РОМИ ШНАЙДЕР
Оригинал взят у natabelu в РОМИ ШНАЙДЕР
Из дневников, писем, записок и интервью Роми Шнайдер.
Первых записи детские.
10 июня 1952 года.
Что касается меня, то я бы прямо сейчас стала артисткой. Как мама. Но я с ней об этом еще никогда не говорила. Об этом у нас дома вообще не говорят.
Мама хотела бы просто жить в Берхтесгадене и ничего не слышать про кино.
Из-за этого я все чаще бываю не в ладу со своей совестью. Когда я только появилась в интернате, на меня просто набросились: как, ты - Роми Альбах? Твоя мама - Магда Шнайдер, а папа - Вольф Альбах-Ретти? Расскажи-ка, как там все это делается - в кино! А на киностудии ты уже была хоть раз?
Ну и что я могла ответить? Я же не разу не была на съемках. Мама меня никогда с собой не брала. (...) Просто стыд, что я, дочь кинозвезды, не могла ничего рассказать об этом деле. Правда, я что-то слышала краем уха про съемки крупным планом, про кинооператора и кулисы. Все это я худо-бедно приделала одно к другому. Меня слушали раскрыв рты. Это было чуть ли не в первый мой день в интернате.
Я и сейчас помню все эти расспросы. Она меня сильно взволновали. (...) Как бы я хотела увидеть наконец настоящую киностудию! Когда же?
10 сентября 1953 года.
Писать дневник здесь, в Висбадене, я вообще не могу. Совсем нет времени.
Когда вечером я ложусь в постель, я или жутко устала, или должна еще учить мою роль на завтра. Профессиональные выражения, которые надо знать, довольно-таки странные. Например, установка. Звучит так, как будто я должна иметь собственное отношение к каким-то вещам. А на самом деле здесь это означает просто - кадр. И камера будет установлена для этого кадра. Каждый фильм состоит из сотен таких кадров. Между одним кадром и следующим всегда нужно какое-то время.
Декорации тоже должны перестраиваться. Каждая сцена сначала "высвечивается", то есть прожектора располагаются так, чтобы тени и свет правильно сочетались друг с другом. (...)
12 сентября 1953 года.
Я уже и раньше слышала, что у меня фотогеничная внешность. Фотогеничная! Речь идет о том, что ты хорошо получаешься на фото. Многие девчонки отлично выглядят, но когда их фотографируют, вся прелесть куда-то девается. А у меня все наоборот. Нет, конечно, не совсем наоборот, потому что - без хвастовства, правда! - я и в жизни выгляжу не так уж плохо. Вовсе не плохо. Девчонки это всегда про себя знают.
Я попаду на обложку! Куплю штук десять журналов, не меньше. Вот шумиха-то будет!
13 октября 1954 года.
Я ужасно испугалась. Кожа у меня шершавая и шелушится. Когда я вечером снимала грим, этот жуткий конъюнктивит опять бы тут как тут. Вроде бы все должно уже было пройти! Мои глаза как заклеенные. Я в полном отчаянии. От грима это не может быть: я же под грим наношу вазелин. Наверное, у меня на что-то аллергия. Завтра пойду к глазному врачу.
26 сентября 1955 года.
Вот мучение! Зисси в юности носила длинные черные волосы, гораздо длиннее, чем у меня сейчас. Я сказала: лучше всего было бы отрастить свои, - но меня просто высмеяли. Вот уж стал бы фильм ждать, пока мои волосы дорастут до нужной длины!
Поэтому я ношу парик. Отвратительное чувство. Так непривычно, а главное - так утомительно! Вес, который мне нужно постоянно таскать на себе! (...)
23 ноября 1955 года.
Я сделала огромную глупость. Вчера вечером я легкомысленно пообещала дать журналу "Дойче иллюстрирте" свой дневник. Наверное, опять выпила слишком много лимонада. Лимонад по-прежнему действует на меня как шампанское. Стоит мне выпить стакан, как я делаюсь веселой и легкомысленной. Вот если бы я вообще не вела дневник, тогда бы его сейчас никто не мог опубликовать. Или мне им сказать, что первые тетради я запрятала где-то в шкафу в Берхтесгадене и не знаю теперь, где их искать?
24 ноября 1955 года.
Я его не дам. Я сейчас еще раз перечитала, что я там писала, и нашла все глупым и скучным. Да это никого не интересует! Лучше я его вообще сожгу, чем опозорюсь навечно.
10 января 1955 года.
(...) И теперь каждый понедельник я дрожа открываю "Дойче иллюстрирте" и читаю, что я там наплела. Признаюсь: иногда мне стыдно.
Несколько страниц я сделала нечитаемыми - слава богу! (...)
********************************************************************************************************************
В августе 1964 года я провела несколько свободных дней в нашем доме в Берхтесгадене. Этот отпуск в родном доме стал мне просто необходим: 1964-й стал для меня самым горестным годом. Каждый это поймёт. Я же почти шесть лет прожила с Аленом Делоном, а теперь этому пришел конец.
В Берхтесгадене я совсем уединилась, не читала газет и вообще ничего не знала о том, что происходит в мире.
13 августа получила телеграмму от моего французского агента и доброго друга Жоржа Бома:
Я ДУМАЮ О ТЕБЕ, ОСОБЕННО СЕГОДНЯ.
Я ничего не поняла. Почему он думает обо мне именно сегодня?
Я показала телеграмму Сандре - моему секретарю. Она только взглянула - и сразу же сказала: "Я думаю, речь идет о свадьбе".
Теперь я знала все.
Ален Делон женился.
Через несколько дней я собиралась лететь в Монте-Карло, чтобы оттуда отплыть на яхте продюсера Сэма Шпигеля в круиз по Средиземному морю.
Накануне моего отъезда, в десять вечера, мне позвонил какой-то репортёр. Он утверждал, что пишет для некой американской газеты, но потом выяснилось: он был из парижского еженедельника "Франс Диманш".
- У меня для вас письмо от Алена Делона. Могу я вам прочесть его?
Ни единой секунды я не верила, что это правда. На Алена это было совсем не похоже - поручать репортёру читать мне свои письма.
Несмотря ни на что, мне было интересно, что же могла быть в этом письме. Теперь я не могу этого объяснить. А тогда сказала:
- Читайте, пожалуйста.
Теперь я уже знаю, как все было с этим якобы письмом.
Ален написал о себе книгу. О своей жизни, о своих переживаниях, о своей карьере. Одна глава этой книги называется "Роми".
Рукопись хранилась у нашего общего друга Жоржа Бома. До сих пор неизвестно, каким образом глава "Роми" исчезла из рукописи и попала в редакцию "Франс Диманш". Они уже тиснули эту главу и теперь хотели получить для следующего номера мои комментарии.
Пока репортер читал, я слушала молча. И слышала вот что:
"Как можно говорить обо мне и Роми только как о приключении? У нас была необыкновенная любовь. И если мы расстались, то не потому, что не любили друг друга, а потому, что любили слишком сильно".
Или такое:
"Я знаю, что моя любовь к Роми была сопряжена с безграничным восхищением - не как актрисой, а как женщиной. Роми была и остается для меня идеальной женщиной. Той женщиной, от которой я хотел бы иметь сыновей".
Или, наконец:
"Ни об одной женщине я не буду говорить так, как о ней. Ни об одной женщине я не скажу: она очень сильно любила меня, - это было бы самонадеянно с моей стороны. Но о ней я имею право так говорить, потому что моя любовь была такой же огромной, как её. Единственное, чего я сегодня желаю: она должна знать, как сильно я её любил - и буду любить всегда".
Во всей главе не найти ни единого слова, нелестного для меня. Ни единого слова, которое вызвало бы мой протест.
И что я должна была сказать о этом?
Я поблагодарила репортера и попросила ни о чем меня не спрашивать. И все.
А потом во всей этой истории поставили жирную точку. В каждом порту, куда мы заходили во время круиза, в любом киоске мне бросался в глаза крупный заголовок: "Я все еще его люблю!"
И дальше стояло:
"До последнего мгновения я не верила, что он женится".
Было забавно, как мои друзья все время пытались закрыть витрины своими широкими спинами или отвлечь мой взгляд от этих заголовков.
Дел обстояло вовсе не так уж весело. В статье меня вновь представляли как глупую, сентиментальную, слезливую девицу - этакую немецкую невинную барышню, которую позорно бросил коварный француз, и теперь ей оставалось только причитать без конца.
Якобы я сказала:
- Умоляю вас, прочитайте мне письмо.
И еще:
- Продолжайте, я умею страдать.
И наконец - верх лживости:
- Я никогда не забуду Алена. Он определял мою жизнь. Я могла бы уйти в монастырь, но это было бы для него слишком большим подарком. Поэтому я предпочитаю поступать так, как если бы ничего не случилось.
Подобные статьи часто появлялись после нашего разрыва с Аленом. Она имели мало общего с действительностью. Они превращали и вправду сложные отношения между двумя людьми различного происхождения в слащавый романс, а из нас делали мишени в тире - по ним ведь так весело палить.
Январь 1965 года.
(...) Я помню, как это началось. Очень, очень давно. Это было зимой в школе, в Зальцбурге. Я молилась. Мне было, кажется, лет восемь. Господи, помоги мне стать актрисой. Я была счастлива, когда я молилась. Меня это как-то возвышало. В тот раз я стояла на коленях и видела себя со стороны. Лицо закрыто руками, белая стена, распятие. И друг поняла, что не могу больше молиться. Потому что она была тут, другая, она все разрушила - мою молитву, мои восемь лет, мою искренность. Сестры-монахини ничего не поняли. Для них я была всего лишь маленькая Альбах, как меня и правда звали, трудное создание, ребенок, чьи родители развелись, маленькая невоспитанная девочка, которая без конца делает ошибки. Лгунья. Да, я лгала. Я изобретала истории, я придумала целую жизнь, чтобы похвастаться перед подружками. Я рассказывала о людях, которых никогда не видела. Моя мать никогда не брала меня с собой на киностудию. Но это для меня ничего не значило. Я важничала и сочиняла, что только вчера ужинала вместе с Гэри Купером.
В моей частной жизни от меня вечно что-то требовали. Я не хотела, чтобы у меня отнимали все, чего я не собиралась отдавать. Меня же просто обкрадывали. Не только обкрадывали - грабили! Я была как собака. Делала все отлично - до судорог. При этом я способна любить мужчину, когда он с утра совсем заспанный. Когда он еще не чисти зубы и не продрал глаза после сна. Тогда он настоящий, таким я его люблю. Мне нужна сила. Мужчина, который меня поставит на колени. До сих пор я всегда сталкивалась со слабостью. Мы оба только тявкали друг на друга. А мне было нужно, чтобы меня взял в руки тот, кто сильнее, кто распрямил бы меня, пронял до мозга костей. Но есть ли вообще такой мужчина? Сначала так и было. И я говорила: "Господи, пусть все так и остается". Но я знала, что этого не будет. Я думала: сохрани этот миг, переживи его сполна, потому что назавтра все исчезнет и нужно будет платить по счетам за свое счастье. Вот я и заплатила. Самую высокую цену.
Осень 1966 года.
Для некоторых мы стали обычной мещанской супружеской парой, считаем, что лучше всего быть дома, много смотрим телевизор.
3 декабря 1966 года.
Харри привез меня в больницу, и когда профессор сказал, что это будет нескоро, вернулся домой и принял снотворное, чтобы унять волнение и уснуть.
Ещё в больничном лифте нам пришло в голову, что мы так и не придумали имя для ребенка. Тогда мы выбрали три - хоть одно, решил Гарри, наверняка подойдёт. Через шесть часов Давид был уже тут как тут, и Харри проспал это событие дома на диване. Медсестра звонила ему непрерывно.
Я хотела родить здорового ребенка и потом тоже самой об этом заботиться. Ведь первые месяцы в жизни младенца такие значительные.
Дитя воплощает для меня жизнь, полную мира, семьи, защищенности.
Беременность - это было прекрасно. И потом я еще два года не работала, мы жили в нашей четырехкомнатной квартире в Груневальде, и мне было там хорошо.
Наконец-то у меня есть мужчина, который будет меня любить до конца моих дней.
31 марта 1968 года.
Если я ничего не намажу себе на лицо, то и выгляжу как пустое место.
От Алена ничего не осталось кроме нескольких телефонных разговоров. (...) Одна моя приятельница недавно показала Алену фотографии Давида, тот бегло проглядел их и заявил, что его сын красивее.
Мой муж, мой сын и понимание, что лучше прекратить, прежде чем станешь скучной - вот причина моего долгого перерыва в кино. Я получила уже два новых предложения. Это означало бы три новых фильма за год. Не знаю, осилю ли. Знаете ли, в моей сегодняшней жизни мне нужна, собственно, только моя фрау Янсен, домработница, и Рената - она присматривает за ребенком. больше не могла бы крутиться как белка в колесе.
Я всегда хотела стать мировой звездой, но ею не стала.
Сентябрь 1968 года.
Съемки "Бассейна" идут совершенно без проблем. С Аленом я себя ощущаю так, как если бы это был любой другой партнер. Это очень профессионально. Мне важно, во-первых, что роль чудесная, и во-вторых, что предстоят восемь недель жесткой работы.
Харри всегда говорит: я не приеду, если ты снимаешься, это же смертельно скучно - сидеть и смотреть, как твоя жена работает. Я это понимаю. Но он тут же явился, как только мы начали снимать с Аленом "Бассейн". С одной стороны, я жаловалась, что он слишком мало бывает со мной, а с другой стороны - я вообще не выношу, когда он тут сидит и глазеет на меня и не пропускает ни малейшего флирта. Настроение пофлиртовать у меня бывает постоянно. Это я унаследовала от своего отца. С Харри я два долгих года вообще не работала и сидела в нашей четырехкомнатной квартире в Берлине.
11 ноября 1968 года.
Если бы все актеры, которые когда-то жили вместе, не снимались бы потом вместе никогда, то и фильмов больше не было бы. Я вообще ничего такого не чувствую - будто обнимаю стену. Абсолютно!
31 декабря 1969 года.
Премьера "Бассейна"! (...) Фильм - большой успех - большой интерес - сцена убийства прошла без реакции, Ален дрожал, и я не преувеличиваю. Он выглядел жалким и полностью down. Понятно! Я полагаю, могу сказать без ложной скромности (или я должна быть более скептической и сдержанной?), что я имела больший успех, чем он, - во всех рецензиях это отмечено. (...) В следующем "Жур де Франс" я - на обложке.
Июль 1969 года.
Я чувствую себя хорошо, как во врем работы, так и дома. Мне хорошо в своей собственной шкуре! Я открыла честолюбие, настоящее. В этом году хочу сделать три фильма, в следующем - два.
Я чувствую себя так хорошо и счастливо, как никогда прежде.
23 октября 1971 года.
Мой маленький Давид день ото дня становится все более дерзким, он танцует под пластику "Битлз", причем под одну и ту же мелодию... Мы с моим мужем просто не может больше слышать эту пластинку. Ребенок устраивает нам нервотрепку - как все дети в его возрасте, не выговаривает "р" и слишком высовывает язык на "с".
Может быть, у меня был бы еще ребенок. Не сейчас, сейчас профессия важнее. Но позже...
Июнь 1973 года.
Все, я больше не выдержу. С утра я уже готова шваркнуть этого мужика об стену. Думаю, тут уже ничего не поправить.
Сейчас он уезжает в Мюнхен. Тут он уже рассорился со всеми коллегами в Резиденц-театра. Точно как на киностудии, где я работаю. Он постоянно торчит тут же и пытается давать моим режиссерам добрые советы. Они этого тоже не выносят. Он их раздражает. Неправда, что он меня ему-то научил.
Я не хочу вечно жить под кнутом господина Мейена. Да, мы разводимся. Харри хочет получить все мои деньги. Я уже много денег истратила на мужчин. Но чтобы кто-то из них хотел все - это впервые.
Май 1974 года.
Съемки "Главное - любить".
Жулавский, если ты чего-то от меня хочешь, то подними свою задницу и не гоняй ассистенток туда-сюда. Пора наконец привыкнуть, что женщины - не мальчики на побегушках. Кончай со своими замашками паши!
И Тести, я тебя не буду целовать! Ты небрит, и я уверена: у тебя грязные ноги. Почисти сначала зубы, ты, придурок!
Мы можем снимать.
Уж извини, но так никакие нервы не выдержат. Мы снимаем час за часом фильм об эмансипации женщин, а за камерой властвуют мачо, как двадцать лет тому назад.
Я знаю, что могу быть несносной, но моя агрессивность - это только оборонительный вал: из опасения, что вдруг я работаю не с максимальной отдачей.
У меня было четыре учителя: Висконти, Уэллс, Соте и Жулавский. Величайшим был Висконти. Он научил меня, как учит он каждого, кто с ним работает, своему собственному способу доходить до вершины и своей дисциплине.
16 июня 1974 года.
После моего разрыва с Харри Мейеном меня в Германии определили как "еще более наглую, еще более красивую и еще более эксцентричную". Газеты делаю вывод, что я заполняю любовниками свою новообретенную свободу.
Моя новая свобода - это прежде всего попытка думать по-новому. Это моя единственная возможность изменить себя, хотя бы вытащить себя из тупика, на котором прибита табличка "Роми Шнайдер". Я просто думаю, что идеальные образы однажды могут рухнуть с лестницы, и тогда до самого конца проживается ненастоящая жизнь. Да, я об этом думаю только теперь. Раньше я себя безумно хотела убедить, что я, Роми Шнайдер, могу вести обычную жизнь - как все. Такое я говорила в интервью, утверждала: отдыхаю как все, проживаю день как все. А сегодня я точно знаю, что так называемые будни для меня вообще невозможны.
Сен-Тропез, 21 сентября 1974.
Бедная Брижит, самая несчастная на всем пляже! Я несколько раз вместе с ней плавала, и если рядом проходил катер и любопытные глазели в иллюминаторы, чтобы разок увидеть Бардо, то она им иногда даже показывала язык! (...) Она была слишком юной и слишком нерешительной, когда Роже Вадим взял её в оборот. Теперь ей сорок, но она все еще ребенок.
27 октября 1974 года.
У меня впечатление, что мои немецкие земляки меня просто ненавидят. Меня не только обругивают, но порой дело доходит чуть ли не до рукоприкладства. Сейчас в Германии идут три моих фильма, и насчет того, как их там понимают, у меня есть что сказать.
30 октября 1974 года.
Я уехала из страны, потому что кроме Зисси мне ничего не предлагали. Но потом это было превратно истолковано как предательство. Не уехала бы я тогда во Францию - никогда не получила бы такого развития.
Берлин, 30 сентября 1976 года.
Я как-то подумала, что меня вовсе не ранит, когда тут моего мужа выставляют как жиголо или дурня. Нужно однажды четко объяснить, что Дэниэль жестко работает по своей профессии. Он телерепортер на политические темы. Делал сюжеты из Бельгии и Анголы, а теперь снимает в Аргентине и Парагвае. Французское, бельгийское и швейцарское телевидение сразу покупали его репортажи.
20 августа 1977 года.
Эта проклятая дерьмовая пресса когда-нибудь меня просто уничтожит.
Моя величайшая тревога - однажды проснуться совсем пустой, ничего больше не способной выдать, потому что отдано уже все.
21 июля 1977 года.
Я родила девочку. Я так счастлива! Мне было все равно, мальчик или девочка, лишь бы здоровое дитя. Её будут звать Сара Магдалена!
6 апреля 1978 года.
Я отказалась от роли Лулу в одноименной драме Франка Ведекинда у итальянского режиссера Лилианы Кавани.
Это же безумие - подгонять себя под такую юную: она же могла бы быть моей дочерью.
Февраль 1979.
Все тени исчезли. Тени мужчин, которые мне говорили, что любят меня, а на самом деле не давали мне ничего. Тени неврозов, которые принуждали меня глотать таблетки, чтобы пересилить себя и освободить голову для работы. Я жила под навязанной мне установкой, что меня предадут и бросят на произвол судьбы. Моему счастью угрожали со всех сторон. По-видимому, меня никто не мог так любить, как Дэниэль.
15 апреля 1979 года.
Смерть Харри. Мне следовало лучше о нем позаботиться.
(Харри Мейен, первый муж Роми Шнайдер, покончил с собой. - прим.)
24 февраля 1980 года.
В роль Кэтрин Мортенхоу ("Прямой репортаж о смерти") я не могу входить без смущения. Вы же знаете, как дорого продавались в прессе мои приватные фотографии, например после выкидыша. Все равно где.
23 апреля 1981 года.
Сейчас я исчерпана до дня.
Ненавижу этот образ Зисси. Что еще я даю людям, кроме этой вечной Зисси? Я ведь уже давно не Зисси и вообще никогда ею не была.
Я - несчастная женщина 42 лет, и зовут меня Роми Шнайдер.
Все три фильма про Зисси трижды шли здесь, во Франции, по телевидению. Мой сын Давид сказал: мама, ты уж не сердись, но лучше я посмотрю вестерн по другой программе. Только моя маленькая дочка все это посмотрела.
Все эти фильмы были сняты в свое время, они ему соответствовали, и людям это понравилось. Но я не могу об этом говорить, как о многих других моих фильмах, не могу нормально реагировать - могу только повторять: нет, я не Зисси. (...) За четвертый фильм "Зисси" они мне предлагали миллион марок наличными, но я наконец-то, первый раз, сказала - нет. Мне хватило всего этого по уши. Это было в Берхтесгадене. После скандала я ушла в свою детскую и закрылась. Это было так давно. Мне не хватает картинок для этих воспоминаний. Всё это меня больше не интересует, и все-таки меня это по-прежнему касается. Весь этот тарарам может быть таким прекрасным, а я так его ненавижу. Однажды в Мадриде в аэропорту тысячи людей махали флажками, чуть не проткнули меня насквозь. А моя мать стояла позади меня и говорила: "Ну улыбайся же..."
Я верю в гармонию, да. Но самой счастливой я была тогда, когда была одна. Теперь это звучит шизофренически, да?
Делон, он писал только записки. Самая длинная из них была, когда он меня бросил. Он вечно меня обманывал. Я была на съемках в Америке. Вернулась, квартира в Париже - пустая, никого нет. Там стоял букет роз, и рядом - тот листок: "Уезжаю с Натали в Мексику, всего тебе хорошего. Ален".
Он был трусоват, но очень красив. Такой мещанский мачо. Ужасно честолюбивый, пекся только о своей карьере, и еще - чтобы набить квартиру картинами Ренуара.
Пять лет постоянного страха и "несовместимости" с Делоном - этого тоже было достаточно. Это было больно.
Май 1981 года.
Даниэль оставил меня в полном хаосе. Я возбуждаю дело о разводе.
5 июля 1981 года.
Мама, мой ребенок умер... Мой ребенок умер...
Апрель 1982 года.
Живу я сейчас в отеле, потому что не могу находиться в обстановке, которая напоминает мне о сыне и о том, как мы с ним были счастливы вместе. Подыскиваю новый дом, чтобы начать жить заново и преодолеть свое горе.
Горе, которое мне не забыть никогда.
(Прим: сын Роми Шнайдер Давид погиб в возрасте четырнадцати лет, Роми пережила его на десять месяцев.)
еще
Из дневников, писем, записок и интервью Роми Шнайдер.
Первых записи детские.
10 июня 1952 года.
Что касается меня, то я бы прямо сейчас стала артисткой. Как мама. Но я с ней об этом еще никогда не говорила. Об этом у нас дома вообще не говорят.
Мама хотела бы просто жить в Берхтесгадене и ничего не слышать про кино.
Из-за этого я все чаще бываю не в ладу со своей совестью. Когда я только появилась в интернате, на меня просто набросились: как, ты - Роми Альбах? Твоя мама - Магда Шнайдер, а папа - Вольф Альбах-Ретти? Расскажи-ка, как там все это делается - в кино! А на киностудии ты уже была хоть раз?
Ну и что я могла ответить? Я же не разу не была на съемках. Мама меня никогда с собой не брала. (...) Просто стыд, что я, дочь кинозвезды, не могла ничего рассказать об этом деле. Правда, я что-то слышала краем уха про съемки крупным планом, про кинооператора и кулисы. Все это я худо-бедно приделала одно к другому. Меня слушали раскрыв рты. Это было чуть ли не в первый мой день в интернате.
Я и сейчас помню все эти расспросы. Она меня сильно взволновали. (...) Как бы я хотела увидеть наконец настоящую киностудию! Когда же?
10 сентября 1953 года.
Писать дневник здесь, в Висбадене, я вообще не могу. Совсем нет времени.
Когда вечером я ложусь в постель, я или жутко устала, или должна еще учить мою роль на завтра. Профессиональные выражения, которые надо знать, довольно-таки странные. Например, установка. Звучит так, как будто я должна иметь собственное отношение к каким-то вещам. А на самом деле здесь это означает просто - кадр. И камера будет установлена для этого кадра. Каждый фильм состоит из сотен таких кадров. Между одним кадром и следующим всегда нужно какое-то время.
Декорации тоже должны перестраиваться. Каждая сцена сначала "высвечивается", то есть прожектора располагаются так, чтобы тени и свет правильно сочетались друг с другом. (...)
12 сентября 1953 года.
Я уже и раньше слышала, что у меня фотогеничная внешность. Фотогеничная! Речь идет о том, что ты хорошо получаешься на фото. Многие девчонки отлично выглядят, но когда их фотографируют, вся прелесть куда-то девается. А у меня все наоборот. Нет, конечно, не совсем наоборот, потому что - без хвастовства, правда! - я и в жизни выгляжу не так уж плохо. Вовсе не плохо. Девчонки это всегда про себя знают.
Я попаду на обложку! Куплю штук десять журналов, не меньше. Вот шумиха-то будет!
13 октября 1954 года.
Я ужасно испугалась. Кожа у меня шершавая и шелушится. Когда я вечером снимала грим, этот жуткий конъюнктивит опять бы тут как тут. Вроде бы все должно уже было пройти! Мои глаза как заклеенные. Я в полном отчаянии. От грима это не может быть: я же под грим наношу вазелин. Наверное, у меня на что-то аллергия. Завтра пойду к глазному врачу.
26 сентября 1955 года.
Вот мучение! Зисси в юности носила длинные черные волосы, гораздо длиннее, чем у меня сейчас. Я сказала: лучше всего было бы отрастить свои, - но меня просто высмеяли. Вот уж стал бы фильм ждать, пока мои волосы дорастут до нужной длины!
Поэтому я ношу парик. Отвратительное чувство. Так непривычно, а главное - так утомительно! Вес, который мне нужно постоянно таскать на себе! (...)
23 ноября 1955 года.
Я сделала огромную глупость. Вчера вечером я легкомысленно пообещала дать журналу "Дойче иллюстрирте" свой дневник. Наверное, опять выпила слишком много лимонада. Лимонад по-прежнему действует на меня как шампанское. Стоит мне выпить стакан, как я делаюсь веселой и легкомысленной. Вот если бы я вообще не вела дневник, тогда бы его сейчас никто не мог опубликовать. Или мне им сказать, что первые тетради я запрятала где-то в шкафу в Берхтесгадене и не знаю теперь, где их искать?
24 ноября 1955 года.
Я его не дам. Я сейчас еще раз перечитала, что я там писала, и нашла все глупым и скучным. Да это никого не интересует! Лучше я его вообще сожгу, чем опозорюсь навечно.
10 января 1955 года.
(...) И теперь каждый понедельник я дрожа открываю "Дойче иллюстрирте" и читаю, что я там наплела. Признаюсь: иногда мне стыдно.
Несколько страниц я сделала нечитаемыми - слава богу! (...)
********************************************************************************************************************
В августе 1964 года я провела несколько свободных дней в нашем доме в Берхтесгадене. Этот отпуск в родном доме стал мне просто необходим: 1964-й стал для меня самым горестным годом. Каждый это поймёт. Я же почти шесть лет прожила с Аленом Делоном, а теперь этому пришел конец.
В Берхтесгадене я совсем уединилась, не читала газет и вообще ничего не знала о том, что происходит в мире.
13 августа получила телеграмму от моего французского агента и доброго друга Жоржа Бома:
Я ДУМАЮ О ТЕБЕ, ОСОБЕННО СЕГОДНЯ.
Я ничего не поняла. Почему он думает обо мне именно сегодня?
Я показала телеграмму Сандре - моему секретарю. Она только взглянула - и сразу же сказала: "Я думаю, речь идет о свадьбе".
Теперь я знала все.
Ален Делон женился.
Через несколько дней я собиралась лететь в Монте-Карло, чтобы оттуда отплыть на яхте продюсера Сэма Шпигеля в круиз по Средиземному морю.
Накануне моего отъезда, в десять вечера, мне позвонил какой-то репортёр. Он утверждал, что пишет для некой американской газеты, но потом выяснилось: он был из парижского еженедельника "Франс Диманш".
- У меня для вас письмо от Алена Делона. Могу я вам прочесть его?
Ни единой секунды я не верила, что это правда. На Алена это было совсем не похоже - поручать репортёру читать мне свои письма.
Несмотря ни на что, мне было интересно, что же могла быть в этом письме. Теперь я не могу этого объяснить. А тогда сказала:
- Читайте, пожалуйста.
Теперь я уже знаю, как все было с этим якобы письмом.
Ален написал о себе книгу. О своей жизни, о своих переживаниях, о своей карьере. Одна глава этой книги называется "Роми".
Рукопись хранилась у нашего общего друга Жоржа Бома. До сих пор неизвестно, каким образом глава "Роми" исчезла из рукописи и попала в редакцию "Франс Диманш". Они уже тиснули эту главу и теперь хотели получить для следующего номера мои комментарии.
Пока репортер читал, я слушала молча. И слышала вот что:
"Как можно говорить обо мне и Роми только как о приключении? У нас была необыкновенная любовь. И если мы расстались, то не потому, что не любили друг друга, а потому, что любили слишком сильно".
Или такое:
"Я знаю, что моя любовь к Роми была сопряжена с безграничным восхищением - не как актрисой, а как женщиной. Роми была и остается для меня идеальной женщиной. Той женщиной, от которой я хотел бы иметь сыновей".
Или, наконец:
"Ни об одной женщине я не буду говорить так, как о ней. Ни об одной женщине я не скажу: она очень сильно любила меня, - это было бы самонадеянно с моей стороны. Но о ней я имею право так говорить, потому что моя любовь была такой же огромной, как её. Единственное, чего я сегодня желаю: она должна знать, как сильно я её любил - и буду любить всегда".
Во всей главе не найти ни единого слова, нелестного для меня. Ни единого слова, которое вызвало бы мой протест.
И что я должна была сказать о этом?
Я поблагодарила репортера и попросила ни о чем меня не спрашивать. И все.
А потом во всей этой истории поставили жирную точку. В каждом порту, куда мы заходили во время круиза, в любом киоске мне бросался в глаза крупный заголовок: "Я все еще его люблю!"
И дальше стояло:
"До последнего мгновения я не верила, что он женится".
Было забавно, как мои друзья все время пытались закрыть витрины своими широкими спинами или отвлечь мой взгляд от этих заголовков.
Дел обстояло вовсе не так уж весело. В статье меня вновь представляли как глупую, сентиментальную, слезливую девицу - этакую немецкую невинную барышню, которую позорно бросил коварный француз, и теперь ей оставалось только причитать без конца.
Якобы я сказала:
- Умоляю вас, прочитайте мне письмо.
И еще:
- Продолжайте, я умею страдать.
И наконец - верх лживости:
- Я никогда не забуду Алена. Он определял мою жизнь. Я могла бы уйти в монастырь, но это было бы для него слишком большим подарком. Поэтому я предпочитаю поступать так, как если бы ничего не случилось.
Подобные статьи часто появлялись после нашего разрыва с Аленом. Она имели мало общего с действительностью. Они превращали и вправду сложные отношения между двумя людьми различного происхождения в слащавый романс, а из нас делали мишени в тире - по ним ведь так весело палить.
Январь 1965 года.
(...) Я помню, как это началось. Очень, очень давно. Это было зимой в школе, в Зальцбурге. Я молилась. Мне было, кажется, лет восемь. Господи, помоги мне стать актрисой. Я была счастлива, когда я молилась. Меня это как-то возвышало. В тот раз я стояла на коленях и видела себя со стороны. Лицо закрыто руками, белая стена, распятие. И друг поняла, что не могу больше молиться. Потому что она была тут, другая, она все разрушила - мою молитву, мои восемь лет, мою искренность. Сестры-монахини ничего не поняли. Для них я была всего лишь маленькая Альбах, как меня и правда звали, трудное создание, ребенок, чьи родители развелись, маленькая невоспитанная девочка, которая без конца делает ошибки. Лгунья. Да, я лгала. Я изобретала истории, я придумала целую жизнь, чтобы похвастаться перед подружками. Я рассказывала о людях, которых никогда не видела. Моя мать никогда не брала меня с собой на киностудию. Но это для меня ничего не значило. Я важничала и сочиняла, что только вчера ужинала вместе с Гэри Купером.
В моей частной жизни от меня вечно что-то требовали. Я не хотела, чтобы у меня отнимали все, чего я не собиралась отдавать. Меня же просто обкрадывали. Не только обкрадывали - грабили! Я была как собака. Делала все отлично - до судорог. При этом я способна любить мужчину, когда он с утра совсем заспанный. Когда он еще не чисти зубы и не продрал глаза после сна. Тогда он настоящий, таким я его люблю. Мне нужна сила. Мужчина, который меня поставит на колени. До сих пор я всегда сталкивалась со слабостью. Мы оба только тявкали друг на друга. А мне было нужно, чтобы меня взял в руки тот, кто сильнее, кто распрямил бы меня, пронял до мозга костей. Но есть ли вообще такой мужчина? Сначала так и было. И я говорила: "Господи, пусть все так и остается". Но я знала, что этого не будет. Я думала: сохрани этот миг, переживи его сполна, потому что назавтра все исчезнет и нужно будет платить по счетам за свое счастье. Вот я и заплатила. Самую высокую цену.
Осень 1966 года.
Для некоторых мы стали обычной мещанской супружеской парой, считаем, что лучше всего быть дома, много смотрим телевизор.
3 декабря 1966 года.
Харри привез меня в больницу, и когда профессор сказал, что это будет нескоро, вернулся домой и принял снотворное, чтобы унять волнение и уснуть.
Ещё в больничном лифте нам пришло в голову, что мы так и не придумали имя для ребенка. Тогда мы выбрали три - хоть одно, решил Гарри, наверняка подойдёт. Через шесть часов Давид был уже тут как тут, и Харри проспал это событие дома на диване. Медсестра звонила ему непрерывно.
Я хотела родить здорового ребенка и потом тоже самой об этом заботиться. Ведь первые месяцы в жизни младенца такие значительные.
Дитя воплощает для меня жизнь, полную мира, семьи, защищенности.
Беременность - это было прекрасно. И потом я еще два года не работала, мы жили в нашей четырехкомнатной квартире в Груневальде, и мне было там хорошо.
Наконец-то у меня есть мужчина, который будет меня любить до конца моих дней.
31 марта 1968 года.
Если я ничего не намажу себе на лицо, то и выгляжу как пустое место.
От Алена ничего не осталось кроме нескольких телефонных разговоров. (...) Одна моя приятельница недавно показала Алену фотографии Давида, тот бегло проглядел их и заявил, что его сын красивее.
Мой муж, мой сын и понимание, что лучше прекратить, прежде чем станешь скучной - вот причина моего долгого перерыва в кино. Я получила уже два новых предложения. Это означало бы три новых фильма за год. Не знаю, осилю ли. Знаете ли, в моей сегодняшней жизни мне нужна, собственно, только моя фрау Янсен, домработница, и Рената - она присматривает за ребенком. больше не могла бы крутиться как белка в колесе.
Я всегда хотела стать мировой звездой, но ею не стала.
Сентябрь 1968 года.
Съемки "Бассейна" идут совершенно без проблем. С Аленом я себя ощущаю так, как если бы это был любой другой партнер. Это очень профессионально. Мне важно, во-первых, что роль чудесная, и во-вторых, что предстоят восемь недель жесткой работы.
Харри всегда говорит: я не приеду, если ты снимаешься, это же смертельно скучно - сидеть и смотреть, как твоя жена работает. Я это понимаю. Но он тут же явился, как только мы начали снимать с Аленом "Бассейн". С одной стороны, я жаловалась, что он слишком мало бывает со мной, а с другой стороны - я вообще не выношу, когда он тут сидит и глазеет на меня и не пропускает ни малейшего флирта. Настроение пофлиртовать у меня бывает постоянно. Это я унаследовала от своего отца. С Харри я два долгих года вообще не работала и сидела в нашей четырехкомнатной квартире в Берлине.
11 ноября 1968 года.
Если бы все актеры, которые когда-то жили вместе, не снимались бы потом вместе никогда, то и фильмов больше не было бы. Я вообще ничего такого не чувствую - будто обнимаю стену. Абсолютно!
31 декабря 1969 года.
Премьера "Бассейна"! (...) Фильм - большой успех - большой интерес - сцена убийства прошла без реакции, Ален дрожал, и я не преувеличиваю. Он выглядел жалким и полностью down. Понятно! Я полагаю, могу сказать без ложной скромности (или я должна быть более скептической и сдержанной?), что я имела больший успех, чем он, - во всех рецензиях это отмечено. (...) В следующем "Жур де Франс" я - на обложке.
Июль 1969 года.
Я чувствую себя хорошо, как во врем работы, так и дома. Мне хорошо в своей собственной шкуре! Я открыла честолюбие, настоящее. В этом году хочу сделать три фильма, в следующем - два.
Я чувствую себя так хорошо и счастливо, как никогда прежде.
23 октября 1971 года.
Мой маленький Давид день ото дня становится все более дерзким, он танцует под пластику "Битлз", причем под одну и ту же мелодию... Мы с моим мужем просто не может больше слышать эту пластинку. Ребенок устраивает нам нервотрепку - как все дети в его возрасте, не выговаривает "р" и слишком высовывает язык на "с".
Может быть, у меня был бы еще ребенок. Не сейчас, сейчас профессия важнее. Но позже...
Июнь 1973 года.
Все, я больше не выдержу. С утра я уже готова шваркнуть этого мужика об стену. Думаю, тут уже ничего не поправить.
Сейчас он уезжает в Мюнхен. Тут он уже рассорился со всеми коллегами в Резиденц-театра. Точно как на киностудии, где я работаю. Он постоянно торчит тут же и пытается давать моим режиссерам добрые советы. Они этого тоже не выносят. Он их раздражает. Неправда, что он меня ему-то научил.
Я не хочу вечно жить под кнутом господина Мейена. Да, мы разводимся. Харри хочет получить все мои деньги. Я уже много денег истратила на мужчин. Но чтобы кто-то из них хотел все - это впервые.
Май 1974 года.
Съемки "Главное - любить".
Жулавский, если ты чего-то от меня хочешь, то подними свою задницу и не гоняй ассистенток туда-сюда. Пора наконец привыкнуть, что женщины - не мальчики на побегушках. Кончай со своими замашками паши!
И Тести, я тебя не буду целовать! Ты небрит, и я уверена: у тебя грязные ноги. Почисти сначала зубы, ты, придурок!
Мы можем снимать.
Уж извини, но так никакие нервы не выдержат. Мы снимаем час за часом фильм об эмансипации женщин, а за камерой властвуют мачо, как двадцать лет тому назад.
Я знаю, что могу быть несносной, но моя агрессивность - это только оборонительный вал: из опасения, что вдруг я работаю не с максимальной отдачей.
У меня было четыре учителя: Висконти, Уэллс, Соте и Жулавский. Величайшим был Висконти. Он научил меня, как учит он каждого, кто с ним работает, своему собственному способу доходить до вершины и своей дисциплине.
16 июня 1974 года.
После моего разрыва с Харри Мейеном меня в Германии определили как "еще более наглую, еще более красивую и еще более эксцентричную". Газеты делаю вывод, что я заполняю любовниками свою новообретенную свободу.
Моя новая свобода - это прежде всего попытка думать по-новому. Это моя единственная возможность изменить себя, хотя бы вытащить себя из тупика, на котором прибита табличка "Роми Шнайдер". Я просто думаю, что идеальные образы однажды могут рухнуть с лестницы, и тогда до самого конца проживается ненастоящая жизнь. Да, я об этом думаю только теперь. Раньше я себя безумно хотела убедить, что я, Роми Шнайдер, могу вести обычную жизнь - как все. Такое я говорила в интервью, утверждала: отдыхаю как все, проживаю день как все. А сегодня я точно знаю, что так называемые будни для меня вообще невозможны.
Сен-Тропез, 21 сентября 1974.
Бедная Брижит, самая несчастная на всем пляже! Я несколько раз вместе с ней плавала, и если рядом проходил катер и любопытные глазели в иллюминаторы, чтобы разок увидеть Бардо, то она им иногда даже показывала язык! (...) Она была слишком юной и слишком нерешительной, когда Роже Вадим взял её в оборот. Теперь ей сорок, но она все еще ребенок.
27 октября 1974 года.
У меня впечатление, что мои немецкие земляки меня просто ненавидят. Меня не только обругивают, но порой дело доходит чуть ли не до рукоприкладства. Сейчас в Германии идут три моих фильма, и насчет того, как их там понимают, у меня есть что сказать.
30 октября 1974 года.
Я уехала из страны, потому что кроме Зисси мне ничего не предлагали. Но потом это было превратно истолковано как предательство. Не уехала бы я тогда во Францию - никогда не получила бы такого развития.
Берлин, 30 сентября 1976 года.
Я как-то подумала, что меня вовсе не ранит, когда тут моего мужа выставляют как жиголо или дурня. Нужно однажды четко объяснить, что Дэниэль жестко работает по своей профессии. Он телерепортер на политические темы. Делал сюжеты из Бельгии и Анголы, а теперь снимает в Аргентине и Парагвае. Французское, бельгийское и швейцарское телевидение сразу покупали его репортажи.
20 августа 1977 года.
Эта проклятая дерьмовая пресса когда-нибудь меня просто уничтожит.
Моя величайшая тревога - однажды проснуться совсем пустой, ничего больше не способной выдать, потому что отдано уже все.
21 июля 1977 года.
Я родила девочку. Я так счастлива! Мне было все равно, мальчик или девочка, лишь бы здоровое дитя. Её будут звать Сара Магдалена!
6 апреля 1978 года.
Я отказалась от роли Лулу в одноименной драме Франка Ведекинда у итальянского режиссера Лилианы Кавани.
Это же безумие - подгонять себя под такую юную: она же могла бы быть моей дочерью.
Февраль 1979.
Все тени исчезли. Тени мужчин, которые мне говорили, что любят меня, а на самом деле не давали мне ничего. Тени неврозов, которые принуждали меня глотать таблетки, чтобы пересилить себя и освободить голову для работы. Я жила под навязанной мне установкой, что меня предадут и бросят на произвол судьбы. Моему счастью угрожали со всех сторон. По-видимому, меня никто не мог так любить, как Дэниэль.
15 апреля 1979 года.
Смерть Харри. Мне следовало лучше о нем позаботиться.
(Харри Мейен, первый муж Роми Шнайдер, покончил с собой. - прим.)
24 февраля 1980 года.
В роль Кэтрин Мортенхоу ("Прямой репортаж о смерти") я не могу входить без смущения. Вы же знаете, как дорого продавались в прессе мои приватные фотографии, например после выкидыша. Все равно где.
23 апреля 1981 года.
Сейчас я исчерпана до дня.
Ненавижу этот образ Зисси. Что еще я даю людям, кроме этой вечной Зисси? Я ведь уже давно не Зисси и вообще никогда ею не была.
Я - несчастная женщина 42 лет, и зовут меня Роми Шнайдер.
Все три фильма про Зисси трижды шли здесь, во Франции, по телевидению. Мой сын Давид сказал: мама, ты уж не сердись, но лучше я посмотрю вестерн по другой программе. Только моя маленькая дочка все это посмотрела.
Все эти фильмы были сняты в свое время, они ему соответствовали, и людям это понравилось. Но я не могу об этом говорить, как о многих других моих фильмах, не могу нормально реагировать - могу только повторять: нет, я не Зисси. (...) За четвертый фильм "Зисси" они мне предлагали миллион марок наличными, но я наконец-то, первый раз, сказала - нет. Мне хватило всего этого по уши. Это было в Берхтесгадене. После скандала я ушла в свою детскую и закрылась. Это было так давно. Мне не хватает картинок для этих воспоминаний. Всё это меня больше не интересует, и все-таки меня это по-прежнему касается. Весь этот тарарам может быть таким прекрасным, а я так его ненавижу. Однажды в Мадриде в аэропорту тысячи людей махали флажками, чуть не проткнули меня насквозь. А моя мать стояла позади меня и говорила: "Ну улыбайся же..."
Я верю в гармонию, да. Но самой счастливой я была тогда, когда была одна. Теперь это звучит шизофренически, да?
Делон, он писал только записки. Самая длинная из них была, когда он меня бросил. Он вечно меня обманывал. Я была на съемках в Америке. Вернулась, квартира в Париже - пустая, никого нет. Там стоял букет роз, и рядом - тот листок: "Уезжаю с Натали в Мексику, всего тебе хорошего. Ален".
Он был трусоват, но очень красив. Такой мещанский мачо. Ужасно честолюбивый, пекся только о своей карьере, и еще - чтобы набить квартиру картинами Ренуара.
Пять лет постоянного страха и "несовместимости" с Делоном - этого тоже было достаточно. Это было больно.
Май 1981 года.
Даниэль оставил меня в полном хаосе. Я возбуждаю дело о разводе.
5 июля 1981 года.
Мама, мой ребенок умер... Мой ребенок умер...
Апрель 1982 года.
Живу я сейчас в отеле, потому что не могу находиться в обстановке, которая напоминает мне о сыне и о том, как мы с ним были счастливы вместе. Подыскиваю новый дом, чтобы начать жить заново и преодолеть свое горе.
Горе, которое мне не забыть никогда.
(Прим: сын Роми Шнайдер Давид погиб в возрасте четырнадцати лет, Роми пережила его на десять месяцев.)
еще