От каждого напоминания об упущенном удовольствии - пустой гамак, в котором я едва ли возлежал хотя бы раз, маленькая сахарная дыня, оказавшаяся испорченной еще до того, как я отрезал хоть один ломтик, - мне хотелось плакать. Эта меланхолия на исходе лета - распространенное переживание, почти клише. Отчасти, конечно, дело в моих (неизменных с детства) ужасе и ненависти по поводу периода под названием «снова в школу». Весь мир работы и производительности до сих пор представляется мне вопиющей потерей времени; единственная пора, имеющая в жизни значение - летняя, промежуточная, - праздное дуракаваляние.
Подозреваю, что то, что я чувствую сейчас, в конце лета, - сродни тому, что я почувствую в конце жизни (при условии, что у меня будут время и здравомыслие, достаточные для размышлений): изумленный и растерянный тем, как неожиданно всё вышло; сожалеющий обо всем, чем я так и не удосужился заняться; ищущий опоры в горстке друзей и забавных историй, которые накопил; и удивляющийся, к чему всё это вело. И, скорее всего, я буду избегать той же истины, которой избегаю сейчас: что та жизнь, какую я в итоге получил, сколько бы я ни жаловался, была приблизительно той, какую я сам избрал. И моё недовольство ею - на самом деле недовольство собственным характером, со всеми моими сомнениями и робостью.
Отрывки из эссе Тима Крейдера; см.
полный текст