в полном соответствии с духом постмодерна, «большие смыслы» должны закончиться и должен был наступить фукуямовский конец истории. А всякая мировая миссия по определению - тоталитарна (разумеется, за одним исключением - кроме миссии демократических перемен).
Другие действительно ограничили уровень своего мышления рациональным и правильным, как им кажется, прагматизмом. Зачем нам миссия, когда есть торговля, военное сотрудничество и прочая конкретика. И вообще, у нас нет врагов, у нас кругом «партнеры». Увы, хотя такое мышление не является каким-то демоническим предательством национальных интересов, оно ущербно в силу своей ограниченности.
Особенно на фоне других государств, которые вовсе не считают нужным ограничивать себя дилеммами «или мировая миссия, или нормальная жизнь». Особенно смехотворно тезисы о необходимости отказа от «сверхдержавности» выглядят на фоне действий и деклараций США, которые не собирались и не собираются отказываться от мессианства.
Также и ЕС пытается позиционировать себя как геополитического субъекта с уникальной цивилизационной идентичностью, которую считает вполне вправе (если не силой как США, то моральным давлением) продвигать в другие государства. Заметим, что эти мировые игроки не сомневаются, что их геополитическое мессианство вполне совместимо, и более того, неразрывно связано, с благополучием их граждан.
В отличие от элит основное население России имеет другое мнение. Очень интересные результаты два года назад получили Институт социологии РАН и Фонд Эберта в своем исследовании «Двадцать лет реформ глазами россиян» (2011). Уже 15 лет остаются стабильными представления о том, какая идея могла бы объединить российское общество.
Лидирует бессменно идея единения народов России в целях ее возрождения как великой державы, далее идут идея России как правового государства и идея объединения народов для решения глобальных проблем, стоящих перед человечеством. Можно считать такие воззрения россиян наивными или ностальгическими, но получается, что, несмотря на свой критический и даже порой пессимистичный взгляд на настоящее России, в качестве идеала они видят сильную страну, где главенствует закон и справедливость, которая заботится не только о своих гражданах, но и помогает создавать мирное и уверенное будущее для всего мира.
Социологические опросы вновь и вновь показывают, что россияне гордятся достижениями России в мировых масштабах, такими как победа над Гитлером и полет Юрия Гагарина. Именно державой, а не просто «нормальной страной» они хотят ее видеть и сейчас: недавний опрос ВЦИОМ показал, что к 2020 году россияне хотят видеть свою страну великой процветающей державой (43%) (остальные факторы - уровень жизни, стабильность - набрали лишь по несколько процентов).
То есть население России, по сути, гораздо более «мессиански» настроено, чем ее элита. Авторы доклада об элитах Валдайского клуба дали нам комментарий о том, чем они объясняют подобное различие. По их мнению, народ рассматривает Россию во многом через нематериальную призму ее исторической миссии, в то время как элиты прагматически оценивают, во что им обойдется эта миссия, и полагают, что сегодня Россия не может себе позволить такую роскошь - на это нет ресурсов. Мобилизационные стратегии для нынешней элиты не привлекательны.
Таким образом, одним из важнейших компонентов размежевания между элитой и остальным обществом, является вопрос о роли и месте собственной страны в мире. Это определяет очень важное направление общественного раскола, ведь отношение к данному вопросу представляет собой важную, принципиальную часть идентичности любого народа.
Этот разрыв в видении страны имеет два ключевых негативных последствия. Во-первых, все большее число россиян укрепляется в мысли о том, что элиты мотивированы лишь своим сиюмитнутным обогащением, и что речь сегодня идет, по сути, о «предательстве элит» (М.Леонтьев).
Как пишет А.Дугин, «между российским Государством и русским народом стоит антигосударственная и антинародная ОДНОВРЕМЕННО прослойка - элита, правящий класс. Сам себя он называет "креативным", но он ничего не создает, он лжет, ворует, разлагает и разлагается. Это особая сила, которая заслоняет собой Путина от народа, в Путине народ видит сердюкова/медведева/дворковича/кудрина/суркова, и народ от Путина. В "народе" (протестах) Путин видит чирикову/троицкого/немцова/навального/госдеп. (…) Сама эта элита и есть главная проблема России: она отчуждает Государство от народа. Это классовый и этносоциологический враг. Враг Государства и враг народа одновременно».
Вторая опасность такого отчуждения состоит в том, что, имея ресурс мобилизационного проекта в виде настроений населения, и не используя его для реализации «большого проекта России» как государства-миссии, элиты своим псевдоэффективным прагматизмом хаотического «решения проблем по мере их поступления» без единой стратегии диктуют России стратегию слабого. Но этот «слабый» рано или поздно окажется перед фактом, что он все равно в «Большой игре» участвует - но уже не в качестве субъекта, а в качестве объекта, судьбу которого будут решать те, кто от своих амбиций не отказывается.
Жан-Сильвестр Монгренье, доктор геополитики и научный сотрудник Института Томаса Мора говорит, что сегодня «Путинская Россия не размахивает над головой знаменем возвышенных представлений о человеке и его отношения к космосу. Таким образом, ее нельзя считать носителем некой вселенской миссии, … "белой Мекки", то есть политического и идеологического центра консервативной философии». А ведь такую «Россию с миссией» ждут в мире многие. Но строить ее способна будет только другая элита, с другими горизонтами мышления. Которая будет признана народом легитимной и соответствующей масштабам такого государства, как Россия.
Глава 4. Креативный класс: девиационный сценарий построения «новой идентичности»
В современном обществе некоторое время назад возникла и заявила о себе как о носителе новых ценностей и принципов жизни большая социокультурная группа, которую сегодня принято называть креативным классом.
Здесь является довольно сложным вопрос терминологии, так как в зависимости от акцентов этот новый класс называют по-разному, и с учетом расстановки этих акцентов мы можем по-разному рассматривать его границы.
Существуют такие варианты как «глобализированный класс», «виртуальный класс», «богемный класс», «сетевой класс» и др. Как мы увидим, тем не менее, у всех этих групп, как бы их не определяли, есть общие черты. В России это приобрело и свою особую специфику. Нас интересует то, что эти группы довольно сильно дистанцируют себя от основной массы населения по ряду критериев (а в отношении некоторых из этих групп можно говорить уже не только о дистанцировании - а об агрессивном противопоставлении себя остальному обществу).
В чем-то это дистанцирование повторяет уже сложившиеся исторически и в каком-то смысле традиционные «двойки»: «творческая и техническая интеллигенция» - «простой народ», «контркультурная богема» - «обыватели», «технократы-прогрессисты» - «консервативное большинство» и пр. Однако есть абсолютно новые черты, которые для нас принципиальны в контексте понимания линии раскола между этой и другими социальными группами в России.
4.1. Не новое, а нетрадиционное
Идея того, что в экономике и обществе ключевую роль будут играть не собственники средств производства, появилась уже очень давно. Еще в 60-е годы Джон Кеннет Гэлбрейт писал, что со временем в корпорациях ключевую роль будет играть не владелец, а «техноструктура» - «целая совокупность ученых, инженеров и техников, специалистов по реализации, рекламе и торговым операциям, экспертов в области отношений с общественностью, лоббистов, адвокатов и людей, хорошо знакомых с особенностями вашингтонского бюрократического аппарата и его деятельности, а также посредников, управляющих, администраторов».
Также и Дэниэл Белл тогда указывал на то, что «постиндустриальное общество... предполагает возникновение нового класса, представители которого на политическом уровне выступают в качестве консультантов, экспертов или технократов». При этом интересно, что Гэлбрейт отметил несколько черт этой группы, которые, как мы увидим, успешно проявились в реальности, - что одаренная молодежь захочет вливаться в ряды техноструктуры лишь при условии ослабления там формальной дисциплины и иерархий, что менеджеры техноструктуры отождествляют свою жизнь и работу, и что задачей техноструктуры является усиление собственной власти и положения в корпорации.
Далее общество стало не просто постиндустриальным, а еще и информационным, и, наконец, «сетевым» (М.Кастельс). Причем, как писал Кастельс, «технология не определяет то, каким является общество: она сама является этим обществом». Также как, по его мнению, к 2000-м годам устарела и концепция виртуальной реальности, а на смену ей пришла «реальная виртуальность».
Произошли радикальные трансформации и в сфере потребления. Хотя тот факт, что потребление само по себе есть не покупка товаров, а покупка символов, также был обоснован философом Жаном Бодрийяром еще в 60-е, апофеоз этого «символизма» пришелся уже на конец века. Потребление стало вопросом стиля и конструирования идентичности. Имидж и его выстраивание через покупку тех или иных товаров стали ключевыми понятиями для описания мотивации спроса потребителей уже в 80-е. Причем имидж стал территорией некой свободы.
Как писал социолог Стюарт Ивен: «повседневная культура потребительского капитализма очень бюрократична, в огромных корпорациях человек не видит результат своей работы, она становится бессмысленным действием, у него возникает голод по значимым действиям. Имиджи всегда предлагают, наоборот, свободу».
Так началась эпоха «тайных бунтарей» - тех, кто, с одной стороны, оставался встроенным в корпоративные схемы, а с другой, хотел показать, что он «классный» и «крутой» («hip» and «cool»), и что вместо классической буржуазности выбирает модную богемность.
Эта потребность вовсе не взорвала капитализм, а напротив, успешно была превращена в источник новых прибылей, причем «в квадрате»: с одной стороны, глобализированный капитализм встроил «тайных бунтарей» в свои корпорации (если больше прибыли приносят не те, кто ходит в офис в костюме, а те, кто ходит в рваных джинсах, - то правилом надо объявить последнее), а с другой - возник огромный спрос на «маркетинг освобождения», товары с атрибутами контркультуры.
С этого момента, если внимательно проанализировать наиболее успешные рекламные кампании транснациональных корпораций, можно убедиться: они пропагандировали отнюдь не буржуазный конформизм, а напротив, идею «стать самим собой», выделиться из толпы, подчеркнуть свою индивидуальность и отличие от других.
Именно это слияние богемных и буржуазных ценностей породило креативный класс. Автор термина Ричард Флорида писал, что «мы не просто совместили эти категории: нам удалось полностью превзойти их, так что они утратили всякий смысл. Под влиянием креативного этоса мы сочетаем работу и образ жизни, конструируя свою творческую идентичность».
К креативному классу сам Флорида относил огромное число своих сограждан - до 30% всех работающих американцев: «Ядро креативного класса составляют люди, занятые в научной и технической сфере, архитектуре, дизайне, образовании, искусстве, музыке и индустрии развлечений, чья экономическая функция заключается в создании новых идей, новых технологий и нового креативного содержания.
Помимо ядра, креативный класс включает также обширную группу креативных специалистов, работающих в бизнесе и финансах, праве, здравоохранении и смежных областях деятельности. Эти люди занимаются решением сложных задач, для чего требуется значительная независимость мышления и высокий уровень образования и человеческого капитала». Однако выразителем главного признака креативного класса - «креативного этоса» - является его ядро.
Идея, что любого, кто «зарабатывает деньги, проектируя и создавая что-то новое, и делает это с большей степенью автономии и гибкости», надо относить к какому-то отдельному классу, на первый взгляд довольно странна. Всю историю человечества кто-то постоянно создает что-то новое.
И такие люди всегда пользовались относительной свободой и привилегиями. Также вряд ли можно считать отличительным признаком и желание разносторонней и полноценной профессиональной жизни: «мы хотим не только приличной оплаты своего труда и навыков, но и возможности учиться и развиваться, влиять на содержание своей работы, контролировать свой график и выражать себя как личность посредством профессиональной деятельности». Это же скажет любой профессионал, занятый любимым делом. Что же все-таки является ключевым?
Три главных ценности креативного класса, по Флориде, это индивидуальность, меритократия и открытость (понимаемая как разнообразие).
Индивидуальность в данном случае понимается как то, что «они не желают подчиняться инструкциям со стороны организаций и институтов и сопротивляются традиционным групповым нормам», и то, что «несогласие с организационными нормами можно считать новым общепринятым принципом».
Меритократия - это примат личных качеств и успехов, и оценка человека по этим успехам. «Креативный класс образуют люди амбициозные, для которых важен профессиональный рост, обеспеченный собственными усилиями и способностями».
При этом важно отметить, что креативные меритократы вроде бы против кастового общества, но, по сути, создают его - когда ключевым фактором являются личные заслуги, за кадром остаются социальные условия их возникновения. Мало родиться умным и способным - нужно иметь возможность получить образование, доступ к культурным ценностям и социальным лифтам. Но это уже вопросы не «индивидуальности», а государственного устройства, которые людей, ориентированных на личные успехи, волнуют весьма мало.
И, наконец, открытость. «К талантам не применимы классификации по признаку расы, этнической принадлежности, пола, сексуальной ориентации или внешности».
Сам Флорида отчетливо понимал, что речь идет вовсе не о профессиональном креативе. Совершенно не случайно он приводит данные исследований ценностей благополучных западных стран, где происходил все больший крен в сторону ценностей самовыражения. Но и ценности самовыражения лишь вершина айсберга. В 2000-х годах в книге «Творцы культуры» социолог Пол X. Рэй и психолог Рут Андерсон так описали эту наиболее сильно влияющую на современную культуру социальную группу: им не свойственна приверженность ни «традиционным», ни, условно говоря, «современным» ценностям.
Как правило, они занимают активную общественную позицию по важным для себя вопросам, выступают в защиту окружающей среды и гендерного равноправия. Многие из них имеют серьезные духовные интересы, отказываясь при этом от общепринятых религиозных представлений. Членам этой группы в большей степени, чем другим, свойственны эклектичные вкусы, забота о саморазвитии и межличностных связях, потребность в путешествиях и экзотических впечатлениях, а также склонность не считать себя «материалистами в финансовом смысле».
Можно добавить и то, что открытость подразумевает постоянную непривязанность ни к чему и готовность к так называемым «ненаправленным переменам» (термин Зигмунта Баумана из его работы Liquid modernity («Текучая современность»)). Изменения не являются более мостиком между какими-то постоянными этапами или состояниями. Эпоха перемен становится бесконечной.
В итоге рекомендуемая жизненная стратегия - flexibility (гибкость, эластичность) и подозрение ко всем долговременным обязанностям. «Рекомендуется не принимать долгосрочных обязательств, потому что они будут ограничивать новые шансы, новые возможности, которые неизбежно появятся в будущем. Поэтому наиболее честно было бы раскрыть flexibility как непроявление лояльности к чему-либо, какому-либо способу жизни, какой-либо идее, так как и идеи тоже изменяются из года в год - нужно быть открытым и не закрывать ни одной из опции выбора, которые вы должны делать», - это также одно из важнейших кредо креативного класса.
В социальном поведении это выражается в так называемых «ослабленных связях» - когда человек поддерживает массу контактов в «мерцающем режиме», в отличие от прошлого, когда он имел устоявшийся круг семьи, друзей и коллег, неизменный практически на протяжении всей жизни. Как мы увидим ниже, практическая реализация этого тренда самым тесным образом связана с развитием и распространением ИТ-технологий.
4.2. Виртуальный класс и его этика
В связи с возросшей ролью интернет-технологий и социальных сетей, особенно в контексте происходящих по всему миру «революций 2.0», появилась формула виртуального или сетевого класса - то есть людей, чья повседневная жизнь во многом формируется практиками постоянного присутствия ИТ-технологий.
Виртуальное общение, игры, социальные сети и другие Web 2.0 технологии к середине 2000-х годов сформировали такое явление как «новая социальность» или «новая коллективность».
В отличие от социальных диагнозов 1990-х годов, люди (в собственном сознании) больше не атомизированы и не разобщены, напротив, они видят себя как большую единую семью со своими виртуальными единомышленниками. Они уже привыкли, в отличие от ТВ-поколения, к интерактивной среде - они сами создают контент в Интернете, публикуют свои тексты, мнения, видео.
Интернет после 2004 года, когда произошел бум технологий Web 2.0, стал не просто полем для самореализации миллионов, а еще и «мультипликатором нарциссизма». «Web 2.0 и культурный нарциссизм работают как вошедшая в резонанс самораскручиваемая система - нарциссы-индивидуумы ищут способы "продвигать" себя в Сети, а интернет-сайты провоцируют на нарциссистское поведение даже самых скромных», - пишут американские исследователи Джин Твенгл и У. Кит Кэмпбелл в работе «Эпидемия нарциссизма» (The Narcissism Epidemic, 2009).
Как подмечает американская журналистка Лакшми Чодри, успех технологий Web 2.0 - это капитализация потребности быть знаменитым и обожаемым, и более всего - потребности быть на виду. А британская баронесса, профессор психологии Сьюзен Гринфилд, занимающаяся исследованиями влияния интернет-культуры на социум, говорит о том, что это меняет механизм построения индивидуальности: «Поскольку вы молоды, ваша индивидуальность определяется не тем, чего вы успели достичь, а вашей реакцией на конкретный момент и связью с огромным количеством других людей.
Современные технологии помогают людям формировать личность совершенно по-новому. И это очень привлекательно, потому что вы характеризуете себя количеством друзей в соцсетях, количеством людей, которые с вами общаются, количеством твитов, и это ваша жизнь» (из интервью агентству РИА «Новости», 12.08.2011).
В результате изменились и социальные нормы, стандарты «нормального поведения»: теперь считается вполне обыденной постоянная публичная демонстрация своих мыслей (ЖЖ-дневники), своей повседневной жизни, использование обсценной лексики в практике интернет-комментирования и т.п. И, как в общем случае с культурным нарциссизмом, ключевым является тот факт, что интернет-среда способствует созданию иллюзии о себе - как у самого себя, так и у других.
Безграничное пространство самореализации создает у обитателей виртуальной среды иллюзию если не всемогущества, то превосходства над традиционными общественными институтами.
Интернет-пространство неявно транслирует само по себе идеи некой неограниченной свободы. Интернет - ризоморфная среда (ризома - структура, не имеющая центра и иерархии, понятие философии постмодерна, фиксирующее принципиально внеструктурный и нелинейный способ организации целостности), и логика интернет-среды, как и логика ризомы, противостоит неизменным линейным структурам.
Сетевая самоорганизация и свобода от государства, идея равенства и прямой демократии, поддержка разнообразия и уникальности «вшиты» в саму логику Интернета.
Заметим, что все эти ценности абсолютно коррелируют с описанными выше ценностями креативного класса. Несомненно, креативный класс и виртуальный класс - во многом совпадающие множества. Однако, на наш взгляд, понятие «виртуального класса» все же более широкое. Поскольку то же участие в социальных сетях и присутствие в Интернете сегодня гораздо более распространено, чем принадлежность к креативному классу даже в самом широком определении.
С протестными акциями в череде цветных революций также скорее можно связать именно виртуальный класс, поскольку с помощью Интернета сегодня реализуется запрос на коллективное участие в деятельности, которую люди воспринимают как значимую и имеющую позитивную цель.
В современном обществе компьютерные и видео-игры и виртуальная социальная активность удовлетворяют те базовые человеческие потребности, которые нынешний реальный мир не в состоянии удовлетворить. Эти среды дают людям то, что реальность не дает: учат, вдохновляют, увлекают. И главное - дают игрокам возможность чувствовать свою причастность к «чему-то большему, чем мы сами», к определенной миссии.
Важной частью интернет-культуры является «Fun-культура», конструирование среды всеобщего удовольствия и свободы. Fun-мотивация, game-мотивация приходят на смену тяжеловесным и «тоталитарным» мотивациям политических, религиозных и прочих идеологических конструктов. Жизнь как развлечение, драйв и удовольствие. Виртуальные сообщества готовы идти за своими лидерами, при этом все участники убеждены, что действуют добровольно, сами выбрали лидеров и сами их контролируют.
В социальных сетях и виртуальных сообществах человек привыкает постоянно выражать свое мнение по всем вопросам. Это само по себе создает иллюзию того, что у тебя есть голос, этот голос может быть услышан, что ты можешь совершать поступки и получать результат.
Глава Росмолодежи и бывший лидер движения «Наши» Василий Якеменко в интервью «Ленте.ру» в январе 2012 года говорил именно об этих причинах протестных митингов: «Произошедшие события - это не только недовольство выборами, это часть мировой моды на протест. Протестуют везде. А желание самореализоваться - это самый актуальный мировой тренд на сегодня. ...
Пришло поколение людей, которые живут в другом темпе, которые привыкли к неограниченной свободе в сетях, к быстрой обратной связи, привыкли самореализовываться быстро, пусть и на уровне полученных лайков и ретвитов. И вот это поколение, глядя на тех, кто сейчас доминирует в политике, говорит им всем: "Нет"».
Об этом говорят, кстати, и сами российские оппозиционеры. Так, депутат Илья Пономарев предлагает в качестве движущей силы современных экономических и политических процессов рассматривать «информационный класс», и, по его оценке, в России его численность - около 20%.
Он считает ключевым критерием для его определения не уровень потребления, а ценности. «Для них капитал или собственность, которую можно передать по наследству, - вовсе не главная ценность, их интересует распределение знаний, им важнее дать детям хорошее образование, чтобы те смогли эффективно встроиться в цепочку информационного производства», - говорит он. Главной же ценностью этого класса в России он назвал не политические или гуманитарные права, а самореализацию, а главным запросом - запрос не на демократию, а на «нормальную жизнь».
Именно «виртуальным средним классом» назвал протестно настроенных граждан в Индии известный американский журналист Томас Фридман в своей статье в New York Times весной 2013 года. Он пришел к выводу, что протестная активность никак не связана с уровнем доходов, а определяется лишь «виртуализированностью» - тем, какое количество времени человек привык проводить в социальных сетях и со своим мобильным гаджетом.
Окончание следует.
Источник.