по следам одного концерта
Что движет людьми, когда они решают что нужно взять в руки кисть, сесть за печатную машинку или выйти на сцену?
Я не беру сейчас клинические случаи, когда упомянутое является всего лишь способом заработка. Также не беру и те, когда люди хотят донести социально-направленные идеи любого свойства или подростковую терапевтическую графоманию. Это другие явления. Я имею в виду те ситуации, когда присутствует хотя бы слово «самовыражение» или хуже того - «творчество». Почему одну случайно услышанную мелодию можно запомнить на всю жизнь, а сотни тысяч звуков пропустить через нервные окончания и позабыть через две минуты? Несколько категорий приходят на ум тут же (хотя, возможно, их больше или меньше на самом деле).
1) «Деньги, секс, аплодисменты» - любой, вставший на «пьедестал» автоматически получает преимущество взгляда сверху, ореол, власть по направлению энергопотоков и распределению душеволнительной и слезовысекательной волны. И далеко не все готовы за это платить тяжелым трудом и нервным истощением.
2) Последствия разной степени несовместимости с миром - ощущения столь острые, что избавиться от них можно, только вылив на кого-нибудь или что-нибудь в виде творческого объекта. Иногда это единственный способ вообще осознать себя живым и получить хоть какие-то переживания, ибо в «обычной» жизни ничто их вызвать уже не способно.
3) Неудовлетворенный демиургический инстинкт - жажда создавать мир или его части, в любом виде. В качестве оборотной стороны имеет желание разрушать (стереотипы, границы, правила, «взрывать мозги» и т.п.)
4) Шаманство - категория, о которой тут хочется сказать особо. Наиболее ярко это видно, конечно, на сцене, но принципе может быть отнесено и к рыцарям пера, кисти и кинокамеры.
Итак, шаманы, трубадуры, пифии и прочие их сородичи. Представитель этой касты, выходящий на сцену, является чем-то вроде медиума, впускающего через свое собственное тело\голос\душу некие иные силы. Необходимым и важным условием в этот момент является умение забыть себя. Эпатаж и эффектность сценического костюма, количество зрителей и их мнение о тебе, и прочие несущественные детали не имеют к этой реальности никакого отношения. Только готовность отдать себя и прожить все, чем это будет чревато. Но и тут выбор того, что впустить через себя в мир, неоднозначен. П.Флоренский описывает это примерно так: есть мир дольний (то есть наш, человеческий, осязаемый) и горний (то есть небесный или невидимый). При прохождении границ между ними у творческой души возникает большое количество разных образов. Только когда идешь от человеческого мира к невидимому - совершаешь восхождение - все отягощение человеческой природы, мешающее совершить переход, бурлит и выходят на поверхности его образы, не описывающие ничего кроме этой видимой реальности, но в искаженном виде. То есть по факту, это некоторая раскрашенная пустышка. А когда идешь из мира горного - совершаешь нисхождение - то оживают символы, описывающие его и не замутненные эго-колебаниями, это «кристаллизованный опыт мистической жизни». Здесь нет места плоскому реализму, или одномерным эмоциям. С такой картиной мира, конечно, можно не согласиться. Но мне лично она многое объясняет. Объясняет, почему может раздражать слэм, восторженные визги, неубедительное позерство, «ну где же ваши руки» и прочие чудеса интимных отношений артиста и зрителя. Почему тронет меня только то, чему я поверю и захочу присоединиться.
И потому - даже при равном качестве и профессионализме - мои симпатии всегда будут на стороне того, кто приносит мне чувства и образы сложные, пусть и болезненные временами, но глубокие, не потакая слабостям и не играя на них, скорее приглашая в путешествие, чем предлагая готовые суррогаты. Но к счастью мало кто такими вопросами задается, а иначе в отделении неврозов всем не хватило бы места…