Крылья
Рядом с Тверской есть переулок, если идти дворами от Чеховской в Косьму, то вот быстрее всего по нему. У него даже названия нет, кажется, там все дома по Тверской считаются. Давно хотел про него написать, все как-то времени не находилось.
Михаил всегда знал про крылья. В детстве все знают о чем-то подобном, и у каждого есть какие-нибудь да крылья. В какой-то момент, уже подростком, он вдруг отчетливо понял, что его сверстники ни о чем подобном не подозревают, и был потрясен. Некоторое время он нарочно бравировал рассказами направо и налево, зная что их сочтут странной шуткой или обманом, а потом перестал, как отрезало. И знание о том, что о таком не говорят стало таким же привычным и естественным - и угнездилось глубоко внутри как сокровенная и согревающая тайна.
Он откуда-то знал, сам не мог бы сказать откуда, что до совершеннолетия крылья не работают, и полететь невозможно. Именно это «можно» собственно и знаменовало для него совершеннолетие. Когда именно оно наступало, он точно не знал, а спросить было не у кого, и он решил, что, поскольку речь в этом случае идет о чем-то точно не казенно-государственном, впроде выдачи паспорта, то ориентироваться нужно скорее на международные нормы - а значит, пробовать можно было начиная с двадцати одного. Но выпускные классы школы и институт были настолько полны событий, переживаний, вдохновений и разочарований, они захватывали настолько целиком и не оставляли места ни для чего другого, стремительно обрушивались на голову и так же стремительно проходили, что к наступлению заветного возраста знание о крыльях было плотно утрамбовано под этим настом, и не напоминало о себе.
Он вспомнил о них однажды поздним вечером. Даже не вспомнил - просто почувствовал, что они есть, и всегда были здесь, но как-то не было повода о них вспомнить. Весь этот день они гуляли по городу вдвоем - они познакомились совсем недавно, и вот выдался целый день провести вместе, и они ходили и не могли наговориться. Она была не первой девушкой в его жизни, у него за плечами, вместо крыльев, было уже несколько историй, одна даже продлилась несколько лет, но почему-то крылья дали о себе знать только сейчас. Был бесснежный конец ноября, самое темное и глухое время года, переулок параллельный одной из центральных московских улиц был узок и тесен, дома тянулись вверх, давая пешеходу понять, что он тут лишний. Что натолкнуло его, напомнило, он не знал - возможно, вывеска балетного машазина, странно контрастировавшая с холодом, мрачностью и узостью переулка. Он поднял голову и увидел, что из этой тесноты есть выход - верх. И вдруг физически почувствовал крылья - и одновременно понял, как давно, с детства, не испытывал такого ощущения - легкости и того, что все открыто и все возможно.
Вот сейчас он их раскинет. Узкий темный переулок не просто давил, он бросал вызов, пробовал на слабо. А вот не слабо! Перья на крыльях шевелились от желания рвануть верх, по всему телу прошла теплая волна. «Перьевые мурашки» - смешное слово, ей понравится. Но нет, сразу нельзя, надо все получше продумать. Во-первых, куда лететь. Ведь вырваться из тесного переулка - это самое простое, а вот дальше куда - к ближайшей площади, на которую всегда хотелось посмотреть сверху, или к реке, где больше места, или, может, просто вверх, кстати, там может оказаться очень холодно? Во-вторых, ну как же он сразу не подумал, надо хоть потренироваться дома что ли, нельзя же вот так в первый раз с места в карьер. Словно найдя оправдание тому, чтобы поскорее покинуть переулок, он ускорил шаг и почти выбежал на перпендикулярную улицу.
В следующий раз он шел этим же путем неделю спустя. Она ждала его решения, и он понимал, как много от него зависит, и какой простор может ждать его там, дальше, но это было как-то слишком резко и слишком ответственно. Надо было все обдумать. Войдя в переулок, он вдруг снова почувствовал крылья - и чуть не споткнулся от неожиданности и от силы этого ощущения. Но наготове были уже надуманные на этот счет мысли: не сейчас, куда лететь, ну что за детский сад.
И опять этот переулок. Почему-то сегодня разговор плучился какой-то изматывающий и лишний. Понятно же, что ему надо все очень хорошо продумать и взвесить, ответственность на нем, с кондачка таких решений не принимают. Конечно, конечно, отвечала она, ты не спеши, но вообще расслабься, что ты с собой делаешь, успокойся, все хорошо, просто успокойся. Да, ты права, действительно я что-то перенапрягся, и совершенно зря - но ты видишь, как хорошо мы понимаем друг друга, правда? До завтра, пока! Вот они, крылья, их можно раскинуть, можно взлететь, и вся теснота окажется далеко внизу, пространство изменится - и вообще взгляд на этот тесный переулок с просторного верху выглядит совсем иначе, как противоестественно тесниться тут, если можно летать вот там... Да, это красивые мысли, надо их записать сегодня, думал он - поскорее, пока не забыл, поскорее отсюда.
Он еще пару раз проходил по этому переулку, потому что специально обходить его было бы как-то уж слишком откровенно. Но мыслей, которые нужно было гнать от себя, возражений на них и контрвозражений было так много, что до перьевых мурашек дело даже не доходило.
Новая палка, подарок зятя, была гораздо лучше старой. Совсем не скользит, а в этом году подморозило уже в середине ноября, по улице почти не пройдешь. Но у дочери сегодня вдруг обнаружились какие-то срочные дела, зять задерживался на работе, и он вызывался сам привести внука из музыкальной школы. Он как-то особенно любил этого малыша. Мальчик сказал, что знает короткую дорогу домой, свернул в подворотню, потом еще повотрот и вот они в переулке - ну да конечно, так можно было срезать. Он очень давно тут не ходил, тут ведь еще был когда-то балетный магазин. Мальчик то держал его за руку, когда дед преодолевал особенно скользкие куски дороги, то убегал вперед и порхал, как мотылек, вокруг, и Михаил почувствовал, что ему важно передать что-то ему, что-то важное. Он не знал, что именно, а поэтому просто схватил его в охапку и поцеловал через шапку в макушку. «Не бойся, смелее, - почему-то вырвалось у него когда он встал, перевести дух, опершись на палку и глядя, как тот разбегается, чтобы прокатиться по раскатанному прохожими льду. - Давай, смелее!»
Михаил всегда знал про крылья. В детстве все знают о чем-то подобном, и у каждого есть какие-нибудь да крылья. В какой-то момент, уже подростком, он вдруг отчетливо понял, что его сверстники ни о чем подобном не подозревают, и был потрясен. Некоторое время он нарочно бравировал рассказами направо и налево, зная что их сочтут странной шуткой или обманом, а потом перестал, как отрезало. И знание о том, что о таком не говорят стало таким же привычным и естественным - и угнездилось глубоко внутри как сокровенная и согревающая тайна.
Он откуда-то знал, сам не мог бы сказать откуда, что до совершеннолетия крылья не работают, и полететь невозможно. Именно это «можно» собственно и знаменовало для него совершеннолетие. Когда именно оно наступало, он точно не знал, а спросить было не у кого, и он решил, что, поскольку речь в этом случае идет о чем-то точно не казенно-государственном, впроде выдачи паспорта, то ориентироваться нужно скорее на международные нормы - а значит, пробовать можно было начиная с двадцати одного. Но выпускные классы школы и институт были настолько полны событий, переживаний, вдохновений и разочарований, они захватывали настолько целиком и не оставляли места ни для чего другого, стремительно обрушивались на голову и так же стремительно проходили, что к наступлению заветного возраста знание о крыльях было плотно утрамбовано под этим настом, и не напоминало о себе.
Он вспомнил о них однажды поздним вечером. Даже не вспомнил - просто почувствовал, что они есть, и всегда были здесь, но как-то не было повода о них вспомнить. Весь этот день они гуляли по городу вдвоем - они познакомились совсем недавно, и вот выдался целый день провести вместе, и они ходили и не могли наговориться. Она была не первой девушкой в его жизни, у него за плечами, вместо крыльев, было уже несколько историй, одна даже продлилась несколько лет, но почему-то крылья дали о себе знать только сейчас. Был бесснежный конец ноября, самое темное и глухое время года, переулок параллельный одной из центральных московских улиц был узок и тесен, дома тянулись вверх, давая пешеходу понять, что он тут лишний. Что натолкнуло его, напомнило, он не знал - возможно, вывеска балетного машазина, странно контрастировавшая с холодом, мрачностью и узостью переулка. Он поднял голову и увидел, что из этой тесноты есть выход - верх. И вдруг физически почувствовал крылья - и одновременно понял, как давно, с детства, не испытывал такого ощущения - легкости и того, что все открыто и все возможно.
Вот сейчас он их раскинет. Узкий темный переулок не просто давил, он бросал вызов, пробовал на слабо. А вот не слабо! Перья на крыльях шевелились от желания рвануть верх, по всему телу прошла теплая волна. «Перьевые мурашки» - смешное слово, ей понравится. Но нет, сразу нельзя, надо все получше продумать. Во-первых, куда лететь. Ведь вырваться из тесного переулка - это самое простое, а вот дальше куда - к ближайшей площади, на которую всегда хотелось посмотреть сверху, или к реке, где больше места, или, может, просто вверх, кстати, там может оказаться очень холодно? Во-вторых, ну как же он сразу не подумал, надо хоть потренироваться дома что ли, нельзя же вот так в первый раз с места в карьер. Словно найдя оправдание тому, чтобы поскорее покинуть переулок, он ускорил шаг и почти выбежал на перпендикулярную улицу.
В следующий раз он шел этим же путем неделю спустя. Она ждала его решения, и он понимал, как много от него зависит, и какой простор может ждать его там, дальше, но это было как-то слишком резко и слишком ответственно. Надо было все обдумать. Войдя в переулок, он вдруг снова почувствовал крылья - и чуть не споткнулся от неожиданности и от силы этого ощущения. Но наготове были уже надуманные на этот счет мысли: не сейчас, куда лететь, ну что за детский сад.
И опять этот переулок. Почему-то сегодня разговор плучился какой-то изматывающий и лишний. Понятно же, что ему надо все очень хорошо продумать и взвесить, ответственность на нем, с кондачка таких решений не принимают. Конечно, конечно, отвечала она, ты не спеши, но вообще расслабься, что ты с собой делаешь, успокойся, все хорошо, просто успокойся. Да, ты права, действительно я что-то перенапрягся, и совершенно зря - но ты видишь, как хорошо мы понимаем друг друга, правда? До завтра, пока! Вот они, крылья, их можно раскинуть, можно взлететь, и вся теснота окажется далеко внизу, пространство изменится - и вообще взгляд на этот тесный переулок с просторного верху выглядит совсем иначе, как противоестественно тесниться тут, если можно летать вот там... Да, это красивые мысли, надо их записать сегодня, думал он - поскорее, пока не забыл, поскорее отсюда.
Он еще пару раз проходил по этому переулку, потому что специально обходить его было бы как-то уж слишком откровенно. Но мыслей, которые нужно было гнать от себя, возражений на них и контрвозражений было так много, что до перьевых мурашек дело даже не доходило.
Новая палка, подарок зятя, была гораздо лучше старой. Совсем не скользит, а в этом году подморозило уже в середине ноября, по улице почти не пройдешь. Но у дочери сегодня вдруг обнаружились какие-то срочные дела, зять задерживался на работе, и он вызывался сам привести внука из музыкальной школы. Он как-то особенно любил этого малыша. Мальчик сказал, что знает короткую дорогу домой, свернул в подворотню, потом еще повотрот и вот они в переулке - ну да конечно, так можно было срезать. Он очень давно тут не ходил, тут ведь еще был когда-то балетный магазин. Мальчик то держал его за руку, когда дед преодолевал особенно скользкие куски дороги, то убегал вперед и порхал, как мотылек, вокруг, и Михаил почувствовал, что ему важно передать что-то ему, что-то важное. Он не знал, что именно, а поэтому просто схватил его в охапку и поцеловал через шапку в макушку. «Не бойся, смелее, - почему-то вырвалось у него когда он встал, перевести дух, опершись на палку и глядя, как тот разбегается, чтобы прокатиться по раскатанному прохожими льду. - Давай, смелее!»