35 лет со дня аварии на Чернобыльской АЭС
Людей обманывали. Обманывало государство. Вся информация становилась тайной за семью печатями, чтобы «не вызвать паники». И это в первые недели... Именно в то время, когда коротко живущие элементы давали жесткое излучение, и все «светилось».
По телевизору Горбачев успокаивал: «Приняты неотложные меры»... Я верил... Инженер с двадцатилетним стажем, хорошо знакомый с законами физики. Знал же я, что из этих мест надо уйти всему живому. Хотя бы на время. Но мы добросовестно проводили замеры и смотрели телевизор. Мы привыкли верить.
(...) местное начальство встречало недружелюбно: «У вас есть разрешение? Имеете ли право будоражить людей? Задавать вопросы? Кто вам дал поручение?»
Ссылались на инструкцию, полученную сверху: «Не поддаваться панике. Ждать указаний». Мол, вы сейчас настроите, запугаете народ, а нам планы надо выполнять. По зерну и по мясу. Боялись не за здоровье людей, а за планы. Республиканские, союзные...
Боялись высшего начальства. А те боялись тех, кто повыше, и так по цепочке до генсека. Один человек все решал, где-то там в поднебесной выси.
...нас успокоили: надо только крыши помыть, закрыть колодцы пленкой, дорожки заасфальтировать. И можно жить! Правда, вот почему-то кошки все время чешутся и у коней сопли до земли.
(...) Василий Борисович Нестеренко, бывший директор Института ядерной энергетики Академии наук Беларуси:
27-го апреля [1986] я решаю выехать в Гомельскую область, граничащую с Украиной. В райцентры Брагин, Хойники, Наровля, от них до станции всего несколько десятков километров. Мне нужна полная информация. Взять приборы, замерять фон. А фон был следующий: в Брагине - тридцать тысяч микрорентген в час, в Наровле - двадцать восемь тысяч...
Сеют, пашут. Готовятся к Пасхе. Красят яйца, пекут куличи... Какая радиация? Что это такое? Никакой команды не поступало. Сверху запрашивают сводки: как идет сев, какими темпами? На меня глазеют, как на сумасшедшего: «Откуда? О чем вы, профессор?» Рентгены, микрорентгены... Язык инопланетянина.
(...) Дети Чернобыля:
«Помню, как солдат гонялся за кошкой... На кошке дозиметр работал, как автомат: щелк, щелк. За ней - мальчик и девочка... Это их кошка... Мальчик ничего, а девочка кричала: «Не отдам!!» Бегала и кричала: «Миленькая, удирай! Удирай, миленькая!» А солдат - с большим целлофановым мешком...»
«В первый год после аварии у нас в поселке исчезли воробьи... Они валялись всюду: в садах, на асфальте. Их сгребали и вывозили в контейнерах с листьями. В тот год листья не разрешали жечь, они были радиоактивные. Листья хоронили.»
Светлана Алексиевич. «Чернобыльская молитва» (1997)
По телевизору Горбачев успокаивал: «Приняты неотложные меры»... Я верил... Инженер с двадцатилетним стажем, хорошо знакомый с законами физики. Знал же я, что из этих мест надо уйти всему живому. Хотя бы на время. Но мы добросовестно проводили замеры и смотрели телевизор. Мы привыкли верить.
(...) местное начальство встречало недружелюбно: «У вас есть разрешение? Имеете ли право будоражить людей? Задавать вопросы? Кто вам дал поручение?»
Ссылались на инструкцию, полученную сверху: «Не поддаваться панике. Ждать указаний». Мол, вы сейчас настроите, запугаете народ, а нам планы надо выполнять. По зерну и по мясу. Боялись не за здоровье людей, а за планы. Республиканские, союзные...
Боялись высшего начальства. А те боялись тех, кто повыше, и так по цепочке до генсека. Один человек все решал, где-то там в поднебесной выси.
...нас успокоили: надо только крыши помыть, закрыть колодцы пленкой, дорожки заасфальтировать. И можно жить! Правда, вот почему-то кошки все время чешутся и у коней сопли до земли.
(...) Василий Борисович Нестеренко, бывший директор Института ядерной энергетики Академии наук Беларуси:
27-го апреля [1986] я решаю выехать в Гомельскую область, граничащую с Украиной. В райцентры Брагин, Хойники, Наровля, от них до станции всего несколько десятков километров. Мне нужна полная информация. Взять приборы, замерять фон. А фон был следующий: в Брагине - тридцать тысяч микрорентген в час, в Наровле - двадцать восемь тысяч...
Сеют, пашут. Готовятся к Пасхе. Красят яйца, пекут куличи... Какая радиация? Что это такое? Никакой команды не поступало. Сверху запрашивают сводки: как идет сев, какими темпами? На меня глазеют, как на сумасшедшего: «Откуда? О чем вы, профессор?» Рентгены, микрорентгены... Язык инопланетянина.
(...) Дети Чернобыля:
«Помню, как солдат гонялся за кошкой... На кошке дозиметр работал, как автомат: щелк, щелк. За ней - мальчик и девочка... Это их кошка... Мальчик ничего, а девочка кричала: «Не отдам!!» Бегала и кричала: «Миленькая, удирай! Удирай, миленькая!» А солдат - с большим целлофановым мешком...»
«В первый год после аварии у нас в поселке исчезли воробьи... Они валялись всюду: в садах, на асфальте. Их сгребали и вывозили в контейнерах с листьями. В тот год листья не разрешали жечь, они были радиоактивные. Листья хоронили.»
Светлана Алексиевич. «Чернобыльская молитва» (1997)