Почему дети чутко улавливают фальшь в отношениях с ними?
В том, что это действительно так, убеждаются на практике все, кто долго работает с детьми, поэтому мы не ставим под сомнение актуальность вопроса, а сразу переходим к ответу.
Однако, прежде чем на него ответить, спросим себя, а нет ли и среди взрослых таких людей, которые столь же, а может быть и более чутко отличают правду от лжи? Причем, нас здесь интересуют не отдельные уникумы, а чётко очерченная категория людей, характеризующаяся данным качеством. Такая категория взрослых имеется. Это - афатики, т.е. больные, страдающие афазиями. Те, кто читал книгу Оливера Сакса "Человек, который принял свою жену за шляпу", наверняка запомнили яркий образ больничного отделения, сотрясаемого взрывами смеха в ходе просмотра по телевизору речи президента. Вот как объясняет это явление сам О. Сакс - профессионал, работник этой клиники (позволю себе выделить в его объяснении некоторые моменты, которые будут особенно важны для нас далее):
О наших пациентах, страдающих тяжелыми глобальными и рецептивными афазиями, но сохранивших умственные способности, часто говорят, что, не понимая слов, они улавливают большую часть сказанного. Друзья, родственники и медсестры иногда даже сомневаются, что имеют дело с больными, так хорошо и полно эти пациенты ухватывают смысл нормальной естественной речи.
Речь наша, заметим, большей частью нормальна и естественна, и по этой причине выявление афазии у таких пациентов требует от неврологов чудес неестественности: из разговора и поведения изымаются невербальные индикаторы тембра, интонации и смыслового ударения, а также зрительные подсказки мимики, жестов и манеры держаться. Порой в ходе таких проверок специалист доходит до полного подавления всех внешних признаков своей личности и абсолютной деперсонализации голоса, для чего иногда используются компьютерные синтезаторы речи. Цель подобных усилий - свести речь до уровня чистых слов и грамматических структур, устранить из нее то, что Фреге называл "тональной окраской" (Klangenfarben) или "экспрессивным смыслом". Только проверка на понимание искусственной, механической речи, сходной с речью компьютеров из научно-фантастических фильмов, позволяет подтвердить диагноз афазии у наиболее чутких к звуковым нюансам пациентов.
В чем смысл таких ухищрений? Дело в том, что наша естественная речь состоит не только из слов, или, пользуясь терминологией Хьюлингса Джексона, не только из "пропозиций". Речь складывается из высказываний - говорящий изъявляет смысл всей полнотой своего бытия. Отсюда следует, что понимание есть нечто большее, нежели простое распознавание лингвистических единиц. Не воспринимая слов как таковых, афатики тем не менее почти полностью извлекают смысл на основе остальных аспектов устной речи. Слова и языковые конструкции сами по себе ничего для них не значат, однако речь в нормальном случае полна интонаций и эмоциональной окраски, окружена экспрессивным контекстом, выходящим далеко за рамки простой вербальности. В результате, даже в условиях полного непонимания прямого смысла слов, у афатиков сохраняется поразительная восприимчивость к глубокой, сложной и разнообразной выразительности речи. Сохраняется и, более того, часто развивается до уровня почти сверхъестественного чутья...
Все, кто тесно связан с афатиками, - родные и близкие, друзья, врачи и медсестры - непременно догадываются об этом, зачастую в результате неожиданных и смешных происшествий. Вначале кажется, что афазия не приводит ни к каким серьезным изменениям в человеке, но затем начинаешь замечать, что понимание речи у него как бы вывернуто наизнанку. Да, что-то ушло, разрушилось, но взамен возникло новое, обостренное восприятие, позволяющее афатику полностью улавливать смысл любого эмоционально окрашенного высказывания, даже не понимая в нем ни единого слова.
Для человека говорящего - homo loquens - это почти абсолютная инверсия обычного порядка вещей. Инверсия, а возможно, и реверсия, возвращение к чему-то примитивному и атавистическому. Именно поэтому, мне кажется, Хьюлингс Джексон сравнивал афатиков с собаками (это сравнение могло бы оскорбить обе стороны!), хотя его интересовали больше дефекты языковой компетентности, нежели удивительная и почти безошибочная чуткость и тех и других к тону и эмоциональной окраске. Генри Хед, более внимательный в этом отношении, в своем трактате об афазии (1926) пишет о "тональном чувстве", утверждая что у афатиков оно всегда сохраняется, а зачастую даже значительно усиливается.
С этим связано часто возникавшее у меня ощущение, что афатикам невозможно лгать (его подтверждают и все работавшие с ними). Слова легко встают на службу лжи, но не понимающего их афатика они обмануть не могут, поскольку он с абсолютной точностью улавливает сопровождающее речь выражение - целостное, спонтанное, непроизвольное выражение, которое выдает говорящего.
Мы знаем об этой способности у собак и часто используем их как своеобразные детекторы лжи, вскрывая с их помощью обман, злой умысел и нечистые намерения. Запутавшись в словах и не доверяя инстинкту, мы полагаемся на четвероногих друзей, ожидая, что они учуют, кому можно верить, а кому нет. Афатики обладают теми же способностями, но на бесконечно более высоком, человеческом уровне. "Язык может лгать, - пишет Ницше, - но гримаса лица выдаст правду". Афатики исключительно восприимчивы к "гримасам лица", а также к любого рода фальши и разладу в поведении и жестах. Но даже если они ничего не видят, - как это происходит в случае наших слепых пациентов, - у них развивается абсолютный слух на всевозможные звуковые нюансы: тон, ритм, каденции и музыку речи, ее тончайшие модуляции и интонации, по которым можно определить степень искренности говорящего.
Именно на этом основана способность афатиков внеязыковым образом чувствовать аутентичность. Пользуясь ею, наши бессловесные, но в высшей степени чуткие пациенты немедленно распознали ложь всех гримас президента, его театральных ужимок и неискренних жестов, а также - и это главное - фальшь тона и ритма. Не поддавшись обману слов, они мгновенно отреагировали на очевидную для них, зияюще-гротескную клоунаду их подачи. Это и вызвало такой смех.
Научный термин "афазия" принято расшифровывать как "расстройство речи", но, строго говоря, это не верно. При написании своей книги "О начале человеческой истории (проблемы палеопсихологии)" Б.Ф. Поршнев уделил афазии достаточно много внимания, т.к. видел связь этой патологии с инфлюативной (или регулятивной - по А.Р. Лурия) функцией речи, которую в генезисе второй сигнальной системы он предложил выделить в особую фазу развития, не только более древнюю по отношению к современной (номинативно-информативной) фазе, но и составляющую для неё базис.
Дело не в том, что больной не может обращаться как надо со слышимыми или произносимыми им словами, а в том, что он не может обращаться как надо с партнером - реагирует при поражениях соответствующих участков коры по эволюционно архаическим, т.е. отмененным и заторможенным с развитием коры, схемам. Иными словами, афазии не просто поломки, т.е. не просто уничтожение чего-то, но они возбуждение чего-то, а именно возбуждение некоторых мозговых механизмов, которые в норме (вне поломки) подавлены, не возбуждаются, "загнаны вглубь", перекрыты более молодыми образованиями. Тот факт, что больной с афазией обычно ясно сознает свой дефект, нимало не противоречит этой гипотезе. Больной сохраняет сознание и самоконтроль современного человека, он вовсе не "хочет" реагировать на современную речь, скажем, как кроманьонец, но замечает, что болен, что не может реагировать правильно. [...] поражение того или иного участка коры головного мозга вызвало нарушение отношений и взаимодействий больного с людьми, регресс вниз на ту или иную древнюю ступеньку второй сигнальной системы, когда она еще не была или не вполне была номинативно-информативной, а выполняла другие задачи.
В норме генетически позднейшие слои и образования коры подавляют или преобразовывают эти ранние функциональные системы, обнаруживающиеся ясно и изолированно только в патологии. С развитием вида Homo sapiens происходило морфологическое и функциональное подтягивание более начальных второсигнальных зон и систем к уровню позднейших. Ведь современный ребенок должен включаться сразу в нынешнюю систему речевой коммуникации. Развитие его мозга в этом смысле лишь в малой мере повторяет филогенез, в большей же мере разрабатывает врожденное устройство, обеспечивающее усвоение языка современного человеческого типа. А филогенетически исходные типы второсигнальных реакций у современного человека подавлены, на ребенке они наблюдаемы лишь отчасти, в общем же обнажаются лишь в патологии [сс. 427-428 в изд. 2007 г.].
Итак, афазия - расстройство не столько речи, сколько общения, утрата (в силу нарушения работы ЦНС) самой возможности формирования нормальных социальных связей, предоставляемой второй сигнальной системой. При этом сам собой обнажается, растормаживается комплекс, приспособленный для архаичных социальных связей, и, как мы можем видеть, это связи - эмотивные. У современного человека этот комплекс в норме подавлен, заторможен. У нормальных детей, воспитывающихся в современном обществе, он так же тормозится - через усвоение языка с уже разработанной номинативно-информативной функцией, - но отчасти проявляет себя в виде того, что мы называем "детской" непосредственностью, впечатлительностью и эмоциональной чуткостью. Просто в силу недостаточной ещё развитости детского организма, частью которого является нервная система, ребёнок не может перейти от суггестии к контрсуггестии достаточно быстро, и это заметно, прежде всего, по тому, как он усваивает речь и пользуется ею.
Ребёнку объективно и субъективно важнее, чем взрослому, ощущение эмоционального единства, т.е. суггестивного "мы". Можно сказать, что как только это ощущение единства пропадает, общение для него заканчивается. В этом субъективная важность. А объективно важнее, потому что небольшой личный опыт и слабая логика требуют в качестве своего дополнения какого-то по-своему надёжного механизма распознавания "чужого".
Звучит как парадокс, но именно благодаря своему "легковерию" дети чутко улавливают фальшь в отношениях с ними. Полное доверие является непременным условием для их активного участия в общении, и они сами стремятся к нему, но такое доверие возникает лишь на основе эмоционального единства, которое подделать практически невозможно.
Однако, прежде чем на него ответить, спросим себя, а нет ли и среди взрослых таких людей, которые столь же, а может быть и более чутко отличают правду от лжи? Причем, нас здесь интересуют не отдельные уникумы, а чётко очерченная категория людей, характеризующаяся данным качеством. Такая категория взрослых имеется. Это - афатики, т.е. больные, страдающие афазиями. Те, кто читал книгу Оливера Сакса "Человек, который принял свою жену за шляпу", наверняка запомнили яркий образ больничного отделения, сотрясаемого взрывами смеха в ходе просмотра по телевизору речи президента. Вот как объясняет это явление сам О. Сакс - профессионал, работник этой клиники (позволю себе выделить в его объяснении некоторые моменты, которые будут особенно важны для нас далее):
О наших пациентах, страдающих тяжелыми глобальными и рецептивными афазиями, но сохранивших умственные способности, часто говорят, что, не понимая слов, они улавливают большую часть сказанного. Друзья, родственники и медсестры иногда даже сомневаются, что имеют дело с больными, так хорошо и полно эти пациенты ухватывают смысл нормальной естественной речи.
Речь наша, заметим, большей частью нормальна и естественна, и по этой причине выявление афазии у таких пациентов требует от неврологов чудес неестественности: из разговора и поведения изымаются невербальные индикаторы тембра, интонации и смыслового ударения, а также зрительные подсказки мимики, жестов и манеры держаться. Порой в ходе таких проверок специалист доходит до полного подавления всех внешних признаков своей личности и абсолютной деперсонализации голоса, для чего иногда используются компьютерные синтезаторы речи. Цель подобных усилий - свести речь до уровня чистых слов и грамматических структур, устранить из нее то, что Фреге называл "тональной окраской" (Klangenfarben) или "экспрессивным смыслом". Только проверка на понимание искусственной, механической речи, сходной с речью компьютеров из научно-фантастических фильмов, позволяет подтвердить диагноз афазии у наиболее чутких к звуковым нюансам пациентов.
В чем смысл таких ухищрений? Дело в том, что наша естественная речь состоит не только из слов, или, пользуясь терминологией Хьюлингса Джексона, не только из "пропозиций". Речь складывается из высказываний - говорящий изъявляет смысл всей полнотой своего бытия. Отсюда следует, что понимание есть нечто большее, нежели простое распознавание лингвистических единиц. Не воспринимая слов как таковых, афатики тем не менее почти полностью извлекают смысл на основе остальных аспектов устной речи. Слова и языковые конструкции сами по себе ничего для них не значат, однако речь в нормальном случае полна интонаций и эмоциональной окраски, окружена экспрессивным контекстом, выходящим далеко за рамки простой вербальности. В результате, даже в условиях полного непонимания прямого смысла слов, у афатиков сохраняется поразительная восприимчивость к глубокой, сложной и разнообразной выразительности речи. Сохраняется и, более того, часто развивается до уровня почти сверхъестественного чутья...
Все, кто тесно связан с афатиками, - родные и близкие, друзья, врачи и медсестры - непременно догадываются об этом, зачастую в результате неожиданных и смешных происшествий. Вначале кажется, что афазия не приводит ни к каким серьезным изменениям в человеке, но затем начинаешь замечать, что понимание речи у него как бы вывернуто наизнанку. Да, что-то ушло, разрушилось, но взамен возникло новое, обостренное восприятие, позволяющее афатику полностью улавливать смысл любого эмоционально окрашенного высказывания, даже не понимая в нем ни единого слова.
Для человека говорящего - homo loquens - это почти абсолютная инверсия обычного порядка вещей. Инверсия, а возможно, и реверсия, возвращение к чему-то примитивному и атавистическому. Именно поэтому, мне кажется, Хьюлингс Джексон сравнивал афатиков с собаками (это сравнение могло бы оскорбить обе стороны!), хотя его интересовали больше дефекты языковой компетентности, нежели удивительная и почти безошибочная чуткость и тех и других к тону и эмоциональной окраске. Генри Хед, более внимательный в этом отношении, в своем трактате об афазии (1926) пишет о "тональном чувстве", утверждая что у афатиков оно всегда сохраняется, а зачастую даже значительно усиливается.
С этим связано часто возникавшее у меня ощущение, что афатикам невозможно лгать (его подтверждают и все работавшие с ними). Слова легко встают на службу лжи, но не понимающего их афатика они обмануть не могут, поскольку он с абсолютной точностью улавливает сопровождающее речь выражение - целостное, спонтанное, непроизвольное выражение, которое выдает говорящего.
Мы знаем об этой способности у собак и часто используем их как своеобразные детекторы лжи, вскрывая с их помощью обман, злой умысел и нечистые намерения. Запутавшись в словах и не доверяя инстинкту, мы полагаемся на четвероногих друзей, ожидая, что они учуют, кому можно верить, а кому нет. Афатики обладают теми же способностями, но на бесконечно более высоком, человеческом уровне. "Язык может лгать, - пишет Ницше, - но гримаса лица выдаст правду". Афатики исключительно восприимчивы к "гримасам лица", а также к любого рода фальши и разладу в поведении и жестах. Но даже если они ничего не видят, - как это происходит в случае наших слепых пациентов, - у них развивается абсолютный слух на всевозможные звуковые нюансы: тон, ритм, каденции и музыку речи, ее тончайшие модуляции и интонации, по которым можно определить степень искренности говорящего.
Именно на этом основана способность афатиков внеязыковым образом чувствовать аутентичность. Пользуясь ею, наши бессловесные, но в высшей степени чуткие пациенты немедленно распознали ложь всех гримас президента, его театральных ужимок и неискренних жестов, а также - и это главное - фальшь тона и ритма. Не поддавшись обману слов, они мгновенно отреагировали на очевидную для них, зияюще-гротескную клоунаду их подачи. Это и вызвало такой смех.
Научный термин "афазия" принято расшифровывать как "расстройство речи", но, строго говоря, это не верно. При написании своей книги "О начале человеческой истории (проблемы палеопсихологии)" Б.Ф. Поршнев уделил афазии достаточно много внимания, т.к. видел связь этой патологии с инфлюативной (или регулятивной - по А.Р. Лурия) функцией речи, которую в генезисе второй сигнальной системы он предложил выделить в особую фазу развития, не только более древнюю по отношению к современной (номинативно-информативной) фазе, но и составляющую для неё базис.
Дело не в том, что больной не может обращаться как надо со слышимыми или произносимыми им словами, а в том, что он не может обращаться как надо с партнером - реагирует при поражениях соответствующих участков коры по эволюционно архаическим, т.е. отмененным и заторможенным с развитием коры, схемам. Иными словами, афазии не просто поломки, т.е. не просто уничтожение чего-то, но они возбуждение чего-то, а именно возбуждение некоторых мозговых механизмов, которые в норме (вне поломки) подавлены, не возбуждаются, "загнаны вглубь", перекрыты более молодыми образованиями. Тот факт, что больной с афазией обычно ясно сознает свой дефект, нимало не противоречит этой гипотезе. Больной сохраняет сознание и самоконтроль современного человека, он вовсе не "хочет" реагировать на современную речь, скажем, как кроманьонец, но замечает, что болен, что не может реагировать правильно. [...] поражение того или иного участка коры головного мозга вызвало нарушение отношений и взаимодействий больного с людьми, регресс вниз на ту или иную древнюю ступеньку второй сигнальной системы, когда она еще не была или не вполне была номинативно-информативной, а выполняла другие задачи.
В норме генетически позднейшие слои и образования коры подавляют или преобразовывают эти ранние функциональные системы, обнаруживающиеся ясно и изолированно только в патологии. С развитием вида Homo sapiens происходило морфологическое и функциональное подтягивание более начальных второсигнальных зон и систем к уровню позднейших. Ведь современный ребенок должен включаться сразу в нынешнюю систему речевой коммуникации. Развитие его мозга в этом смысле лишь в малой мере повторяет филогенез, в большей же мере разрабатывает врожденное устройство, обеспечивающее усвоение языка современного человеческого типа. А филогенетически исходные типы второсигнальных реакций у современного человека подавлены, на ребенке они наблюдаемы лишь отчасти, в общем же обнажаются лишь в патологии [сс. 427-428 в изд. 2007 г.].
Итак, афазия - расстройство не столько речи, сколько общения, утрата (в силу нарушения работы ЦНС) самой возможности формирования нормальных социальных связей, предоставляемой второй сигнальной системой. При этом сам собой обнажается, растормаживается комплекс, приспособленный для архаичных социальных связей, и, как мы можем видеть, это связи - эмотивные. У современного человека этот комплекс в норме подавлен, заторможен. У нормальных детей, воспитывающихся в современном обществе, он так же тормозится - через усвоение языка с уже разработанной номинативно-информативной функцией, - но отчасти проявляет себя в виде того, что мы называем "детской" непосредственностью, впечатлительностью и эмоциональной чуткостью. Просто в силу недостаточной ещё развитости детского организма, частью которого является нервная система, ребёнок не может перейти от суггестии к контрсуггестии достаточно быстро, и это заметно, прежде всего, по тому, как он усваивает речь и пользуется ею.
Ребёнку объективно и субъективно важнее, чем взрослому, ощущение эмоционального единства, т.е. суггестивного "мы". Можно сказать, что как только это ощущение единства пропадает, общение для него заканчивается. В этом субъективная важность. А объективно важнее, потому что небольшой личный опыт и слабая логика требуют в качестве своего дополнения какого-то по-своему надёжного механизма распознавания "чужого".
Звучит как парадокс, но именно благодаря своему "легковерию" дети чутко улавливают фальшь в отношениях с ними. Полное доверие является непременным условием для их активного участия в общении, и они сами стремятся к нему, но такое доверие возникает лишь на основе эмоционального единства, которое подделать практически невозможно.