История 11 - из мемуаров.
Первые годы становления дачного участка ездили на метро и потом на электричке, а далее - пешком, от станции Турист вниз, к каналу, затем переправа на пароме. Паром само по себе интересное явление. Другого способа попасть на «тот берег» не было. Скапливалось много пассажиров и машин.
Когда машина появилась у нас (а это произошло в отсутствие отца, он в то время работал в Болгарии), покупала её мама. Обкатывал какой-то её знакомый, который успел врезаться во что-то и помять бок, сказав при этом: «Весёленький моторчик!». Далее обкатывала её мама, а когда вернулся отец - учила его. Так вот, со стороны участков на дороге скапливалось порою в воскресенье по 50 машин, и ждать очереди на паром приходилось по два часа.
Многое зависело от дежурного по парому. Был тощенький мужичок, нервный, командовал надрывно непонятливыми и нерасторопными. А заезжать на паром не всем удавалось сходу. Некоторые заезжали немного наискосок, и он заставлял перестраиваться на тесном маленьком пространстве, открытом со всех сторон, да еще с пассажирами. Иначе умещалось мало машин. Если все заезжали точно, удавалось расположить ровными рядами до 8 машин. Но это удавалось редко. Папа, в первый год учебы по езде, никак не мог переехать «мостик», соединявший берег и плоскость парома. Он застревал на этом мостике и тормозил движение. На него орали, и это сказывалось еще хуже. Он нервничал и никак не мог заехать. Зато не приходилось таскать на себе вещи, садовый инструмент и стройматериалы.
А ходить пешком с вещами было очень тяжело. Потому что после парома дорога шла все время на подъем, километров пять-шесть. Сначала мы переходили очень красивый холм, затем выходили на поле и шли все время вверх, после поля грунтовка тоже шла на подъём до самых участков и деревень.
И вот пришлось как-то везти Кузьку. Кузьку при поездке сажали в старую дермантиновую сумку, страшную и по причине Кузьки вонючую, т.к. он там от страха и писал, и какал. Еще бы! В вонючей темноте часы - сначала трамвай, потом метро, потом электричка… Попытки дать ему подышать были чреваты - он яро рвался наружу и орал до хрипоты. Автобусы еще не ходили - и потом пешкодрал.
После парома и после холма, в низинке овражика, мы остановились отдохнуть. Приоткрыли молнию сумки. Кузька был мощным котом (настолько же и глупым). Он лбом разнес молнию вдребезги пополам, выскочил и, продолжая орать басом, понесся в направлении оврага с ручьем. Где и скрылся в кустах.
Теперь настала наша очередь орать. Мы звали его час, потом сил не осталось, предстоял тяжелый путь. И мы ушли… Я промаялась полдня, психовала и не выдержала, наконец. Уже вечером, взяв кусочек мяса, отправилась к парому. А что - молодая, рьяная и крепкая. Не помню точно, отпустили ли меня одну, или бабуля отправилась со мною.
И вот я кричу: «Кузя, Кузя! Мясо! Мясо!» И слышу утробное, басовое «маууу»!
Кузька буквально на четвереньках вылезал из кустов и полз к нам. Я боялась дыхнуть. Вот он, оголодавший, подошел к мяску. Я схватила его в охапку, расцеловала и посадила в сумку. И теперь уж, чуть ли не бегом, донесла до самого дома.
Когда машина появилась у нас (а это произошло в отсутствие отца, он в то время работал в Болгарии), покупала её мама. Обкатывал какой-то её знакомый, который успел врезаться во что-то и помять бок, сказав при этом: «Весёленький моторчик!». Далее обкатывала её мама, а когда вернулся отец - учила его. Так вот, со стороны участков на дороге скапливалось порою в воскресенье по 50 машин, и ждать очереди на паром приходилось по два часа.
Многое зависело от дежурного по парому. Был тощенький мужичок, нервный, командовал надрывно непонятливыми и нерасторопными. А заезжать на паром не всем удавалось сходу. Некоторые заезжали немного наискосок, и он заставлял перестраиваться на тесном маленьком пространстве, открытом со всех сторон, да еще с пассажирами. Иначе умещалось мало машин. Если все заезжали точно, удавалось расположить ровными рядами до 8 машин. Но это удавалось редко. Папа, в первый год учебы по езде, никак не мог переехать «мостик», соединявший берег и плоскость парома. Он застревал на этом мостике и тормозил движение. На него орали, и это сказывалось еще хуже. Он нервничал и никак не мог заехать. Зато не приходилось таскать на себе вещи, садовый инструмент и стройматериалы.
А ходить пешком с вещами было очень тяжело. Потому что после парома дорога шла все время на подъем, километров пять-шесть. Сначала мы переходили очень красивый холм, затем выходили на поле и шли все время вверх, после поля грунтовка тоже шла на подъём до самых участков и деревень.
И вот пришлось как-то везти Кузьку. Кузьку при поездке сажали в старую дермантиновую сумку, страшную и по причине Кузьки вонючую, т.к. он там от страха и писал, и какал. Еще бы! В вонючей темноте часы - сначала трамвай, потом метро, потом электричка… Попытки дать ему подышать были чреваты - он яро рвался наружу и орал до хрипоты. Автобусы еще не ходили - и потом пешкодрал.
После парома и после холма, в низинке овражика, мы остановились отдохнуть. Приоткрыли молнию сумки. Кузька был мощным котом (настолько же и глупым). Он лбом разнес молнию вдребезги пополам, выскочил и, продолжая орать басом, понесся в направлении оврага с ручьем. Где и скрылся в кустах.
Теперь настала наша очередь орать. Мы звали его час, потом сил не осталось, предстоял тяжелый путь. И мы ушли… Я промаялась полдня, психовала и не выдержала, наконец. Уже вечером, взяв кусочек мяса, отправилась к парому. А что - молодая, рьяная и крепкая. Не помню точно, отпустили ли меня одну, или бабуля отправилась со мною.
И вот я кричу: «Кузя, Кузя! Мясо! Мясо!» И слышу утробное, басовое «маууу»!
Кузька буквально на четвереньках вылезал из кустов и полз к нам. Я боялась дыхнуть. Вот он, оголодавший, подошел к мяску. Я схватила его в охапку, расцеловала и посадила в сумку. И теперь уж, чуть ли не бегом, донесла до самого дома.
