Даниэль Пеннак. Как роман
Глагол "читать" не терпит повелительного наклонения. Несовместимость, которую он разделяет с некоторыми другими: "любить"... "мечтать"...
Попробовать, конечно, можно. Попробуем? "Люби меня!" , "Мечтай!" , "Читай!" , "Да читай же, паразит, кому сказано!"...
Результат?
Никакого.
... Будем справедливы: мы не сразу догадались вменить ему чтение в обязанность. Поначалу единственной нашей целью было его удовольствие. Когда он родился, первое время мы пребывали в состоянии благодати. Зачарованность новой жизнью делала нас гениальными. Ради него мы обретали дар сказителей. С самого его пробуждения к языку мы рассказывали ему всякие истории. Прежде таких способностей мы за собой не знали. Нас вдохновляла его радость. Его восхищение нас подстегивало. Для него мы не скупились на персонажей, нанизывали приключения, расставляли хитрые ловушки...
... Даже если мы вообще ничего не рассказывали, просто читали вслух - мы все равно были его личными романистами, единственными в мире рассказчиками. Мы были его Книгой.
... В сущности, он узнал от нас о книге все.
Мы отменно разожгли его читательский аппетит.
До такой степени - вспомните-ка, вспомните! - что ему не терпелось научиться читать.
Ах, какими мы были педагогами, когда и думать не думали о педагогике!
... Каждый вечер в один и тот же час после дневной кутерьмы наступало затишье, непременная встреча вопреки любым обстоятельствам, миг сосредоточенного молчания перед первым словом рассказа, голос, наконец-то наш, настоящий, литургия эпизодов... Да, вечернее чтение выполняло самое прекрасное предназначение молитвы - самое бескорыстное, наименее отвлеченное, чисто человеческое: оно освобождало от обид. Сами того не подозревая, мы открывали для себя едва ли не главное назначение сказки и даже шире - назначение искусства: устанавливать перемирие в битве жизни.
Любовь выходила из этого обряда обновленной.
... Как и во всем, жизнь дала о себе знать убыванием радости. Год вечерних сказок у детской кроватки - прекрасно. Ну, два. Три, в конце концов... Но ведь наступает кризис жанра. Что ж я буду сегодня рассказывать? Что бы такое ему почитать?
... Усталость, почти неосознанное искушение хоть раз употребить эту четверть часа на что-нибудь другое - что-то сделать по хозяйству, просто помолчать, наконец, почитать самим.
Школа подоспела как раз вовремя.
Она взяла будущее в свои руки.
Читать, писать, считать...
Поначалу он горел истинным энтузиазмом.
... Что нас ослепило? Убеждение, что умение читать развивается само собой, как прямохождение или речь, в сущности, еще один видовой признак? Как бы то ни было, тут-то мы и решили положить конец нашим вечерним чтениям.
... Нет, мы не забыли о своих родительских обязанностях, ничего подобного. Мы помогали ученику с домашними заданиями. И при первых же заминках в чтении, свидетельствующих о том, что он начинает выдыхаться, мы проявили твердость: он должен непременно прочитывать вслух положенную страницу в день и понимать смысл прочитанного.
Не всегда это было легко.
Родовые муки с каждым слогом. В усилии сложить слово теряется его смысл.
Смысл фразы распадается на атомы слов.
Еще раз с самого начала.
Все заново.
Неустанно.
- Ну, так что ты сейчас прочел? Про что здесь говорится?
... И это родители, которые, читая ему сказки, никогда, никогда не трудились выяснять, понял ли он, что Спящая Красавица уснула из-за того, что укололась веретеном, а Белоснежка - из-за того, что съела яблоко. (Кстати, ни с первого раза, ни со второго он по-настоящему и не понял. В сказках было столько чудес, столько красивых слов, и все его так волновало!
Он сосредоточенно дожидался своего любимого места, повторяя его про себя, когда до него доходило дело; а там уж проступали другие, более темные, где завязывались все тайны, но мало-помалу он понимал все, абсолютно все и прекрасно знал, что Красавица спала из-за веретена, а Белоснежка - из-за яблока... )
... Радость чтения совсем рядом. Вернуть ее легко. Нужно только не ждать, чтобы прошли годы. Достаточно дождаться вечера, войти, как бывало, к нему в комнату, сесть на кровать и возобновить наше общее чтение.
Читать.
Вслух.
Даром.
Его любимые сказки.
Стоит описать, что с ним будет происходить. Поначалу он ушам своим не поверит. Пуганая ворона боится сказок! Натянув одеяло до подбородка, он настороженно замрет, ожидая вопроса:
- Ну, что я сейчас прочел? Ты все понял?
Но мы не спрашиваем. Мы просто читаем. Даром. Мало-помалу он расслабляется. (Мы тоже. ) Постепенно к нему возвращается выражение мечтательной сосредоточенности, и мы узнаем его привычное вечернее лицо. А он узнает нас. По голосу, снова нашему. Наконец-то.
И, может быть, в первые же минуты он уснет, почувствовав такое облегчение...
На следующий вечер мы снова вместе. И читаем ту же сказку. Да, скорее всего он попросит почитать ему ту же самую, желая удостовериться, что вчера ему не привиделся сон, и будет задавать те же вопросы в тех же местах ради удовольствия услышать от нас те же ответы. Повторение успокаивает. Оно - свидетельство близости, само ее дыхание. Ему очень нужно вновь обрести это дыхание.
... Между тем в школе продолжается процесс обучения. В беспомощном бормотании его школьных чтений прогресса пока не наблюдается, но не будем паниковать, время работает на на, с тех пор, как мы перестали стараться его выиграть.
Прогресс, тот самый пресловутый прогресс обнаружится на другом поле в самый неожиданный момент.
Как-нибудь вечером, пропустив строчку, мы вдруг услышим:
- Пропускаешь!
- Да нет, что ты...
- Дай!
Он возьмет у нас книгу и победоносно ткнет пальцем в пропущенную строку. Которую при этом прочтет вслух.
Это первый знак.
За ним последуют другие. Он повадится перебивать нас:
- Как это пишется?
- Дай посмотрю!
Не будем обольщаться: причиной его внезапной любознательности отчасти, конечно, является новоиспеченная страсть алхимика, но еще больше - желание продлить посиделки. (И продлим, продлим. ) В другой раз он заявит:
- Я буду читать с тобой!
И некоторое время, заглядывая нам через плечо, будет следить, какие строки мы читаем.
Или вдруг:
- Начну я!
Тяжелый труд, он быстро выдыхается, все так... Ничего, покой вернулся, он читает без страха. И будет читать все лучше и лучше, охотнее и охотнее.
- Сегодня я буду читать! ... Он стал героем-читателем, которому автор доверил освобождать своих персонажей из вязи текста, для того чтобы они избавляли его от злобы дня.
Ну вот. Свершилось.
И если мы хотим в самом деле его порадовать, нам надо уснуть под его чтение.
Перевод Натальи Шаховской. Самокат, 2010.
Спасибо, Валя!