Любовь во время войны
Когда по городской пустыне,
Отчаявшийся и больной,
Ты возвращаешься домой,
И тяжелит ресницы иней...
Блок
И в этот миг мне жизнь явилась полной,
И мнилось - хор светил и волн морских,
Ветров и сфер мне музыкой органной
Ворвался в уши, загремел, как прежде,
В иные, незапамятные дни.
Ходасевич
Вчера был удивительный день, невероятно насыщенный и какой-то почти символический в своей полноте. Именно из таких дней делаются романы Джойса. Чем ночь темней, тем ярче звезды, и этот тихий свет и полнота, по-рембрандтовски пронзительно высвечиваются сгущающейся тьмой - сегодня на юго-востоке Украины "выборы", которые все сильно усугубят, туда идут все новые фуры с чем-то непонятным, местные жители пишут, что пахнет новой фазой войны.
День этот начался накануне вечером с попадания в какой-то важный резонанс. Мы с женой почему-то стали слушать все песни последнего гребенщиковского периода, и вдруг в час ночи узнали, что вышел альбом "Соль". Удивительно зрелый, удивительно "качественный" что с поэтической (сбывающиеся пророчества - эти песни в большинстве написаны до "Украины" - нормальное подтверждение качества поэтического текста), что с технической точки зрения. Это культура в основном смысле слова - возделываемое годами и поколениями и дающее плод. Кто-то уже написал, что с технической точки зрения это "реванш за Radio Silence". Реванш не совсем то слово, но в общем да, и это касается не только качества звука а качества вообще как толщины пласта. Старый заход на новом витке, цикл размыкающийся в спираль - все было встарь все, повторится снова.
Утром мне прислали последнюю-препоследнюю верстку книги, которой я занимаюсь уже 15 лет и которая теперь отправляется в типографию. Я хватаю ребенка под мышку и везу на хор, куда старшая ходит уже 8 лет, а младший 5, в доме культуры, на сцене которого я играл в рождественском спектакле 20+ лет назад сразу после прихода в Церковь, на Чистых прудах, где 150+ лет назад поселились мои предки, имена некоторых из них мы уже в четвертый раз читали (впервые всей семьей) у Соловецкого камня два дня назад. И вообще, когда знаешь, что дом прабабушки на Чистых прудах построен раньше дома на Лубянке (даже раньше дома "России", не говоря уже о щусевской переделке), начинаешь относиться ко всему этому немного иначе.
Я на бегу допроверяю верстку и прямо из метро, где теперь вайфай, отправляю ее редактору. Все! Спешу я потому, что надо успеть на дневной спектакль шекспировского "Глобуса". В мае они привозили в Москву "Гамлета", было очень любопытно, а теперь привезли "Сон в летнюю ночь". Мама предусмотрительно купила билеты на то и другое за полгода.
И "Сон в летнюю ночь" прекрасен. Он лучше "Гамлета", который, хоть и начинает восприниматься адекватнее с поправкой на балаган, все же немного слишком глубокомыслен для такого залихватского представления. А вот "Сон" в самый раз. Да и вообще это головокружительная вещь. Одна только автопародия на "Ромео и Джульету" в виде комической трагедии о Пираме и Фисбе чего стоит. Этот театр в театре сильнее постановки внутри "Гамлета", потому что бесшабашнее. Актеры выдают гэги про "Вишневый сад" и "Муму", мы смеемся в голос, а рядом выше заливается стайка английских детей 7-9 лет. Все счастливы и согреты шекспиром. Вокруг Москва начала второй холодной войны...
А после спектакля я отправляюсь на Покровку искать уютную кафешку. Накануне, ни с того ни с сего, мне захотелось собрать друзей. Ну, то есть как ни с того ни с сего. Мы все обсуждаем, пора ли уже валить или нет, и если и есть довод против, это друзья, среда, родной и любимый город - мы говорим это, а сами не видимся месяцами, киснем в фейсбуках и ненавидим кровавый режим, а теплым ламповым разговором за бокалом вина сердце не греем. Ну и вот я обзвонил друзей и иду теперь искать хорошее место. Останавливаюсь напротив Николы в Клениках, послушать колокольный звон. Собственно сначала я вижу стоящую и слушающую перезвон девушку, в которой узнаю журналистку "Новой" (на этой улице родного города всегда кого-нибудь встречаю), а потом сам заслушиваюсь. И чувствую, что очень хочу зайти, я уже очень давно не был на вечерне.
Этот храм никогда не был моим, но для многих знакомых он родной. Многие, у кого я "учился вере", были так или иначе связаны с Мечевской общиной, ведь ее история - одна из важных историй сохранения христианства в самые страшные годы 20 века, подполья и выхода из него. Мечевы-Соколовы-Пестовы это такое православие, такие корни, чтобы подрубить которые миллиона чаплинов не хватит.
Идет вечерня, звучат слова, которые я знаю наизусть. И не просто знаю. Если пройти эту улицу до конца, оставить позади Покровские ворота и завернуть в одну из арок - там, в подвальчике, можно найти несколько томов переводов этих текстов с греческого на русский, переводов, которым я отдал 7 лет своей жизни. Теперь с людьми, с которыми я это делал у меня довольно мало общего. Я когда-то придумал теорию, что в современном мире развод стал нормой не из-за какой-то особенной испорченности современного человека - люди во все времена одинаковые, - а потому что скорость жизни очень возросла. Сейчас, с нашей сменой стран и часовых поясов, работ, сред и окружений, мы проживаем по три-пять жизней "традиционного человека", и брак просто "заканчивается" с концом одной из таких жизней, уступая место другой, новой. Вот с тем подвальчиком на другом конце улицы у меня что-то в этом роде.
Я стою на службе и чувствую, что внутри, начинает расти благодарность. За этот день, за новый альбом БГ, за окончание книжки, за работу, так счастливо и неожиданно обретенную год назад, за друзей, которые придут сегодня, за, книги которые издаются, и тексты, которые (нет, тексты временно перестали писаться, тут пока какое-то определенно для чего-то нужное затишье), за этот город. И хотя все вроде бы против - мертвый и далекий язык там, где должно быть общение, едва слышные возгласы из-за закрытых врат, где должно быть общее собрание и предстояние, пение нескольких специальных людей, где должно быть пение всего народа - а все равно это почему-то работает, не благодаря, а вопреки. И вместе с благодарностью все отчетливее мысль (у русского интеллигента всегда каждая вторая мысль о России), что "особый путь" России - в сохранении живого вопреки, а не благодаря, за счет вечного преодоления и противофазного движения. В трудном, местами зверском 19 веке, несмотря на дикость и крепостничество "внизу", и постоянные метания от робкого либерализма к жесткой тирании наверху, вопреки этому всему, у нас получился золотой век, стихи Пушкина и проза Лексова. Вопреки жуткому и кровавому началу 20-го - серебряный. В страшной и непостижимой крови и унижениях 30-х - 50-х загнанная в подполье церковь (вот тут, в двух шагах лежат мощи мучеников!) сохранила себя, вспомнив о самом главном и так пронзительно, как не вспоминала сотни лет. В глубине нашего задавленного напластованиями православия невероятно тепло за счет постоянного движения преодоления - славянского языка, автоматизма, начетничества, мертвенности и буквализма. Мало кто пробиваются туда, многие, большинство "так просто стоят", но кто пробивается, получает сторицей. Те несколько на всю Москву общин, ставших общинами вопреки всему, невероятно живые, на зависть Риму и Иерусалиму. И так во всем. Народ гнули и прессовали, потом освобождали, потом порабощали вновь, а он учился хранить важное очень глубоко внутри, не верить никаким властям и жить только в противофазе. И там, где вопреки всему это сохранено, там тепло и сердечно как мало где еще. Наверное, как нигде больше.
Приходит время чтения Писания, но его, конечно же, не читают, вместо этого поют прокимны. Вечное, вечное преодоление. Чтобы не расстраиваться и не расплескивть благодарность, я ухожу, поставив свечку перед Владимирской, моей любимой иконой. Иду по Маросейке. Справа Старосадский, где в позапрошлом веке крестились и веенчались поколения моих лютеранских предков, а 20 лет назад я штудировал Риторику Кошанского для первой курсовой по риторике проповеди о. Александра Меня. Слева Девяткин, где жили близкие друзья и было выпито и высказано очень и очень много разного. Вот потаповский, тамошний ОГИ тоже был такой маленькой жизнью. А напротив как раз хорошее место, там и сядем.
И приходят друзья, и мы выпиваем и разговариваем. Вот моя сестра, мы знакомы всю жизнь, у нее невероятно прекрасные муж и дочь, названная в честь Бабушки, о которой стоит написать, и наверное напишут, книгу. Вот мой одноклассник с женой, мы дружим почти всю жизнь и тоже уже хватило бы на несколько. Вот мой университетский преподаватель древнегреческого, человек, во многом определивший мою профессиональную жизнь и мое проедставление о том, "что такое филология". Мы каким-то до сих пор удивительным для меня образом из учителя и ученика стали друзьями, и я не перестаю удивляться и чувствовать, что не очень достоин этой дружбы. И еще друзья, и еще, и еще, каждая история долгая и красивая, и мы все собрались экспромтом, и вот выпиваем и разговариваем. Соседи потихоньку рассосались, кроме нас тут никого, и только сверху из зала доносится иногда фортепиано. Для полной космической гармонии не хватает разве что метели за окном. И кажется, что мы не в центре обезумевшей и больной, возможно, агонизирующей страны, которая завтра, похоже, начинает очередной порыв навстречу своей гибели, а в уютном уголке упорядоченной и доброй вселенной. И как будто уже все хорошо, как будто мы в конце Гарри Поттера, а не где-то в середине Пятой книги...