Три толстяка, пост № 8
Несколько месяцев назад я узнал, что к сказке «Три Толстяка» один современный автор написал продолжение.
Продолжением оказалась повесть «Четыре друга народа» некого Тимофея Алёшкина, изданная в 2010 году в толстом сборнике «Герои. Новая реальность». Впрочем, текст доступен и в интернете.
Я разыскал эту книгу, начал читать... и с отвращением бросил на первых же страницах.
К сожалению, сиквел Алёшкина оказался написан в крайне нелюбимом мною «жанре отрицания» - когда весь нравственный лейтмотив первоисточника переворачивается с ног на голову, а мир, заявленный автором канона как чистый и светлый, - старательно оплёвывается, окунается в грязь.
Здесь я стараюсь не смешивать два похожих, но всё-таки разных случая: одно дело, когда фанфишер приходит с желанием поиграть, пошутить, творчески поэкспериментировать, и ради этого в своём фанфике заменяет какие-то реалии канона на противоположные. Например, изображает колдунью Гингему в фанфике по Волкову не злобной выжившей из ума ведьмой, а вполне здравомыслящей старой леди, пусть и нелюдимого нрава. Или когда Страшила с Дровосеком у фанфишера оказываются недовольны своими искусственными телами и хотят снова стать как все люди (что напрочь противоречит канону).
Совсем другое дело, когда фанфишер подходит к канону с высокомерным апломбом и предвзятым желанием опоганить всё, что там есть хорошего. Мол, автор канона был наивным дурачком, а уж я-то сейчас покажу, как всё было на самом деле, разнесу в пух и прах его беспомощный жалкий мирок, рвану недрогнувшей рукой его весёленькие декорации, и все увидят, что за ними - труха и гниль.
По этому принципу построено большинство продолжений к книгам Стругацких, изданных в серии «Время учеников». Сходные мотивы проскальзывают в «Звёздной» дилогии Лукьяненко, в сиквелах Незнайки от Бориса Карлова и Л.Осеевой-П.Солодкого, в продолжении к «Вам и не снилось», написанном дочерью Г.Щербаковой. Не удержался от такого подхода и Сергей Сухинов по отношению к Александру Волкову.
И вот теперь Тимофей Алёшкин - решил преподать урок Олеше.
Что ж, преподал. Вот, например, портрет Тибула:
«На трибуне стоял Тибул.
Мы должны предупредить читателя, что это был вовсе не тот ловкий акробат с копной густых черных волос, любимец цирковой публики в зеленом плаще и трико из чёрных и жёлтых треугольников, с которым читатель, конечно, знаком по замечательной книге про Трёх Толстяков. Шесть лет прошло с тех пор, шесть лет тяжёлой борьбы за дело революции, за укрепление власти народа и против его тайных и явных врагов - толстяков, богачей, иностранных королей, генералов и шпионов. Конечно, Тибул, первый из друзей народа, не щадил себя в этой борьбе. И она изменила его.
Этот новый Тибул, Тибул - Неподкупный, Тибул - председатель всемогущего Бюро, был бледный высокий человек в строгом синем сюртуке и черных брюках. Он гладко зачёсывал назад свои длинные чёрные волосы и собирал их за спиной в аккуратную косичку синей лентой. Складки перечеркнули его лоб. От его голоса, резкого, как удар сабли, враги народа цепенели. Он носил круглые очки.»
Облик, прозвище, характер этого «Тибула» - Алёшкин, не мудрствуя лукаво, списал с Робеспьера.
А вот о чём беседует народ в ожидании выступления «Тибула»:
«- Говорят, даже казнь врагов народа сегодня отменили, чтобы никто не пошёл к Табакерке на площадь Справедливости и не пропустил речь, - говорил седой ремесленник в серой суконной куртке с зелеными обшлагами торговке.
- А я слышала, это из-за палачей, они попросили выходной, тоже не хотят пропустить речь Тибула, - отвечала та.»
Ну а вот, пожалуйста, добрый доктор Гаспар:
«Дело в том, что седой старик в карете был сам Верховный Народный обвинитель Республики, гражданин Гаспар Арнери.
Да, читатель, и доктор Гаспар тоже сильно изменился за эти пять лет. Теперь его имя произносили шёпотом, оглядываясь по сторонам, а от его кареты прятались. Он арестовал, добился осуждения Народным Трибуналом и отправил на смертную казнь, или, как в Столице говорили, посадил в Табакерку, множество граждан и иностранцев. Конечно, честным людям, беднякам и худым, нечего было бояться гражданина Арнери, он арестовывал и обвинял только врагов народа. Ведь доктора и выбрали Верховным обвинителем потому, что он был самым справедливым человеком во всей Республике.»
Дальнейшие откровения Алёшкина читать я не стал. Поэтому не могу сказать, интересный ли там сюжет, драматичная ли развязка, победит ли в итоге добро, и чем такое добро лучше зла.
Боюсь, это тот самый случай, когда «осудить Пастернака» позволительно не читая. Точнее - прочитав только первые страницы. Чтобы понять, что в кастрюле помои, не обязательно хлебать содержимое до конца. И даже если среди помоев затерялся какой-нибудь деликатес - что ж, пусть повар съест его сам.
Тем не менее, надо отдать Алёшкину дань справедливости. Он довольно точно уловил атмосферу первоисточника, сопоставив события «Трёх Толстяков» с эпохой Великой французской революции. Недаром сам Олеша одним из источников вдохновения для своей сказки называл «Девяносто третий год» Виктора Гюго.
Образный стиль Олеши - кое-как Алёшкин пытается соблюсти, но тонет в многословии. И всё же основная проблема сиквела в другом.
В каноне, характеризуя учителя танцев Раздватриса, для которого богатство было мерилом таланта и который не мог понять, зачем Суок танцует для бедняков, - Олеша замечает: «Как видите, Раздватрис был не глуп по-своему, но по-нашему - глуп».
Нечто похожее, на мой взгляд, можно сказать и о Тимофее Алёшкине: по-своему он в чём-то прав, но в самом главном, глубинном смысле - сей автор слеп и глух, как Раздватрис.
Да, действительно, если рассматривать «Трёх Толстяков» в реалистичном ключе, как летопись не сказочной, а реальной революции, - тогда придётся признать, что безоблачных побед не бывает. Увы, но вместо светлого будущего зачастую и вправду наступает охота на ведьм, вместо молочных рек с кисельными берегами - текут реки крови, а народные кумиры перерождаются в безжалостных палачей.
«Друг народа» Марат с упоением составлял списки обречённых на казнь «врагов». «Дедушка Ленин» с ласковым прищуром добрых глаз - санкционировал массовые расстрелы. А если кто-то из революционеров оставался верен светлым идеалам и не хотел превращаться в дракона - тогда вступал в силу другой закон истории: «революция пожирает своих детей».
Но какое отношение всё это имеет к сказке Олеши, к его героям?
Мог ли добрейший доктор Гаспар заняться вынесением смертных приговоров (да ещё с таким размахом)? Мог ли Тибул переродиться в Робеспьера - в скованный бледный манекен, шипящую, всегда готовую ужалить, змею? Это Тибул-то, с его жизнелюбием и открытым сердцем!
...Сейчас, дописывая пост, я всё же пролистал опус Алёшкина до конца. Ну что можно добавить?.. Мораль там всё-таки есть, и не самая гнусная, как можно было бы ожидать. Но стоило ли ради этой морали выворачивать наизнанку одну из лучших сказок мировой литературы? Вещь, которую Мандельштам назвал «хрустально-прозрачной прозой, насквозь пронизанной огнём революции» и «книгой европейского масштаба»?
Я допускаю, что Алёшкин мог из лучших побуждений написать книгу-предостережение. Притчу о том, что будет, если очередные сторонники всеобщего счастья чересчур заиграются в сказку о свержении Толстяков.
Но если в основу притчи Алёшкина положено кардинальное искажение любимых с детства образов, то есть, попросту, грубая ложь, - тогда чего стОит вся конструкция, возведённая на таком шатком фундаменте?
И последнее упущение Алёшкина. Создавая свой опус, он препарирует «Трёх Толстяков» в слишком узком, однобоком ракурсе. Заочно полемизируя с Олешей, он воспринимает его сказку сугубо как книгу о революции. Но ведь в том и прелесть настоящей литературы, что она всегда многомерна, её не втиснешь в кандалы узких толкований.
Сказка Олеши - она ведь ещё и о любви - не явленной открыто, но согревающей изнутри, струящейся между строчек. Это книга о верной дружбе и самопожертвовании, о геройстве и обывательстве, о родственных душах, о разлуке и обретении друг друга. Сказка Олеши - это мистика, и феерия, история полная тайн и загадок. И карнавал, и готический роман, и тонкая лирика - всё уместилось на её страницах.
Алёшкин же прочёл «Трёх Толстяков» лишь как книгу о ненависти.
Продолжением оказалась повесть «Четыре друга народа» некого Тимофея Алёшкина, изданная в 2010 году в толстом сборнике «Герои. Новая реальность». Впрочем, текст доступен и в интернете.
Я разыскал эту книгу, начал читать... и с отвращением бросил на первых же страницах.
К сожалению, сиквел Алёшкина оказался написан в крайне нелюбимом мною «жанре отрицания» - когда весь нравственный лейтмотив первоисточника переворачивается с ног на голову, а мир, заявленный автором канона как чистый и светлый, - старательно оплёвывается, окунается в грязь.
Здесь я стараюсь не смешивать два похожих, но всё-таки разных случая: одно дело, когда фанфишер приходит с желанием поиграть, пошутить, творчески поэкспериментировать, и ради этого в своём фанфике заменяет какие-то реалии канона на противоположные. Например, изображает колдунью Гингему в фанфике по Волкову не злобной выжившей из ума ведьмой, а вполне здравомыслящей старой леди, пусть и нелюдимого нрава. Или когда Страшила с Дровосеком у фанфишера оказываются недовольны своими искусственными телами и хотят снова стать как все люди (что напрочь противоречит канону).
Совсем другое дело, когда фанфишер подходит к канону с высокомерным апломбом и предвзятым желанием опоганить всё, что там есть хорошего. Мол, автор канона был наивным дурачком, а уж я-то сейчас покажу, как всё было на самом деле, разнесу в пух и прах его беспомощный жалкий мирок, рвану недрогнувшей рукой его весёленькие декорации, и все увидят, что за ними - труха и гниль.
По этому принципу построено большинство продолжений к книгам Стругацких, изданных в серии «Время учеников». Сходные мотивы проскальзывают в «Звёздной» дилогии Лукьяненко, в сиквелах Незнайки от Бориса Карлова и Л.Осеевой-П.Солодкого, в продолжении к «Вам и не снилось», написанном дочерью Г.Щербаковой. Не удержался от такого подхода и Сергей Сухинов по отношению к Александру Волкову.
И вот теперь Тимофей Алёшкин - решил преподать урок Олеше.
Что ж, преподал. Вот, например, портрет Тибула:
«На трибуне стоял Тибул.
Мы должны предупредить читателя, что это был вовсе не тот ловкий акробат с копной густых черных волос, любимец цирковой публики в зеленом плаще и трико из чёрных и жёлтых треугольников, с которым читатель, конечно, знаком по замечательной книге про Трёх Толстяков. Шесть лет прошло с тех пор, шесть лет тяжёлой борьбы за дело революции, за укрепление власти народа и против его тайных и явных врагов - толстяков, богачей, иностранных королей, генералов и шпионов. Конечно, Тибул, первый из друзей народа, не щадил себя в этой борьбе. И она изменила его.
Этот новый Тибул, Тибул - Неподкупный, Тибул - председатель всемогущего Бюро, был бледный высокий человек в строгом синем сюртуке и черных брюках. Он гладко зачёсывал назад свои длинные чёрные волосы и собирал их за спиной в аккуратную косичку синей лентой. Складки перечеркнули его лоб. От его голоса, резкого, как удар сабли, враги народа цепенели. Он носил круглые очки.»
Облик, прозвище, характер этого «Тибула» - Алёшкин, не мудрствуя лукаво, списал с Робеспьера.
А вот о чём беседует народ в ожидании выступления «Тибула»:
«- Говорят, даже казнь врагов народа сегодня отменили, чтобы никто не пошёл к Табакерке на площадь Справедливости и не пропустил речь, - говорил седой ремесленник в серой суконной куртке с зелеными обшлагами торговке.
- А я слышала, это из-за палачей, они попросили выходной, тоже не хотят пропустить речь Тибула, - отвечала та.»
Ну а вот, пожалуйста, добрый доктор Гаспар:
«Дело в том, что седой старик в карете был сам Верховный Народный обвинитель Республики, гражданин Гаспар Арнери.
Да, читатель, и доктор Гаспар тоже сильно изменился за эти пять лет. Теперь его имя произносили шёпотом, оглядываясь по сторонам, а от его кареты прятались. Он арестовал, добился осуждения Народным Трибуналом и отправил на смертную казнь, или, как в Столице говорили, посадил в Табакерку, множество граждан и иностранцев. Конечно, честным людям, беднякам и худым, нечего было бояться гражданина Арнери, он арестовывал и обвинял только врагов народа. Ведь доктора и выбрали Верховным обвинителем потому, что он был самым справедливым человеком во всей Республике.»
Дальнейшие откровения Алёшкина читать я не стал. Поэтому не могу сказать, интересный ли там сюжет, драматичная ли развязка, победит ли в итоге добро, и чем такое добро лучше зла.
Боюсь, это тот самый случай, когда «осудить Пастернака» позволительно не читая. Точнее - прочитав только первые страницы. Чтобы понять, что в кастрюле помои, не обязательно хлебать содержимое до конца. И даже если среди помоев затерялся какой-нибудь деликатес - что ж, пусть повар съест его сам.
Тем не менее, надо отдать Алёшкину дань справедливости. Он довольно точно уловил атмосферу первоисточника, сопоставив события «Трёх Толстяков» с эпохой Великой французской революции. Недаром сам Олеша одним из источников вдохновения для своей сказки называл «Девяносто третий год» Виктора Гюго.
Образный стиль Олеши - кое-как Алёшкин пытается соблюсти, но тонет в многословии. И всё же основная проблема сиквела в другом.
В каноне, характеризуя учителя танцев Раздватриса, для которого богатство было мерилом таланта и который не мог понять, зачем Суок танцует для бедняков, - Олеша замечает: «Как видите, Раздватрис был не глуп по-своему, но по-нашему - глуп».
Нечто похожее, на мой взгляд, можно сказать и о Тимофее Алёшкине: по-своему он в чём-то прав, но в самом главном, глубинном смысле - сей автор слеп и глух, как Раздватрис.
Да, действительно, если рассматривать «Трёх Толстяков» в реалистичном ключе, как летопись не сказочной, а реальной революции, - тогда придётся признать, что безоблачных побед не бывает. Увы, но вместо светлого будущего зачастую и вправду наступает охота на ведьм, вместо молочных рек с кисельными берегами - текут реки крови, а народные кумиры перерождаются в безжалостных палачей.
«Друг народа» Марат с упоением составлял списки обречённых на казнь «врагов». «Дедушка Ленин» с ласковым прищуром добрых глаз - санкционировал массовые расстрелы. А если кто-то из революционеров оставался верен светлым идеалам и не хотел превращаться в дракона - тогда вступал в силу другой закон истории: «революция пожирает своих детей».
Но какое отношение всё это имеет к сказке Олеши, к его героям?
Мог ли добрейший доктор Гаспар заняться вынесением смертных приговоров (да ещё с таким размахом)? Мог ли Тибул переродиться в Робеспьера - в скованный бледный манекен, шипящую, всегда готовую ужалить, змею? Это Тибул-то, с его жизнелюбием и открытым сердцем!
...Сейчас, дописывая пост, я всё же пролистал опус Алёшкина до конца. Ну что можно добавить?.. Мораль там всё-таки есть, и не самая гнусная, как можно было бы ожидать. Но стоило ли ради этой морали выворачивать наизнанку одну из лучших сказок мировой литературы? Вещь, которую Мандельштам назвал «хрустально-прозрачной прозой, насквозь пронизанной огнём революции» и «книгой европейского масштаба»?
Я допускаю, что Алёшкин мог из лучших побуждений написать книгу-предостережение. Притчу о том, что будет, если очередные сторонники всеобщего счастья чересчур заиграются в сказку о свержении Толстяков.
Но если в основу притчи Алёшкина положено кардинальное искажение любимых с детства образов, то есть, попросту, грубая ложь, - тогда чего стОит вся конструкция, возведённая на таком шатком фундаменте?
И последнее упущение Алёшкина. Создавая свой опус, он препарирует «Трёх Толстяков» в слишком узком, однобоком ракурсе. Заочно полемизируя с Олешей, он воспринимает его сказку сугубо как книгу о революции. Но ведь в том и прелесть настоящей литературы, что она всегда многомерна, её не втиснешь в кандалы узких толкований.
Сказка Олеши - она ведь ещё и о любви - не явленной открыто, но согревающей изнутри, струящейся между строчек. Это книга о верной дружбе и самопожертвовании, о геройстве и обывательстве, о родственных душах, о разлуке и обретении друг друга. Сказка Олеши - это мистика, и феерия, история полная тайн и загадок. И карнавал, и готический роман, и тонкая лирика - всё уместилось на её страницах.
Алёшкин же прочёл «Трёх Толстяков» лишь как книгу о ненависти.