Юрий Казаков (1927 - 1982), цитаты
Во всем чуется неподвижная истома засухи. На дорогах пыль в два-три пальца. Но уже конец августа, и в солнце нет пыла и жара - только видимость силы. И есть во всей природе что-то лихорадочное, что-то больное и тайное, торопливое, как в бабьем лете, хоть и далеко еще до него. А ночи холодные, туманные, росистые, луна всходит над лесом и туманом полная, красная, будто крови напившись. Сумерки торопятся, уже в 8.30 наступают. Вот и еще одно лето отошло, отмерло и отпало с души навсегда.
Ю. Казаков, из дневника, 1959 год
**
«Мы с тобой единственные, которые о чём-то думают и что-то вообще говорят о жизни и литературе. Это я недавно подумал. Как-то я припомнил все мои разговоры за пять лет, что я околачиваюсь с друзьями-писателями (а это Е. Евтушенко, В. Аксёнов, Ю. Нагибин, Б. Ахмадулина, А. Битов и им подобные), и не мог ничего вспомнить, кроме одного мотива: слухи, слухи и слухи. Встретишься с кем-то, и сейчас же тебе: а Твардовского снимают, слыхал? А Кочетов остаётся - слыхал? и т.д. и т.п. - до бесконечности.
У меня в рассказе “Кабиасы” парнишка всё хочет с кем-нибудь поговорить о “культурном, об умном”, да так и не может - не с кем. Так и я.»
Из письма Ю. Казакова В. Конецкиму от 10 марта 1963 года
**
В каждой поездке случались мгновения, когда я ощущал, что вот эта минута, этот день являются для меня как бы наградой за что-то. Я попадал в такую обстановку, где всё было прекрасно: и море, и звуки, и запахи, и люди... И тогда я не видел необходимости в рассказе, в выдумывании героя - герой был рядом со мной, я мог любоваться им. У меня была иная задача: получше запомнить этот день и час, этого человека и мир вокруг него - море, тундру, белую ночь... Я не сочинял ничего. Я даже фамилии своим героям не придумывал, все они у меня живут под своими именами...
Юрий Казаков «Вот и опять север...»
**
[...] по мере того как я знакомился с величайшими образцами литературы, по мере того как сам писал все больше и по мере того как оглядывался на современную нам жизнь, вера моя в силу слова начала таять. Дошло до того, что я стал не дописывать свои рассказы, оставлять их в черновиках, думал: «Ну напишу я еще несколько десятков произведений, что изменится в мире? И для чего литература? И для чего тогда я сам?»
Ю. Казаков, из интервью, 1979 год
**
- Чиф! Что же это ты, Чифуля, как же это ты?.. - повторял я, сидя возле него на траве и трогая его уши и рыжие пятна на боках.
А какой теплый августовский день клонился тогда к вечеру! Какие царственные облака плыли по небу! Как наслаждалось, как торопилось жить все живое вокруг, по лесам и полям, по своим гнездам и норкам, как жадно хлопотало, не подозревая даже, что еще одна душа уже далече и смотрит на нас - как? Сострадая? Любуясь всеми нами, сожалея, завидуя прежней своей жизни на земле?
**
Ах, как не люблю я этой темноты, этих ранних сумерек, поздних рассветов и серых дней! Все уведоша, яко трава, все погребишися...
Давно ли было лето, давно ли всю ночь зеленовато горела заря, а солнце вставало чуть не в три часа утра? И лето, казалось, будет длиться вечность, а оно все убывало, убывало... Оно прошло, как мгновенье, как один удар сердца.
(...) ...всё на земле прекрасно - и ноябрь тоже! Ноябрь - как человек, который спит. Что ж, что темно, холодно и мертво - это просто кажется, а на самом деле всё живет. Ну, а то, что деревья сегодня кажутся мертвыми, то это просто от моей тоски, а на самом деле они живы, они спят. И откуда знать, почему нам так тоскливо в ноябре?
(...) Ветер иногда касался вершин берез и елей, и они начинали отдаленно шуметь. Вдохнув несколько раз горький, сиротский запах мокрой земли и облетевших листьев...
Юрий Казаков. Свечечка (1973)
**
Кого ни спросишь - все помнят себя с пяти-шести лет. А раньше? Или все-таки не все забывается и иногда приходит к нам, как мгновенная вспышка, из самого раннего детства, от истока дней? Разве не испытывал почти каждый, как, увидев что-то, вовсе даже неяркое, обыкновенное, лужу какую-нибудь на осенней дороге, услышав некий звук или запах, поразишься вдруг напряженной мыслью: это было уже со мной, это я видел, пережил! Когда, где? И в этой ли жизни или в жизни совсем другой? И долго силишься вспомнить, поймать мгновенье в прошлом - и не можешь.
Юрий Казаков. Во сне ты горько плакал (1977)
Ю. Казаков, из дневника, 1959 год
**
«Мы с тобой единственные, которые о чём-то думают и что-то вообще говорят о жизни и литературе. Это я недавно подумал. Как-то я припомнил все мои разговоры за пять лет, что я околачиваюсь с друзьями-писателями (а это Е. Евтушенко, В. Аксёнов, Ю. Нагибин, Б. Ахмадулина, А. Битов и им подобные), и не мог ничего вспомнить, кроме одного мотива: слухи, слухи и слухи. Встретишься с кем-то, и сейчас же тебе: а Твардовского снимают, слыхал? А Кочетов остаётся - слыхал? и т.д. и т.п. - до бесконечности.
У меня в рассказе “Кабиасы” парнишка всё хочет с кем-нибудь поговорить о “культурном, об умном”, да так и не может - не с кем. Так и я.»
Из письма Ю. Казакова В. Конецкиму от 10 марта 1963 года
**
В каждой поездке случались мгновения, когда я ощущал, что вот эта минута, этот день являются для меня как бы наградой за что-то. Я попадал в такую обстановку, где всё было прекрасно: и море, и звуки, и запахи, и люди... И тогда я не видел необходимости в рассказе, в выдумывании героя - герой был рядом со мной, я мог любоваться им. У меня была иная задача: получше запомнить этот день и час, этого человека и мир вокруг него - море, тундру, белую ночь... Я не сочинял ничего. Я даже фамилии своим героям не придумывал, все они у меня живут под своими именами...
Юрий Казаков «Вот и опять север...»
**
[...] по мере того как я знакомился с величайшими образцами литературы, по мере того как сам писал все больше и по мере того как оглядывался на современную нам жизнь, вера моя в силу слова начала таять. Дошло до того, что я стал не дописывать свои рассказы, оставлять их в черновиках, думал: «Ну напишу я еще несколько десятков произведений, что изменится в мире? И для чего литература? И для чего тогда я сам?»
Ю. Казаков, из интервью, 1979 год
**
- Чиф! Что же это ты, Чифуля, как же это ты?.. - повторял я, сидя возле него на траве и трогая его уши и рыжие пятна на боках.
А какой теплый августовский день клонился тогда к вечеру! Какие царственные облака плыли по небу! Как наслаждалось, как торопилось жить все живое вокруг, по лесам и полям, по своим гнездам и норкам, как жадно хлопотало, не подозревая даже, что еще одна душа уже далече и смотрит на нас - как? Сострадая? Любуясь всеми нами, сожалея, завидуя прежней своей жизни на земле?
**
Ах, как не люблю я этой темноты, этих ранних сумерек, поздних рассветов и серых дней! Все уведоша, яко трава, все погребишися...
Давно ли было лето, давно ли всю ночь зеленовато горела заря, а солнце вставало чуть не в три часа утра? И лето, казалось, будет длиться вечность, а оно все убывало, убывало... Оно прошло, как мгновенье, как один удар сердца.
(...) ...всё на земле прекрасно - и ноябрь тоже! Ноябрь - как человек, который спит. Что ж, что темно, холодно и мертво - это просто кажется, а на самом деле всё живет. Ну, а то, что деревья сегодня кажутся мертвыми, то это просто от моей тоски, а на самом деле они живы, они спят. И откуда знать, почему нам так тоскливо в ноябре?
(...) Ветер иногда касался вершин берез и елей, и они начинали отдаленно шуметь. Вдохнув несколько раз горький, сиротский запах мокрой земли и облетевших листьев...
Юрий Казаков. Свечечка (1973)
**
Кого ни спросишь - все помнят себя с пяти-шести лет. А раньше? Или все-таки не все забывается и иногда приходит к нам, как мгновенная вспышка, из самого раннего детства, от истока дней? Разве не испытывал почти каждый, как, увидев что-то, вовсе даже неяркое, обыкновенное, лужу какую-нибудь на осенней дороге, услышав некий звук или запах, поразишься вдруг напряженной мыслью: это было уже со мной, это я видел, пережил! Когда, где? И в этой ли жизни или в жизни совсем другой? И долго силишься вспомнить, поймать мгновенье в прошлом - и не можешь.
Юрий Казаков. Во сне ты горько плакал (1977)