Хорошая статья из Republic.ru
«От уважения к образованному человеку нам никогда никуда не уйти. Это одна из лучших черт российского образа жизни»
Ирина Прохорова - о том, как трансформируется отношение к культуре в российском обществе
Ирина Прохорова. Фото: Сколково
В гуманитарном лектории СКОЛКОВО начался цикл лекций, посвященный роли гуманитарных практик и культуры в формировании капитала идентичности современного человека. Представляем вашему вниманию конспект вводной лекции, которую прочитала литературовед, главный редактор журнала «Новое литературное обозрение» и соучредитель Фонда Михаила Прохорова Ирина Прохорова.
О роли культуры для личного бренда
При слове «культура» у людей становится меланхолическое выражение лица - это во многом связано с тем, что в последние годы культура приобрела странный маргинальный оттенок в общественном сознании. Когда на российском ТВ появился канал «Культура», который создавался по аналогии с французским Arte, в российском эстетическом пространстве он стал восприниматься как заповедник: вот ваша культурка, вот здесь про высокое говорите, а тут - мы про жизнь, про бизнес, про политику. А культурка - она вроде бы такая прилагающаяся история. Недаром всегда были эти бесконечные шутки, что филфаки - это ярмарка невест. Предполагалось, что там учатся в основном девушки и что они, как и положено хорошим будущим женам, на фортепиано играют, на языках говорят и культуркой занимаются, литературу читают.
Как появилось это странное представление о добавочной стоимости культуры? Я бы сказала, что это во многом связано с почти сознательным антиинтеллектуальным трендом, который с середины 2000-х стал набирать обороты.
Люди, связанные с культурой, с образованием, стали рассматриваться вполне с советской точки зрения как нечто странное, неблагонадежное и что-то такое, в общем, не то. И это печально, потому что, хочу заметить, общие установки в российском обществе совсем другие. На самом деле рейтинг культуры для личного бренда в обществе невероятно высок. Я помню, например, личные свои впечатления в 1990-х годах, когда никаких такси не было, мы все ездили на частниках. Приятно было побеседовать с человеком, который вел машину. Это были не только бедные инженеры, которые подрабатывали. Очень много людей приехавших, мигрантов, которые едва по-русски говорили. И я начала их спрашивать, как дети и так далее, и практически каждый говорил, что копит деньги на образование детям: куда сейчас без образования, без культурного бэкграунда? Потому что культура в течение многих лет, а может быть, и веков при отсутствии политической, открытой социальной жизни и особенно бизнеса всегда была мощнейшим социальным лифтом. И она им остается, потому что без образования, без культуры никакой профессии вы не добьетесь.
И это очень хорошо понимают люди, которых мы любим называть «простые люди». Но при этом та группа людей, которая имеет доступ к образованию, очень любит бравировать тем, что не любит культуру. Мне представляется, что не надо попадать в ловушку этих лукавых историй. Потому что это уважение к культуре и образованию - оно не только российское, это вообще часть восточно-европейской культуры. Это в силу того, что восточно-европейские нации складывались в начале XIX века, и Россия тоже стала говорить о российской идентичности с начала XIX века. И, конечно, в этом смысле литература и культура - это базис любой национальной идентичности. Вы на ракетах эту идентичность не сложите.
Недаром складываются литературные каноны, Глинка пишет «Жизнь за царя» - это первая национальная опера. Борьба за культуру, за память историческую всегда связана с разными сценариями идентичности, коллективными и индивидуальными. Интересно, что в Восточной Европе, включая Россию, больше всего памятников ставили деятелям культуры, как ни странно, а не военачальникам, несмотря на то, что Россия всегда была милитаризованной страной. Значит, культура как фундамент идентичности, как бренд - важнейшая история. Поэтому если любой лидер - где бы он ни был, что бы ни возглавлял - ассоциируется у людей с культурой, он получает дополнительную легитимацию на лидерство. От этой культурной константы, от уважения к образованному человеку нам никогда никуда не уйти, и я считаю, что это одна из лучших черт российского образа жизни.
Об изобретении традиций и культурном туризме
Есть еще один важный момент, который связан с культурой в более глобальном плане. Уже написана тонна книг, урбанистических исследований о том, что культура это, собственно, экономика XXI века. Что бизнес строится на культурных технологиях и на культурных институциях. Что для того, чтобы поднимать депрессивные территории, совершенно не нужно строить там какие-нибудь ферросплавные заводы. Что культурные кластеры, которые создаются, - это не просто детишек водить туда. На самом деле это мощный бизнес.
И я люблю приводить классический пример. В свое время Рурский бассейн, как известно, был самым мощным индустриальным центром Германии. А в 80-е годы бизнес увел все свои заводы в Китай, в развивающиеся страны, и 5,5 млн людей с загаженной территорией остались без работы. Бизнес совместно с государством вычистил все это, построил там немыслимое количество музеев, исследовательских лабораторий. Мало того, что люди получили работу, это место стало мощным центром притяжения для культурного туризма, который приносит бешеные деньги. И если вы посмотрите, то убедитесь, что культурный туризм - это мощная индустрия, приносящая куда больше денег, при этом не загаживая природу, и повышающая культурный уровень.
В нашей стране, к сожалению, потенциал культурных технологий индустрии до сих пор не осмысляется как возможная политика. И есть еще одна проблема. Партия и правительство вроде бы нам сказали, что надо развивать внутренний туризм, что это прекрасная вещь. Но когда зашел разговор об этом самом туризме, встал вопрос: а что, собственно, показывать? Ну вот вы приезжаете в любой город. Есть города с невероятно богатым прошлым: Новгород, Владимир с их монастырями и дворцами. Но есть города, где нет такой насыщенной культурной жизни. И вопрос: что показывать там? Заводы? Можно, конечно, и заводы. Вот, тут жили революционеры…
Вдруг выясняется, что без культурного бэкграунда, переосмысления истории данного края или данного города не получается никакого туризма. Необязательно всем быть Петербургом. Но чтобы по-другому взглянуть на историю собственного края и собственного города, требуется инновационное мышление. Это фактически изобретение традиций, которые строятся на знании истории, на знаниях культуры, придумывании. Для всего этого на самом деле требуется понимание культуры и представление о диапазоне развития современной культуры, которая колоссальна и очень демократична сейчас. Таким образом, культура действительно работает с территориями и гуманизацией среды.
О кризисе экспертного сообщества
Нам всегда кажется, что мы с легкостью разбираемся в культуре. Если нас мама водила в Третьяковскую галерею в детстве, мы более или менее ее себе представляем. Никто не будет так говорить, например, об астрофизике. Гуманитарные науки очень часто кажутся простыми и легкодоступными, поэтому большое количество ошибок и консервативных ходов, которые губят современную культуру, совершается не из злого умысла. Тут как с медициной - мы все знаем, как себя лечить, и даем советы другим. Так же кажется, что если я прочел достаточное количество книг, то могу судить обо всем на свете. Но вообще-то это профессия, и довольно сложная, требующая многих лет усидчивости, большого горизонта знаний. Нужна экспертная среда для того, чтобы вы могли выстраивать любые культурные технологии, в том числе в сфере бизнеса.
Оформление Москвы в новогодний период - это показатель представления о том, что такое прекрасное с точки зрения людей, несомненно, почтенных, но не очень разбирающихся в том, как можно было бы по-современному и не менее красиво оформить город. Это общенациональное - с точки зрения людей, которые украшают. Современный лидер, если даже он или она не считает так уж необходимым врубаться во все эти тонкости, потому что есть другие задачи, все равно должен понимать, что если хочется сделать на высоком уровне, нужны экспертные знания, эксперты.
Как читатели, как зрители мы имеем право любить или не любить все что угодно. Но когда мы входим в зону принятия решений, это уже не наше личное мнение, а проблема культурной политики. Так вот, этого экспертного знания, соединения экспертного знания с политической волей у нас почти не происходит. И отсюда нас очень часто просто отбрасывает назад, и мы потом сетуем: ну как же так, у нас же столько талантливых людей, мы одухотворили всю Европу. Ну, ребята, давайте теперь одухотворим себя, потому что талантливые люди вынуждены уезжать, они не находят применения здесь, потому что их экспертное знание не сильно ценится людьми, от которых зависит процветание того или иного человека.
Более того, как раз из-за отсутствия экспертов в публичном пространстве - если мы посмотрим, кто у нас говорит об истории, культуре, литературе в большинстве центральных медиа - происходит колоссальное искажение в культурном пространстве. Полным ходом идет идеализация советского. Представление о том, какая у нас была великая-превеликая культура, приводит к тому, что буквально с начала 1990-х годов я слышу бесконечные ламентации: культура погибла, все разрушено, вообще кошмар! Скажу вам честно, как человек, немножко представляющий себе какую-то сферу культуры: мы уже пару десятилетий переживаем расцвет интересной и разнообразной прозы, видим невероятный спектр талантливых поэтов, которые сейчас собирают довольно большую молодежную аудиторию. Да у нас начиная с 1990-х годов настоящий ренессанс!
О культурной связи времен
Мы все время говорим о гибели культуры, о деградации, о пошлости, но в Советском Союзе я что-то сверхдуховности не наблюдала, признаюсь честно. Наше современное искусство развивается с 1990-х. Причем сами эксперты в 1990-х годах считали, что оно ученическое и подражательное, поскольку наше современное искусство, конечно же, не могло развиваться в СССР, за исключением андеграундного искусства, очень точечного. Но когда начались ретровыставки, например Мамышева-Монро и многих других, вдруг выяснилось, что оно вообще-то очень оригинальное и никакое не подражательное.
В начале XX века, который мы теперь называем Серебряным, тоже все время говорили о декадансе - о гибели культуры, цинизме и распаде. А сейчас, 100 лет спустя, мы говорим, что это был блестящий Серебряный век. Да и с Золотым веком было приблизительно то же самое. Постоянная критика, стенания о полном распаде ровно в тот момент, когда закладываются основы новой культуры и происходит ее расцвет, - парадоксальная ситуация. В России же она усугубляется ностальгической волной, которая придумывает Советский Союз таким, каким он никогда не был.
При этом какие образцы советской культуры берутся? Совсем не андеграунд, а очень усредненное советское традиционное искусство. Это не позволяет нам видеть колоссальный прогресс и большое количество инноваций, которые идут в сфере современной культуры, искусства в частности. И это тоже один из печальных парадоксов, потому что таким образом мы теряем потенциал талантливых людей, они не привлекаются нами к деятельности. А тиражирование старорежимных образцов опять выбрасывает нас в провинциальное культурное пространство.
В этом смысле привлечение экспертного сообщества, понимание важности культуры вообще позволило нам - при всей драме нашей сегодняшней жизни - увидеть массу положительных вещей. Потому что 20 с лишним лет относительной свободы (а в 1990-х годах - свободы абсолютной) культурной жизни приносят свои плоды только сейчас, когда странным образом все эти коробочки закрываются снова. И тут-то ты вдруг начинаешь, теряя что-то, понимать, сколько наработано в культурной области, сколько интересных новых людей вошло в культурное поле. И чем раньше мы это будем оценивать и использовать - в бизнесе, для личного рейтинга и личного бренда или в каких-то других целях - тем больше останется в культуре.
В своей деятельности как издателя и редактора я все время наблюдаю одну и ту же печальную тенденцию. Если не происходит общественной легитимации важных социальных и культурных процессов, в культуре они не задерживаются. То есть они существуют, но как бы игнорируются, и, таким образом, воспроизводства не происходит. То есть мы себя обедняем.
Что такое классика? Классики когда-то были современниками, ссорились друг с другом, на их творения писали разгромные рецензии, говорили, что это полная ерунда и чепуха. Премьера «Чайки» была страшной неудачей, как вы все знаете, какой-то критик писал: «Это не чайка, просто дичь». А теперь Чехов - великий классик. Когда Стравинский и Скрябин давали концерты, люди уходили из зала и говорили: это сумбур вместо музыки. Но если есть поле для приложения этих талантов, если складываются микросреды, которые ценят это, количество классики в будущем увеличивается. Сейчас мы уменьшаем фундамент будущей классики тем, что игнорируем разнообразное современное интересное экспериментальное искусство.
О распространении культурного знания и эстетизации жизни
Важный момент - это доступ к знаниям. Я бы сказала, моральный императив для человека - все-таки этим интересоваться. Довольно сложно - здесь я говорю и в качестве самокритики - отрешиться от забитых в нас стереотипов. Например, в начале 1990-х годов, когда нам было дозволено путешествовать, я стала ездить, ходить в музеи. Особенно когда поехала в Нью-Йорк, я впервые начала понимать, что такое современная эстетика. Я никак не преуменьшаю количество талантливых людей, которые вопреки всему работали в советское время, но трудно было понять, о чем говорит современное искусство, что такое абстракция, что такое все эти перформансы. Все это казалось диким и чуждым, потому что не было контекста.
Строго говоря, как можно требовать от человека, чтобы он понимал, что такое современность?Сейчас мы спорим с экспертами об этом консервативном повороте - почему очень хочется опять строить здания с колоннами, портиками и так далее? Да потому что, если человек живет в страшном моногороде, в безликих коробках, ему хочется красивого. А что такое красивое? Это исторические здания. Очень повезло городам, у которых остались исторические центры. В этом смысле есть правильное стихийное желание построить псевдоисторические здания. Потом уже можно говорить о современном.
Проблема современного заключается не только в том, что мы его не понимаем, но и в том, как правильно его преподносить людям. И с этим я столкнулась уже когда возглавила Фонд Михаила Прохорова. Мы поддерживаем культуру в российских регионах, и эта проблема предстала перед нами во всей красе. Привозить сразу современное искусство, «пощечину общественному вкусу»? Люди не поймут: ну что вы нам привезли, нам и так тошно здесь жить, нам бы что-нибудь красивое. Или начинать с более привычного, традиционного, но высокого уровня? Показывая людям, что современное растет в диалоге с классикой - и как именно оно растет.
Наша общая проблема чаще всего в том, что мы по-настоящему не знаем классическое искусство. Разбираясь в нем, во всем его разнообразии, куда легче понимать все направления, в которых идет искусство современное: с чем оно, собственно, спорит, на что оно опирается. Поэтому когда мы говорим и о привлечении искусства в свою жизнь - как профессиональную, так и личную - вопрос именно в том, как это делать, как создавать эти контексты, чтобы это искусство стало понятным. Язык искусства нужно тоже знать, изучать, преподавать. Тогда оно становится понятным, и никаких скандалов, оскорбленных чувств - ничего нет.
В этом смысле проблема нашей страны - в том, что люди во многих местах никогда не видели классики хорошего уровня. Потому что современное искусство легче привезти: вы взяли флешку, приехали, вставили ее, показали видео или перформанс. А попробуйте привезти ретроспективу какого-нибудь художника XIX века. Это безумные деньги, страховки, невероятные сложности… В этом плане проблема: как преподавать в школе эстетическое образование? У нас же сейчас оно на уровне «рисуем цветочки для мам к 8 марта». Нет традиции - рассказывать детям о классике, потом о современном, включать самих детей в этот процесс, потому что современное искусство интерактивно. Это воспроизводит консервативную среду, где мы и ходим по кругу.
Культура сейчас - это не просто картинка на стене, искусство вышло в город. Мы это видим на примере современных художников, которые преобразуют пространство. Культура всегда занималась гуманизацией среды, но сейчас - особенно. Потому что водораздел между высокой культурой и низкой, массовой размыт, художники работают и с городским пространством, и с личным.
Кстати, обратите внимание на невероятную любовь людей к дизайну: с начала 1990-х годов в моду входят евроремонты. Вы зря смеетесь, ведь евроремонт, если посмотреть в суть этого явления, - это гармонизация пространства. В советских квартирах же всегда было все сикось-накось, потолки и полы не были параллельными в пространстве. Эстетизация повседневности, хотя бы на уровне личной квартиры, ведет за собой потребность в эстетизации и гуманизации пространства уже публичного. И если мы сейчас видим экологические движения, протесты людей против уничтожения парков - это логическое развитие идеи о том, что публичное пространство - это уже наше пространство, а вовсе не вотчина барина, который что хочет, то и строит. И, с другой стороны, это желание, чтобы не только в квартире все было чисто, но и чтобы не загаживалась общественная территория. Сейчас вообще вся жизнь так или иначе пронизана культурой, и мне кажется, что недооценивать ее как для личной карьеры, так и для жизни детей и общества в целом просто нельзя.
О бюрократизации и KPI для культуры
С бюрократизацией нашей жизни и ее централизацией у людей, облеченных властью, возникает рефлекс контролировать все на свете. Причем, как им кажется, из лучших побуждений. Но это все равно заканчивается абсурдом или хаосом. Потому что чем больше вы пытаетесь все на свете контролировать, тем меньше контроля получается над целым.
У нас всегда был исторический водораздел между государством и очень живым адаптивным современным обществом, которое быстро привыкает к изменениям. В 1990-е мы видели: государства нет, никто тебя не поддерживает, а общество самоорганизовалось, и все вроде бы в порядке. К тому же у нас сложились очень косные традиции управления наукой. Бюрократам все время кажется, что научный мир не может сам выстраивать и поддерживать репутацию ученых, надо вводить какие-то формальные показатели. Приводит это, как мы понимаем, к коррупции и плагиату, хотя у научного мира есть свои четкие инструменты, и все знают, кто настоящий ученый, а кто шаромыжник. Но с точки зрения бюрократа, именно шаромыжник часто и есть ученый, так как он четко подходит под эти совершенно ненужные и сумасшедшие требования.
Сейчас есть попытка внедрить «KPI для культуры», замерять ее, скажем, количеством проданных билетов на выставки и так далее. В свое время мой коллега, пытаясь в Мосгордуме еще давнего созыва объяснять чиновникам вполне гоголевского вида, почему надо поддерживать разные эксперименты, говорил - и, кстати, это правильная метафора: «Летчики испытывают разные модели самолетов. И в 95% эти самолеты не выдерживают проверки. Но если вы не будете проводить эти эксперименты, вы в жизни не угадаете, какой самолет лучше». В этом смысле с культурой так и есть. Могут быть неудачные вещи, могут быть удачные. Сейчас не оценили, год спустя оценят. А все эти ранжиры и замеры приводят опять же к фикциям - например, к тендерам.
Например, библиотека хочет купить собрание сочинений Пушкина. Она выбирает издательство, которое это сделало хорошо - на качественной бумаге, с хорошими примечаниями, а библиотечный коллектор, который устраивает тендер, говорит: «А зачем вы это берете, вот у другого издательства есть дешевле». Библиотека говорит: «Это плохое собрание сочинений, плохо сделанное». Там говорят: «Мы ничего не знаем, оно дешевле - берите это». Тратятся огромные силы на простые вещи, потому что чиновник считает, что люди сами не знают, что делают. Недоверие к профессионалу приводит к появлению уродливых законов в разных сферах жизни, в том числе в культуре.
Об отношении государства к талантам
Специфика нашей государственности - в том, что обществу талантливые люди нужны, а системе - нет. Косность этой системы - авторитарной, негибкой, не умеющей эволюционировать - приводит к тому, что эти люди не вписываются в существующие закостенелые формы. Не то что их формально не ценят, просто критерии полезности гражданина в таком типе государства довольно специфические.
У нашего государства вообще давняя традиция утопизма. Вот мой любимый пример. Одной из главных проблем николаевского периода было то, что города очень медленно росли. И это понимал и сам император, понимали и бесконечно обсуждали все. В Европе города росли за счет буржуазии. Собственно, отсюда и происходит слово «буржуа», это значит «горожанин». В России же это было замедлено, потому что купечество и мещане были поражены в правах, а буржуазная среда при негибких законах развивалась очень плохо. И граф Уваров, создатель замечательной триады «самодержавие, православие, народность», которая до сих пор фактически считается такой идеологемой российского государства, написал Николаю I, что надо бы поощрять и развивать это городское сословие. Социальные слои для этого - то же купечество - есть, это вполне себе буржуазная среда, которой просто нужно дать больше возможностей, прав. Но у Уварова в голове существует некий идеальный образ этого самого буржуа. И начинается: давайте мы дворян будем записывать в сословия, какие-то безумные проекции. Есть реальный класс, которому нужно дать больше прав и свобод для развития, а вместо этого - попытка изобрести искусственное сословие, идеальное.
И вот в этой идеальной матрице мы все и существуем. Мы ждем идеальных героев, которые на белом коне приедут и все сразу нам решат. Наше государство в лице разных представителей ищет идеальный народ и страшно недовольно, что он не подходит под эти мерки. При таком специфическом управлении, в культурной, как ни странно, утопической традиции и происходят странные вещи. Потому что талантливые люди, которые никогда не вписываются ни в какие рамки, они в эту матрицу не попадают. Есть какой-то идеал талантливого человека, но с реальным талантливым человеком он никак не совпадает.
О благотворительности бизнесменов и гражданской сознательности
Начиная с конца 1990-х годов стали возникать личные фонды предпринимателей - одним из самых первых был Фонд Потанина, который сразу стал поддерживать культуру. В 2004 году мой брат тоже создает фонд, который до сих пор работает, поддерживает культуру в регионах. Все крупные бизнесмены считают своим долгом, как часть бренда, создавать фонды, причем хорошие, которые эффективно работают, это я могу засвидетельствовать. У людей, которые создают фонды, есть понимание того, что такое личный бренд, связанный с культурой.
Даже в 1990-е годы я могла наблюдать, что как только люди накапливали какие-то деньги, они помогали своим школам, больницам - это неизвестная страница нашей ранней постсоветской истории. Наталья Зубаревич говорила об этом в свое время: фактически все эти институции, собственно, целые отрасли - образование, больницы, школы - выжили ровно потому, что им давали деньги люди. Тогда разговоры о бренде так активно не велись. Но сам импульс - как только человек становится бизнесменом, ему нужно быть и благотворителем - это интересная традиция еще от Щукиных и Морозовых, она осталась как культурная память в обществе. Мне кажется, это тоже очень интересно, при том что их никогда не славили в советское время.
Сейчас общественные фонды, краудфандинг - норма жизни. Для моего поколения волонтерства вообще не существовало, мы слова такого не знали. А целое поколение, начиная с 2000-х годов, стало этим заниматься, для них это часть идентичности. Бизнес и общество начинают смыкаться в идее взаимопомощи, самоорганизации. Люди перестают надеяться на государство и понимают, что надо самим спасать жизни детей, граждан, бездомных и заниматься культурой.
«Левада-центр» относительно недавно, в момент пика конфронтации в Шиесе, провел социологический опрос. И 95% людей поддержали Шиес. Разные люди разных политических взглядов, представлений сошлись в одном - загаживать землю нельзя, эта земля наша. А 10 лет назад, думаю, вообще было бы всем плевать, что там происходит. История Шиеса интересна тем, что в нем переформулирована давняя, как писали в советское время, крестьянская идея земли. Несколько веков крестьяне мечтали о земле. Сейчас никакого крестьянства и наделов нет, но культурная память о своей земле трансформировалась в Шиесе и во многих других городах.
О новой коллективной идентичности
В советское время был такой канон: скажи, что ты читаешь, и я скажу, кто ты. Культура была жестко централизована, мы все смотрели одни и те же фильмы, перебрасывались цитатами из них. Мы были частями идентичности, которая распалась. Сейчас мы смотрим разные фильмы, читаем разные книги, и это нормально - произошла приватизация культурной жизни.
С другой стороны, остался вопрос: на чем мы строим общую коллективную идентичность? Должны быть сложены другие культурные вехи, ведь страну объединяет не железный обруч, а культура. Проблема в том, что если мы сейчас себе представим культурную карту России, на ней будут два города - Москва и Петербург. Все остальное - белое пространство, и это ужасно. Думаю, наша идентичность так плохо складывается потому, что мы до сих пор живем в матрице государственной истории, где существует Москва и немножечко Петербург как вторая столица. Это сверхцентрализованное историческое сознание, в этой истории нет разнообразия культурной жизни регионов. И вопрос заключается в том, как заполнять эту карту. Отсутствие видения многообразия культуры не дает нам выбрать какие-то сваи новой культуры, на которых мы бы построили нашу идентичность.
Сегодня наблюдается расцвет стихийного краеведения, в регионах начинается углубленное изучение местной истории, появляется информация о замечательных людях, которые там жили и что-то делали. Для меня это позитивный процесс, который позволит нам пересмотреть зауженное историческое поле и сформулировать российскую идентичность. Приведу один замечательный пример. В свое время прекрасный филолог Ольга Пушнина опубликовала в одном из журналов заметку, очень показательную в том плане, как у нас работает идентичность. Ее детство и юность прошли в Средней Азии, родителей сослали туда как политзаключенных еще в императорской России. Вот она рассказывала: Средняя Азия. За окном +40. Барханы. Идет верблюд, а школьники пишут сочинение «Зимнее утро в сосновом лесу». В те времена, когда она училась, мобильности никакой не было: люди никогда не были в средней полосе, никто никогда не видел ни зимы, ни деревьев. Но учительница ставила перед ними картинку, чтобы дети могли это описать.
На самом деле обучение у нас так до сих пор и ведется. Есть история Московского царства, которая размазывается по всей стране, и люди, которые живут совершенно с другим опытом в другом регионе, подсознательно собственную культуру считают второстепенной. Когда в городах ставят памятники, их посвящают, как правило, общим национальным героям (или псевдогероям), но значительно реже - каким-то действительно интересным деятелям. Это, мне кажется, проблемная зона.
О культурной роли университетов
Я в силу своей профессии с большим трепетом смотрю на все проекты, реформы высшего образования, которые, как правило, заканчиваются тем, что все становится еще хуже. У нас есть традиция обучения, которая сложилась даже не в советское время, а в XIX или XVIII веках, и это надо учитывать. С другой стороны, мы не можем не замечать проводящийся в мире с разной степенью успешности эксперимент с вузами. Насколько я себе это представляю, невероятные споры об университетах идут везде. Наши вузы не могут похвастаться автономией, они слишком зарегулированные, и возможности гибкой адаптации к меняющимся условиям у них нет. Сейчас по всему миру как в точных, так и в гуманитарных науках меняются границы между дисциплинами, никуда от этого не деться - это естественное развитие науки. Вопрос: что с этим делать?
Жесткая зарегулированность университетов приводит к тому, что их пытаются поставить на службу каких-то сиюминутных услуг: нам нужны инженеры - сегодня сразу все «печем» инженеров. Завтра они не нужны, что с ними делать, непонятно. С другой стороны, университеты, когда их кидают туда-сюда, совсем отрезаны от рынка труда и не учитывают новые профессии. Необходимо вводить новые дисциплины, которые помогут человеку работать в разных профессиях, так или иначе связанных с тем типом образования, который человек получил. Тем более, как мы знаем, в нынешнее время люди должны учиться всю жизнь. Университеты дают импульс к тому, как учиться всю жизнь и как менять свою компетенцию.
Я подхожу к этому вопросу прагматически. Например, есть огромная потребность общества в популярных исторических книгах. Но если посмотреть на рынок качественной популярной литературы, там чаще всего переводы. Наши хорошие историки почти не пишут популярные исторические труды, они заняты замечательными академическими книгами. Почему они даже не хотят рассматривать популярную литературу?
Во-первых, в наших университетах не учат тому, что человек с хорошим гуманитарным образованием может работать как кабинетным ученым, так и журналистом-популяризатором. Писать диссертацию и научпоп - это совершенно разные принципы, конструкции и концептуализация материала. Таким образом, получается, что у нас много прекрасных кабинетных ученых, а научно-популярные тексты пишут какие-то лузеры, которые не попали в этот цех. Это - большая проблема, так как новые идеи в историографии не доходят до общества. Во-вторых, ученые бы и рады, может быть, писать для широкой аудитории, но в список научных трудов, от которых зависит их квалификация, научно-популярные труды не включаются.
Есть масса перекосов, неразработанность важных механизмов для совмещения традиционного обучения с требованиями нового времени. У нас все делается формально, вопросы никогда не проходят через горнило общественных дебатов. Все решается, как правило, где-то кулуарно, а потом получаются вот такие истории. Поэтому общественные дискуссии, в которые втягивается большое количество профессионалов и практиков, позволяют нащупать проблемы и сфокусировать главный вопрос: а что нам нужно от этого образования?
О насильственном приобщении к культуре
У нас в стране вообще есть традиция - все через колено: и прогресс через колено, и регресс через колено. И эта традиция не работает.Когда ребенка насильно таскают куда-то, он потом полжизни это ненавидит. Но есть ведь совершенно другие формы привлечения детей, втягивания их в культурное пространство. Например, создание у них ощущения праздника, чтобы культурный выход ассоциировался с радостным приятным событием.
Важно дать свободный доступ к культуре, чтобы люди при желании могли прийти, и просветительская деятельность, начинающаяся со школы, и возможность почитать, посмотреть, выбрать, что вам интересно. Сегодня можно видеть, какое количество людей просто ходят и смотрят, например, на все эти ночи музеев.
Есть такой феномен - то, что замечательный поэт Лев Рубинштейн назвал «программой совместных переживаний». Нам хочется приобщиться к чему-то, не сидя в одиночку у телевизора, а вместе с другими людьми - это и заставляет их идти на какие-то концерты и гуляния. Потому что это важно - попасть в люди.
https://republic.ru/posts/95937?utm_source=republic.ru&utm_medium=email&utm_campaign=morning
Ирина Прохорова - о том, как трансформируется отношение к культуре в российском обществе
Ирина Прохорова. Фото: Сколково
В гуманитарном лектории СКОЛКОВО начался цикл лекций, посвященный роли гуманитарных практик и культуры в формировании капитала идентичности современного человека. Представляем вашему вниманию конспект вводной лекции, которую прочитала литературовед, главный редактор журнала «Новое литературное обозрение» и соучредитель Фонда Михаила Прохорова Ирина Прохорова.
О роли культуры для личного бренда
При слове «культура» у людей становится меланхолическое выражение лица - это во многом связано с тем, что в последние годы культура приобрела странный маргинальный оттенок в общественном сознании. Когда на российском ТВ появился канал «Культура», который создавался по аналогии с французским Arte, в российском эстетическом пространстве он стал восприниматься как заповедник: вот ваша культурка, вот здесь про высокое говорите, а тут - мы про жизнь, про бизнес, про политику. А культурка - она вроде бы такая прилагающаяся история. Недаром всегда были эти бесконечные шутки, что филфаки - это ярмарка невест. Предполагалось, что там учатся в основном девушки и что они, как и положено хорошим будущим женам, на фортепиано играют, на языках говорят и культуркой занимаются, литературу читают.
Как появилось это странное представление о добавочной стоимости культуры? Я бы сказала, что это во многом связано с почти сознательным антиинтеллектуальным трендом, который с середины 2000-х стал набирать обороты.
Люди, связанные с культурой, с образованием, стали рассматриваться вполне с советской точки зрения как нечто странное, неблагонадежное и что-то такое, в общем, не то. И это печально, потому что, хочу заметить, общие установки в российском обществе совсем другие. На самом деле рейтинг культуры для личного бренда в обществе невероятно высок. Я помню, например, личные свои впечатления в 1990-х годах, когда никаких такси не было, мы все ездили на частниках. Приятно было побеседовать с человеком, который вел машину. Это были не только бедные инженеры, которые подрабатывали. Очень много людей приехавших, мигрантов, которые едва по-русски говорили. И я начала их спрашивать, как дети и так далее, и практически каждый говорил, что копит деньги на образование детям: куда сейчас без образования, без культурного бэкграунда? Потому что культура в течение многих лет, а может быть, и веков при отсутствии политической, открытой социальной жизни и особенно бизнеса всегда была мощнейшим социальным лифтом. И она им остается, потому что без образования, без культуры никакой профессии вы не добьетесь.
И это очень хорошо понимают люди, которых мы любим называть «простые люди». Но при этом та группа людей, которая имеет доступ к образованию, очень любит бравировать тем, что не любит культуру. Мне представляется, что не надо попадать в ловушку этих лукавых историй. Потому что это уважение к культуре и образованию - оно не только российское, это вообще часть восточно-европейской культуры. Это в силу того, что восточно-европейские нации складывались в начале XIX века, и Россия тоже стала говорить о российской идентичности с начала XIX века. И, конечно, в этом смысле литература и культура - это базис любой национальной идентичности. Вы на ракетах эту идентичность не сложите.
Недаром складываются литературные каноны, Глинка пишет «Жизнь за царя» - это первая национальная опера. Борьба за культуру, за память историческую всегда связана с разными сценариями идентичности, коллективными и индивидуальными. Интересно, что в Восточной Европе, включая Россию, больше всего памятников ставили деятелям культуры, как ни странно, а не военачальникам, несмотря на то, что Россия всегда была милитаризованной страной. Значит, культура как фундамент идентичности, как бренд - важнейшая история. Поэтому если любой лидер - где бы он ни был, что бы ни возглавлял - ассоциируется у людей с культурой, он получает дополнительную легитимацию на лидерство. От этой культурной константы, от уважения к образованному человеку нам никогда никуда не уйти, и я считаю, что это одна из лучших черт российского образа жизни.
Об изобретении традиций и культурном туризме
Есть еще один важный момент, который связан с культурой в более глобальном плане. Уже написана тонна книг, урбанистических исследований о том, что культура это, собственно, экономика XXI века. Что бизнес строится на культурных технологиях и на культурных институциях. Что для того, чтобы поднимать депрессивные территории, совершенно не нужно строить там какие-нибудь ферросплавные заводы. Что культурные кластеры, которые создаются, - это не просто детишек водить туда. На самом деле это мощный бизнес.
И я люблю приводить классический пример. В свое время Рурский бассейн, как известно, был самым мощным индустриальным центром Германии. А в 80-е годы бизнес увел все свои заводы в Китай, в развивающиеся страны, и 5,5 млн людей с загаженной территорией остались без работы. Бизнес совместно с государством вычистил все это, построил там немыслимое количество музеев, исследовательских лабораторий. Мало того, что люди получили работу, это место стало мощным центром притяжения для культурного туризма, который приносит бешеные деньги. И если вы посмотрите, то убедитесь, что культурный туризм - это мощная индустрия, приносящая куда больше денег, при этом не загаживая природу, и повышающая культурный уровень.
В нашей стране, к сожалению, потенциал культурных технологий индустрии до сих пор не осмысляется как возможная политика. И есть еще одна проблема. Партия и правительство вроде бы нам сказали, что надо развивать внутренний туризм, что это прекрасная вещь. Но когда зашел разговор об этом самом туризме, встал вопрос: а что, собственно, показывать? Ну вот вы приезжаете в любой город. Есть города с невероятно богатым прошлым: Новгород, Владимир с их монастырями и дворцами. Но есть города, где нет такой насыщенной культурной жизни. И вопрос: что показывать там? Заводы? Можно, конечно, и заводы. Вот, тут жили революционеры…
Вдруг выясняется, что без культурного бэкграунда, переосмысления истории данного края или данного города не получается никакого туризма. Необязательно всем быть Петербургом. Но чтобы по-другому взглянуть на историю собственного края и собственного города, требуется инновационное мышление. Это фактически изобретение традиций, которые строятся на знании истории, на знаниях культуры, придумывании. Для всего этого на самом деле требуется понимание культуры и представление о диапазоне развития современной культуры, которая колоссальна и очень демократична сейчас. Таким образом, культура действительно работает с территориями и гуманизацией среды.
О кризисе экспертного сообщества
Нам всегда кажется, что мы с легкостью разбираемся в культуре. Если нас мама водила в Третьяковскую галерею в детстве, мы более или менее ее себе представляем. Никто не будет так говорить, например, об астрофизике. Гуманитарные науки очень часто кажутся простыми и легкодоступными, поэтому большое количество ошибок и консервативных ходов, которые губят современную культуру, совершается не из злого умысла. Тут как с медициной - мы все знаем, как себя лечить, и даем советы другим. Так же кажется, что если я прочел достаточное количество книг, то могу судить обо всем на свете. Но вообще-то это профессия, и довольно сложная, требующая многих лет усидчивости, большого горизонта знаний. Нужна экспертная среда для того, чтобы вы могли выстраивать любые культурные технологии, в том числе в сфере бизнеса.
Оформление Москвы в новогодний период - это показатель представления о том, что такое прекрасное с точки зрения людей, несомненно, почтенных, но не очень разбирающихся в том, как можно было бы по-современному и не менее красиво оформить город. Это общенациональное - с точки зрения людей, которые украшают. Современный лидер, если даже он или она не считает так уж необходимым врубаться во все эти тонкости, потому что есть другие задачи, все равно должен понимать, что если хочется сделать на высоком уровне, нужны экспертные знания, эксперты.
Как читатели, как зрители мы имеем право любить или не любить все что угодно. Но когда мы входим в зону принятия решений, это уже не наше личное мнение, а проблема культурной политики. Так вот, этого экспертного знания, соединения экспертного знания с политической волей у нас почти не происходит. И отсюда нас очень часто просто отбрасывает назад, и мы потом сетуем: ну как же так, у нас же столько талантливых людей, мы одухотворили всю Европу. Ну, ребята, давайте теперь одухотворим себя, потому что талантливые люди вынуждены уезжать, они не находят применения здесь, потому что их экспертное знание не сильно ценится людьми, от которых зависит процветание того или иного человека.
Более того, как раз из-за отсутствия экспертов в публичном пространстве - если мы посмотрим, кто у нас говорит об истории, культуре, литературе в большинстве центральных медиа - происходит колоссальное искажение в культурном пространстве. Полным ходом идет идеализация советского. Представление о том, какая у нас была великая-превеликая культура, приводит к тому, что буквально с начала 1990-х годов я слышу бесконечные ламентации: культура погибла, все разрушено, вообще кошмар! Скажу вам честно, как человек, немножко представляющий себе какую-то сферу культуры: мы уже пару десятилетий переживаем расцвет интересной и разнообразной прозы, видим невероятный спектр талантливых поэтов, которые сейчас собирают довольно большую молодежную аудиторию. Да у нас начиная с 1990-х годов настоящий ренессанс!
О культурной связи времен
Мы все время говорим о гибели культуры, о деградации, о пошлости, но в Советском Союзе я что-то сверхдуховности не наблюдала, признаюсь честно. Наше современное искусство развивается с 1990-х. Причем сами эксперты в 1990-х годах считали, что оно ученическое и подражательное, поскольку наше современное искусство, конечно же, не могло развиваться в СССР, за исключением андеграундного искусства, очень точечного. Но когда начались ретровыставки, например Мамышева-Монро и многих других, вдруг выяснилось, что оно вообще-то очень оригинальное и никакое не подражательное.
В начале XX века, который мы теперь называем Серебряным, тоже все время говорили о декадансе - о гибели культуры, цинизме и распаде. А сейчас, 100 лет спустя, мы говорим, что это был блестящий Серебряный век. Да и с Золотым веком было приблизительно то же самое. Постоянная критика, стенания о полном распаде ровно в тот момент, когда закладываются основы новой культуры и происходит ее расцвет, - парадоксальная ситуация. В России же она усугубляется ностальгической волной, которая придумывает Советский Союз таким, каким он никогда не был.
При этом какие образцы советской культуры берутся? Совсем не андеграунд, а очень усредненное советское традиционное искусство. Это не позволяет нам видеть колоссальный прогресс и большое количество инноваций, которые идут в сфере современной культуры, искусства в частности. И это тоже один из печальных парадоксов, потому что таким образом мы теряем потенциал талантливых людей, они не привлекаются нами к деятельности. А тиражирование старорежимных образцов опять выбрасывает нас в провинциальное культурное пространство.
В этом смысле привлечение экспертного сообщества, понимание важности культуры вообще позволило нам - при всей драме нашей сегодняшней жизни - увидеть массу положительных вещей. Потому что 20 с лишним лет относительной свободы (а в 1990-х годах - свободы абсолютной) культурной жизни приносят свои плоды только сейчас, когда странным образом все эти коробочки закрываются снова. И тут-то ты вдруг начинаешь, теряя что-то, понимать, сколько наработано в культурной области, сколько интересных новых людей вошло в культурное поле. И чем раньше мы это будем оценивать и использовать - в бизнесе, для личного рейтинга и личного бренда или в каких-то других целях - тем больше останется в культуре.
В своей деятельности как издателя и редактора я все время наблюдаю одну и ту же печальную тенденцию. Если не происходит общественной легитимации важных социальных и культурных процессов, в культуре они не задерживаются. То есть они существуют, но как бы игнорируются, и, таким образом, воспроизводства не происходит. То есть мы себя обедняем.
Что такое классика? Классики когда-то были современниками, ссорились друг с другом, на их творения писали разгромные рецензии, говорили, что это полная ерунда и чепуха. Премьера «Чайки» была страшной неудачей, как вы все знаете, какой-то критик писал: «Это не чайка, просто дичь». А теперь Чехов - великий классик. Когда Стравинский и Скрябин давали концерты, люди уходили из зала и говорили: это сумбур вместо музыки. Но если есть поле для приложения этих талантов, если складываются микросреды, которые ценят это, количество классики в будущем увеличивается. Сейчас мы уменьшаем фундамент будущей классики тем, что игнорируем разнообразное современное интересное экспериментальное искусство.
О распространении культурного знания и эстетизации жизни
Важный момент - это доступ к знаниям. Я бы сказала, моральный императив для человека - все-таки этим интересоваться. Довольно сложно - здесь я говорю и в качестве самокритики - отрешиться от забитых в нас стереотипов. Например, в начале 1990-х годов, когда нам было дозволено путешествовать, я стала ездить, ходить в музеи. Особенно когда поехала в Нью-Йорк, я впервые начала понимать, что такое современная эстетика. Я никак не преуменьшаю количество талантливых людей, которые вопреки всему работали в советское время, но трудно было понять, о чем говорит современное искусство, что такое абстракция, что такое все эти перформансы. Все это казалось диким и чуждым, потому что не было контекста.
Строго говоря, как можно требовать от человека, чтобы он понимал, что такое современность?Сейчас мы спорим с экспертами об этом консервативном повороте - почему очень хочется опять строить здания с колоннами, портиками и так далее? Да потому что, если человек живет в страшном моногороде, в безликих коробках, ему хочется красивого. А что такое красивое? Это исторические здания. Очень повезло городам, у которых остались исторические центры. В этом смысле есть правильное стихийное желание построить псевдоисторические здания. Потом уже можно говорить о современном.
Проблема современного заключается не только в том, что мы его не понимаем, но и в том, как правильно его преподносить людям. И с этим я столкнулась уже когда возглавила Фонд Михаила Прохорова. Мы поддерживаем культуру в российских регионах, и эта проблема предстала перед нами во всей красе. Привозить сразу современное искусство, «пощечину общественному вкусу»? Люди не поймут: ну что вы нам привезли, нам и так тошно здесь жить, нам бы что-нибудь красивое. Или начинать с более привычного, традиционного, но высокого уровня? Показывая людям, что современное растет в диалоге с классикой - и как именно оно растет.
Наша общая проблема чаще всего в том, что мы по-настоящему не знаем классическое искусство. Разбираясь в нем, во всем его разнообразии, куда легче понимать все направления, в которых идет искусство современное: с чем оно, собственно, спорит, на что оно опирается. Поэтому когда мы говорим и о привлечении искусства в свою жизнь - как профессиональную, так и личную - вопрос именно в том, как это делать, как создавать эти контексты, чтобы это искусство стало понятным. Язык искусства нужно тоже знать, изучать, преподавать. Тогда оно становится понятным, и никаких скандалов, оскорбленных чувств - ничего нет.
В этом смысле проблема нашей страны - в том, что люди во многих местах никогда не видели классики хорошего уровня. Потому что современное искусство легче привезти: вы взяли флешку, приехали, вставили ее, показали видео или перформанс. А попробуйте привезти ретроспективу какого-нибудь художника XIX века. Это безумные деньги, страховки, невероятные сложности… В этом плане проблема: как преподавать в школе эстетическое образование? У нас же сейчас оно на уровне «рисуем цветочки для мам к 8 марта». Нет традиции - рассказывать детям о классике, потом о современном, включать самих детей в этот процесс, потому что современное искусство интерактивно. Это воспроизводит консервативную среду, где мы и ходим по кругу.
Культура сейчас - это не просто картинка на стене, искусство вышло в город. Мы это видим на примере современных художников, которые преобразуют пространство. Культура всегда занималась гуманизацией среды, но сейчас - особенно. Потому что водораздел между высокой культурой и низкой, массовой размыт, художники работают и с городским пространством, и с личным.
Кстати, обратите внимание на невероятную любовь людей к дизайну: с начала 1990-х годов в моду входят евроремонты. Вы зря смеетесь, ведь евроремонт, если посмотреть в суть этого явления, - это гармонизация пространства. В советских квартирах же всегда было все сикось-накось, потолки и полы не были параллельными в пространстве. Эстетизация повседневности, хотя бы на уровне личной квартиры, ведет за собой потребность в эстетизации и гуманизации пространства уже публичного. И если мы сейчас видим экологические движения, протесты людей против уничтожения парков - это логическое развитие идеи о том, что публичное пространство - это уже наше пространство, а вовсе не вотчина барина, который что хочет, то и строит. И, с другой стороны, это желание, чтобы не только в квартире все было чисто, но и чтобы не загаживалась общественная территория. Сейчас вообще вся жизнь так или иначе пронизана культурой, и мне кажется, что недооценивать ее как для личной карьеры, так и для жизни детей и общества в целом просто нельзя.
О бюрократизации и KPI для культуры
С бюрократизацией нашей жизни и ее централизацией у людей, облеченных властью, возникает рефлекс контролировать все на свете. Причем, как им кажется, из лучших побуждений. Но это все равно заканчивается абсурдом или хаосом. Потому что чем больше вы пытаетесь все на свете контролировать, тем меньше контроля получается над целым.
У нас всегда был исторический водораздел между государством и очень живым адаптивным современным обществом, которое быстро привыкает к изменениям. В 1990-е мы видели: государства нет, никто тебя не поддерживает, а общество самоорганизовалось, и все вроде бы в порядке. К тому же у нас сложились очень косные традиции управления наукой. Бюрократам все время кажется, что научный мир не может сам выстраивать и поддерживать репутацию ученых, надо вводить какие-то формальные показатели. Приводит это, как мы понимаем, к коррупции и плагиату, хотя у научного мира есть свои четкие инструменты, и все знают, кто настоящий ученый, а кто шаромыжник. Но с точки зрения бюрократа, именно шаромыжник часто и есть ученый, так как он четко подходит под эти совершенно ненужные и сумасшедшие требования.
Сейчас есть попытка внедрить «KPI для культуры», замерять ее, скажем, количеством проданных билетов на выставки и так далее. В свое время мой коллега, пытаясь в Мосгордуме еще давнего созыва объяснять чиновникам вполне гоголевского вида, почему надо поддерживать разные эксперименты, говорил - и, кстати, это правильная метафора: «Летчики испытывают разные модели самолетов. И в 95% эти самолеты не выдерживают проверки. Но если вы не будете проводить эти эксперименты, вы в жизни не угадаете, какой самолет лучше». В этом смысле с культурой так и есть. Могут быть неудачные вещи, могут быть удачные. Сейчас не оценили, год спустя оценят. А все эти ранжиры и замеры приводят опять же к фикциям - например, к тендерам.
Например, библиотека хочет купить собрание сочинений Пушкина. Она выбирает издательство, которое это сделало хорошо - на качественной бумаге, с хорошими примечаниями, а библиотечный коллектор, который устраивает тендер, говорит: «А зачем вы это берете, вот у другого издательства есть дешевле». Библиотека говорит: «Это плохое собрание сочинений, плохо сделанное». Там говорят: «Мы ничего не знаем, оно дешевле - берите это». Тратятся огромные силы на простые вещи, потому что чиновник считает, что люди сами не знают, что делают. Недоверие к профессионалу приводит к появлению уродливых законов в разных сферах жизни, в том числе в культуре.
Об отношении государства к талантам
Специфика нашей государственности - в том, что обществу талантливые люди нужны, а системе - нет. Косность этой системы - авторитарной, негибкой, не умеющей эволюционировать - приводит к тому, что эти люди не вписываются в существующие закостенелые формы. Не то что их формально не ценят, просто критерии полезности гражданина в таком типе государства довольно специфические.
У нашего государства вообще давняя традиция утопизма. Вот мой любимый пример. Одной из главных проблем николаевского периода было то, что города очень медленно росли. И это понимал и сам император, понимали и бесконечно обсуждали все. В Европе города росли за счет буржуазии. Собственно, отсюда и происходит слово «буржуа», это значит «горожанин». В России же это было замедлено, потому что купечество и мещане были поражены в правах, а буржуазная среда при негибких законах развивалась очень плохо. И граф Уваров, создатель замечательной триады «самодержавие, православие, народность», которая до сих пор фактически считается такой идеологемой российского государства, написал Николаю I, что надо бы поощрять и развивать это городское сословие. Социальные слои для этого - то же купечество - есть, это вполне себе буржуазная среда, которой просто нужно дать больше возможностей, прав. Но у Уварова в голове существует некий идеальный образ этого самого буржуа. И начинается: давайте мы дворян будем записывать в сословия, какие-то безумные проекции. Есть реальный класс, которому нужно дать больше прав и свобод для развития, а вместо этого - попытка изобрести искусственное сословие, идеальное.
И вот в этой идеальной матрице мы все и существуем. Мы ждем идеальных героев, которые на белом коне приедут и все сразу нам решат. Наше государство в лице разных представителей ищет идеальный народ и страшно недовольно, что он не подходит под эти мерки. При таком специфическом управлении, в культурной, как ни странно, утопической традиции и происходят странные вещи. Потому что талантливые люди, которые никогда не вписываются ни в какие рамки, они в эту матрицу не попадают. Есть какой-то идеал талантливого человека, но с реальным талантливым человеком он никак не совпадает.
О благотворительности бизнесменов и гражданской сознательности
Начиная с конца 1990-х годов стали возникать личные фонды предпринимателей - одним из самых первых был Фонд Потанина, который сразу стал поддерживать культуру. В 2004 году мой брат тоже создает фонд, который до сих пор работает, поддерживает культуру в регионах. Все крупные бизнесмены считают своим долгом, как часть бренда, создавать фонды, причем хорошие, которые эффективно работают, это я могу засвидетельствовать. У людей, которые создают фонды, есть понимание того, что такое личный бренд, связанный с культурой.
Даже в 1990-е годы я могла наблюдать, что как только люди накапливали какие-то деньги, они помогали своим школам, больницам - это неизвестная страница нашей ранней постсоветской истории. Наталья Зубаревич говорила об этом в свое время: фактически все эти институции, собственно, целые отрасли - образование, больницы, школы - выжили ровно потому, что им давали деньги люди. Тогда разговоры о бренде так активно не велись. Но сам импульс - как только человек становится бизнесменом, ему нужно быть и благотворителем - это интересная традиция еще от Щукиных и Морозовых, она осталась как культурная память в обществе. Мне кажется, это тоже очень интересно, при том что их никогда не славили в советское время.
Сейчас общественные фонды, краудфандинг - норма жизни. Для моего поколения волонтерства вообще не существовало, мы слова такого не знали. А целое поколение, начиная с 2000-х годов, стало этим заниматься, для них это часть идентичности. Бизнес и общество начинают смыкаться в идее взаимопомощи, самоорганизации. Люди перестают надеяться на государство и понимают, что надо самим спасать жизни детей, граждан, бездомных и заниматься культурой.
«Левада-центр» относительно недавно, в момент пика конфронтации в Шиесе, провел социологический опрос. И 95% людей поддержали Шиес. Разные люди разных политических взглядов, представлений сошлись в одном - загаживать землю нельзя, эта земля наша. А 10 лет назад, думаю, вообще было бы всем плевать, что там происходит. История Шиеса интересна тем, что в нем переформулирована давняя, как писали в советское время, крестьянская идея земли. Несколько веков крестьяне мечтали о земле. Сейчас никакого крестьянства и наделов нет, но культурная память о своей земле трансформировалась в Шиесе и во многих других городах.
О новой коллективной идентичности
В советское время был такой канон: скажи, что ты читаешь, и я скажу, кто ты. Культура была жестко централизована, мы все смотрели одни и те же фильмы, перебрасывались цитатами из них. Мы были частями идентичности, которая распалась. Сейчас мы смотрим разные фильмы, читаем разные книги, и это нормально - произошла приватизация культурной жизни.
С другой стороны, остался вопрос: на чем мы строим общую коллективную идентичность? Должны быть сложены другие культурные вехи, ведь страну объединяет не железный обруч, а культура. Проблема в том, что если мы сейчас себе представим культурную карту России, на ней будут два города - Москва и Петербург. Все остальное - белое пространство, и это ужасно. Думаю, наша идентичность так плохо складывается потому, что мы до сих пор живем в матрице государственной истории, где существует Москва и немножечко Петербург как вторая столица. Это сверхцентрализованное историческое сознание, в этой истории нет разнообразия культурной жизни регионов. И вопрос заключается в том, как заполнять эту карту. Отсутствие видения многообразия культуры не дает нам выбрать какие-то сваи новой культуры, на которых мы бы построили нашу идентичность.
Сегодня наблюдается расцвет стихийного краеведения, в регионах начинается углубленное изучение местной истории, появляется информация о замечательных людях, которые там жили и что-то делали. Для меня это позитивный процесс, который позволит нам пересмотреть зауженное историческое поле и сформулировать российскую идентичность. Приведу один замечательный пример. В свое время прекрасный филолог Ольга Пушнина опубликовала в одном из журналов заметку, очень показательную в том плане, как у нас работает идентичность. Ее детство и юность прошли в Средней Азии, родителей сослали туда как политзаключенных еще в императорской России. Вот она рассказывала: Средняя Азия. За окном +40. Барханы. Идет верблюд, а школьники пишут сочинение «Зимнее утро в сосновом лесу». В те времена, когда она училась, мобильности никакой не было: люди никогда не были в средней полосе, никто никогда не видел ни зимы, ни деревьев. Но учительница ставила перед ними картинку, чтобы дети могли это описать.
На самом деле обучение у нас так до сих пор и ведется. Есть история Московского царства, которая размазывается по всей стране, и люди, которые живут совершенно с другим опытом в другом регионе, подсознательно собственную культуру считают второстепенной. Когда в городах ставят памятники, их посвящают, как правило, общим национальным героям (или псевдогероям), но значительно реже - каким-то действительно интересным деятелям. Это, мне кажется, проблемная зона.
О культурной роли университетов
Я в силу своей профессии с большим трепетом смотрю на все проекты, реформы высшего образования, которые, как правило, заканчиваются тем, что все становится еще хуже. У нас есть традиция обучения, которая сложилась даже не в советское время, а в XIX или XVIII веках, и это надо учитывать. С другой стороны, мы не можем не замечать проводящийся в мире с разной степенью успешности эксперимент с вузами. Насколько я себе это представляю, невероятные споры об университетах идут везде. Наши вузы не могут похвастаться автономией, они слишком зарегулированные, и возможности гибкой адаптации к меняющимся условиям у них нет. Сейчас по всему миру как в точных, так и в гуманитарных науках меняются границы между дисциплинами, никуда от этого не деться - это естественное развитие науки. Вопрос: что с этим делать?
Жесткая зарегулированность университетов приводит к тому, что их пытаются поставить на службу каких-то сиюминутных услуг: нам нужны инженеры - сегодня сразу все «печем» инженеров. Завтра они не нужны, что с ними делать, непонятно. С другой стороны, университеты, когда их кидают туда-сюда, совсем отрезаны от рынка труда и не учитывают новые профессии. Необходимо вводить новые дисциплины, которые помогут человеку работать в разных профессиях, так или иначе связанных с тем типом образования, который человек получил. Тем более, как мы знаем, в нынешнее время люди должны учиться всю жизнь. Университеты дают импульс к тому, как учиться всю жизнь и как менять свою компетенцию.
Я подхожу к этому вопросу прагматически. Например, есть огромная потребность общества в популярных исторических книгах. Но если посмотреть на рынок качественной популярной литературы, там чаще всего переводы. Наши хорошие историки почти не пишут популярные исторические труды, они заняты замечательными академическими книгами. Почему они даже не хотят рассматривать популярную литературу?
Во-первых, в наших университетах не учат тому, что человек с хорошим гуманитарным образованием может работать как кабинетным ученым, так и журналистом-популяризатором. Писать диссертацию и научпоп - это совершенно разные принципы, конструкции и концептуализация материала. Таким образом, получается, что у нас много прекрасных кабинетных ученых, а научно-популярные тексты пишут какие-то лузеры, которые не попали в этот цех. Это - большая проблема, так как новые идеи в историографии не доходят до общества. Во-вторых, ученые бы и рады, может быть, писать для широкой аудитории, но в список научных трудов, от которых зависит их квалификация, научно-популярные труды не включаются.
Есть масса перекосов, неразработанность важных механизмов для совмещения традиционного обучения с требованиями нового времени. У нас все делается формально, вопросы никогда не проходят через горнило общественных дебатов. Все решается, как правило, где-то кулуарно, а потом получаются вот такие истории. Поэтому общественные дискуссии, в которые втягивается большое количество профессионалов и практиков, позволяют нащупать проблемы и сфокусировать главный вопрос: а что нам нужно от этого образования?
О насильственном приобщении к культуре
У нас в стране вообще есть традиция - все через колено: и прогресс через колено, и регресс через колено. И эта традиция не работает.Когда ребенка насильно таскают куда-то, он потом полжизни это ненавидит. Но есть ведь совершенно другие формы привлечения детей, втягивания их в культурное пространство. Например, создание у них ощущения праздника, чтобы культурный выход ассоциировался с радостным приятным событием.
Важно дать свободный доступ к культуре, чтобы люди при желании могли прийти, и просветительская деятельность, начинающаяся со школы, и возможность почитать, посмотреть, выбрать, что вам интересно. Сегодня можно видеть, какое количество людей просто ходят и смотрят, например, на все эти ночи музеев.
Есть такой феномен - то, что замечательный поэт Лев Рубинштейн назвал «программой совместных переживаний». Нам хочется приобщиться к чему-то, не сидя в одиночку у телевизора, а вместе с другими людьми - это и заставляет их идти на какие-то концерты и гуляния. Потому что это важно - попасть в люди.
https://republic.ru/posts/95937?utm_source=republic.ru&utm_medium=email&utm_campaign=morning