Моя первая вписка.
В качестве отдыха от текстов по работе, пишу тексты с воспоминаниями о моей хиповой юности. Львовские Алик Олисевич и Иван Банах вдохновили своими акциями и альманахами)
Придумала даже название для будущей книжки: Когда я была хиппи: мой первый раз )))
Первый текст там будет такой:
Моя первая вписка.
Среди хиппи ходил когда-то такой анекдот: «Встречаются два пионера (так называли новообращенных хиппи) вечером на стриту. Один у другого спрашивает: «Вписку нашёл?» - Нет. - И я нет. Ну, что: по домам тогда?»
Вписка для хиппи была не только местом, где тебя накормят и дадут возможность выспаться - вписка была такой своеобразной проверкой на то, насколько ты свой для этого места и этих людей. Насколько ты вписываешься в то место, где ты хочешь переночевать, насколько ты вписываешься в ту жизнь, которую ты хочешь вести.
Я была совсем юной девочкой, когда я стала хиппи: мне казалось, что хиппи - особые люди, лучшие люди на свете. Потом-то я конечно поняла, что далеко не лучшие: особые - да. Любимые мною - да : ведь любят не только лучших. Но вначале - я конечно здорово их идеализировала: мы, пионеры, все идеализировали олду (взрослых хиппи: тех, кто вёл такой образ жизни уже много лет). Думала ли я тогда, что когда-нибудь сама стану такой олдой и на меня восхищенно будут смотреть уже новые пионеры? Нет, я никогда об этом не думала: мы все тогда верили только в наше Здесь и Сейчас.
А Здесь и Сейчас для меня тогда не предусматривало общение с олдой: идеализируя олду, я считала, что у меня нет никаких оснований к ним приставать с разговорами и расспросами. Я - всего-лишь обычная девочка, которая ходит в школу, потом встречается с тами-же, как она, а вечерами идёт ночевать к себе домой. Пусть я к тому времени съездила в Питер и даже успела побывать на Сайгоне (легендарном кафе, где собирались питерские неформалы): я ездила в Питер с друзьями, и это была просто поездка на школьные каникулы. У меня там не было общения с мудрыми олдовыми хиппи: в Питере я общалась тогда с такими же, как и я, ровестниками-идеалистами.
Я, конечно, понимала, что я легко могу заинтересовать олду в качестве отвязной герлы для секса, но для меня такой вариант категорически не подходил: я искала себе учителей, но явно не через секс. Подсознательно я , наверное, искала для себя инициации, как это делали индейцы и другие племенные народы. Чтобы стать полноценным членом племени, неофит должен был пройти проверку: такую себе инициацию. Это как-раз про вписку, да: насколько ты вписываешься в это племя и этот образ жизни.
Мы часами вели философские разговоры: мы верили, что есть хиппи, а есть - «сочувствующие». Сочувстующие - это люди, которые разделяют все идеи и идеалы хиппи: но их ключевое отличие от хиппи в том, что сочувствующие - всегда теоретики. Другими словами, хиппи действительно так живут, а сочувствующие - лишь хотели бы так жить.
И вот передо мной, что назвается, в полный рост встал вопрос: действительно ли я хиппи, или я просто «сочувствую». Иногда в метро, где я часами каталась, разглядывая пассажиров, мне встречались люди, при взгляде на которых мне очень хотелось к им подойти. Люди, у которых могли бы быть уже свои вполне взрослые дети, но это не мешало им продолжать носить сумасшедшие яркие бусы, расшитые сумки, потёртые штаны: ездить в таком виде, и легко смеяться над недоумёнными взглядами прочих граждан.
Люди, которые (наверное, в силу их возраста) казались мне очень сильными и мудрыми: раз они до сих пор в системе (так называли хиповое братство в советское время) - видимо, они настоящие хиппи. Не просто тусовщики, от скуки меряющие антураж хиппи, не просто сочувствующие, ведущие философские беседы, попивая портвейн, купленный на родительские деньги. Олдовые или олда: так мы их называли между собой. Хиппи за тридцать, с которыми я очень хотела познакомиться в те времена, когда я только делала первые шаги по этой (как мне казалось тогда, нашей общей) дороге, а мой последний школьный год подходил к концу.
Но - я не решалась к ним подойти: я думала, что могу выглядеть в их глазах, как неадекватная фанатка - я не хотела так выглядеть. Я хотела общения на равных, понимая, что только такое общение будет в кайф и им, и мне. Только такое общение - общение на равных позволит им меня уважать: я хотела уважения от тех людей, которых я уважала.
Общение на равных? И вдруг меня озарило: вписка! Я могу подойти к этим людям и разговаривать с ними на равных , если я нахожусь в чужом городе и мне нужна вписка. Если я голодная, если мне негде ночевать, если мне действительно нужна помощь!
Я действительно хиппи, как я и думаю? Олдовые помогут мне и впишут меня! Если мне только кажется, что я хиппи - они просто откажутся со мной разговаривать. И увидев, как они отворачиваются от меня, я пойму, что я никакая не хиппи. А тоже тусовщица или сочувствующая, как и многие из моих ровестников, кого я тогда встречала на своей киевской тусовке.
Я решила, что мне нужно поехать в совершенно незнакомый мне большой город: город ,где хиппи точно есть, но знакомых мне - точно нету. И - принять свою судьбу: если я действительно хиппи - у меня будет вписка, если нет … Я старалась не думать о том, что будет, «если нет».
Мой выбор пал на Москву: В Питере у меня знакомые уже появились, а в Москве я раньше даже не была. В журнале «Юность» за пару недель до этого я прочитала, что хиппи в Москве тусуются на Арбате: добравшись до Москвы и спросив у прохожего, где находится Арбат, я с замиранием сердца отправилась навстречу своей судьбе.
И - у судьбы отменное чувство юмора: я ехала в метро, шла по улице, возвращалась, снова шла - ни одного хиппи мне на встречу не попадалось. Никаких хиппи: мне казалось, что Киев просто заполнен хиппи по сравнению с тем, что я видела в Москве этим вечером.
Вечер между тем стремительно превращался в ночь: метро закрывалось - я ехала совершенно непонятно куда. «Следующая станция Ботаническая», - объявил громкоговоритель в почти пустом вагоне. Был июнь месяц: в моём рюкзаке лежали свитер и байковое одеяло. «Это безопаснее и приятнее, чем вокзал, - подумала я.- Ботаническая - значит там ботанический сад: ночи уже не такие холодные» Я не боялась ночевать одна: в моём рюкзаке лежал ещё и нож-финка. Я надеялась, что мне не придётся его использовать, но - я была готова за себя постоять. В те времена хиппи ходили с ножами: наверное, сейчас это странно представить, но тогда это была наша обычная жизнь.
Выйдя из метро я ничего не увидела: фонари не горели. Людей тоже не было. Но через какое-то время наконец-то начали попадаться деревья. Дерево, дерево, ещё одно дерево. А вот уже трава и кусты. «Наверное, это ботанический сад», - подумала я. Я падала с ног от усталости: растелив на траве своё одеяло и натянув свитер, я провалилась в сон.
Утром я проснулась от странных звуков: машины ревели и гудели так, словно я сплю прямо на дороге. Приподнявшись с одеяла, я - убедилась, что это почти так и есть. На перекрёстке дорог подобие газона с чахлыми кустиками - именно это место я вчера в темноте и приняла за ботанический сад.
Я быстро спрятала одеяло, и - полезла в самую гущу кустиков, надеясь, что меня не будет видно, хотя мочевой пузырь вынуждал меня не слишком церемониться. Кустики не подвели. Собираюсь уже вылезать. И вдруг слышу: «Она только что была здесь, товарищ милиционер. Спала прямо тут эта цыганка: буквально на этом самом месте» Законопослушный гражданин ведёт милиционера прямо к месту, с которого я две минуты назад встала, чтобы залезть в эти кустики. Ну, я решила продолжать сидеть на корточках, прячась за кустиками до тех пор, пока они не осознают, что птички больше нету - упорхнула.
Вылезла я из кустиков, и - снова поехала на Арбат. Я была голодная и разбитая: я грустно думала о том, что мной интересуется только милиция, да и то лишь в качестве цыганки. Я не хотела никаких разговоров с милицией: я искала олду - олда отказывалась попадаться мне на глаза.
Как я тогда выглядела? Врядле я была похожа на цыганку (разве что накрытая до носа одеялом). Как там было у Крематория? «Маленькая девочка со взглядом волчицы». У меня был жёсткий цепкий взгляд, но я уже мало что видела: мои глаза застилали слёзы.
А в моих волосах был большущий такой валдайский колокольчик, который оглушительно звонил при каждом моём шаге: мы выглядели как фрики, как придурки, как сумасшедшие - нам казалось это самым правильным и красивым тогда.
Моя голова была опущена вниз: я машинально продолжала куда-то идти, не думая уже не о чём. «Эй, сестрёнка, - услышала я. - А где тут?..» Что он меня спросил тогда? Про какое-то тусовочное место на Арбате спросил - сейчас уже даже и не вспомню, про какое. Это был вопрос, сродни вопросу: «который час?» для знакомства с понравившейся девушкой. Только такой вопрос - чтоб показать, что он свой для меня. Смотрю: мой ровестник (не олда), в чистой тельняшке (наверняка дома ночует), волосы ещё даже не успели сильно отрасти. «Отстань, - говорю. - Не знаю я ничего тут» А он мне: «Ты чего такая злая? Ты ведь своя - ты же тоже хиппи»
И тут меня буквально прорвало. Я начала рыдать, и сквозь рыдания говорить: «Я второй день ничего не ем… Сегодня ночевала на какой-то клумбе…Я никому тут не нужна…Я не…Я ничего не могу…Никого найти…Не могу…»
А он мне так спокойно и серьёзно: «Ты уже нашла меня: теперь у тебя всё будет хорошо. Я сегодня вечером уезжаю, но я тебе всё подробно расскажу, куда тебе идти» «Не надо мне готовую вписку - я не хочу», - продолжала захлёбываться рыданиями я. «А я тебе и не дам готовую вписку - у меня её и нету. Но я тебе расскажу, где искать нужных тебе людей. Тех, кого ты тут ищишь»
И он рассказал, да.
И это были действительно те люди, которых я искала.
Они были немногим старше меня, но они не были домашними хиппи, какой была тогда я. Или я уже тоже не была тогда домашней хиппи: я встретила ровню себе - чуть-чуть навырост, но именно тех, кто был мне тогда нужен.
Оказалось, что они тоже ходили с ножами, как и я: в Москве была шутка насчёт стрелки (встречи) с семи часов до люберов - будучи хиппи, гулять вечерами по Москве было очень небезопасно. Они были смелыми, сильными и ослепительно красивыми: да, именно так я их видела тогда и вспоминаю сейчас. Когда я с ними заходила в метро, служительницы метро пытались не пустить нас, причитая, что мы своим видом позорим советсткое метро, а они, слыша эти гневные причитания, только беззаботно смеялись.
Потом я встретила в Москве и олду, но олда была настолько вялая и бесцветная по сравнению с этими яркими и бодрыми чуваками, что я ничуть не жалела, что меня вписали не олдовые, а такие-же, как и я.
Мы любили одинаковые книжки и музыку, наши идеалы были общими, мы искали похожее. Даже наши сны были очень похожи. Именно эта похожесть притягивала нас друг к другу, скрепляя это притяжение настоящей братско-сестринской любовью: любовью, позволяющей, нам выжить. Позволяющей нам вырасти и самим стать сильной, бодрой и яркой олдой: теми, кого мы безуспешно искали тогда в нашей прекрасной юности.
А мою вторую ночь в Москве я провела на флэту у чувака , который жил в малюсенькой комнате , и в ней же вписывал волосатых. Как там было у Умки: «…мой народ: волосатые ублюдки, кроме тех, кто залетел на сутки - эти лысые наоборот». Волосатые ублюдки: они пугающе выглядели, они пугающе себя вели - они были самыми добрыми и щедрыми из всех, кого я до этого знала.
Мы пришли туда с Алисой и Наполеоном: хозяин квартиры был другом Наполеона. Зайдя в квартиру, я тут-же отправилась в ванную: отмыв с себя всю грязь, я выключила воду и стала не спеша одеваться.
А недалеко от двери в ванную сидели на корточках двое чуваков и что-то обсуждали: квартирка крошечная - фактически , они сидели под самой дверью. Коридор узенький: я еле протиснулась мимо них, когда шла в ванную. А выключив в ванной воду, я - вдруг услышала их разговоры. Они обсуждали - нас с Алиской. И - делили меня! «Она моя! - говорил один. - Нет, я тебе её не отдам - забирай себё чёрную (у Алиски были чёрные волосы)», - горячо возражал второй.
Я лихорадочно стала прикидывать пути отступления: сейчас я выйду из ванной, надену шузы, возьму в коридоре свой бэг … Я вышла и стала трясущимися руками надевать свои матерчатые туфельки. «Ты чего?», - спросил один из чуваков, глядя на моё опрокинутое лицо. «Да я тут подумала, что я на улице переночую: у вас тут людей много, а места - не очень, а там есть лавочки…», - начала мямлить я. «Так ты слышала наш разговор?» - подал голос второй. Они переглянулись друг с другом, и - буквально повалились на не слишком чистый пол коридора от хохота. «Да мы же шутили: мы просто так прикалывались! Да тебя пальцем никто не тронет: ты же наша сестра!»
Дверь комнаты открылась: на пороге показался Наполеон. «Кончайте шуметь -ночь уже. Чего ты тут стоишь в коридоре (это уже мне) - давай заходи. Мы тебе и Алиске кровать освободили, а мы все на полу будем спать. Не волнуйся: там вдвоём вам места хватит - кровать широкая»
Где вы сейчас: люди, благодаря которым я узнала тогда, что значит любить и быть любимой? Те, кто делился со мной самым ценным, что у них было: своим домом, своим хлебом, теплом своего сердца. Те, кто позорил своим видом советское метро, и радовал этим же видом меня и таких же, как я. Те, у кого я училась быть смелой, быть сильной, быть щедрой.
Те, кто навсегда остались в моей памяти, как люди, родством с которыми я до сих пор горжусь.
Вы были моей семьёй: мы сами выбирали себе тогда семью, чтобы любить и поддерживать тех, кого мы выбирали считать своими. Чтобы делиться с ними единственной конфетой, чтобы уступать им свою кровать, укладываясь спать на полу.
Чтобы помогать друг другу вырасти: вырасти и стать теми, кем мы сами себя сможем придумать. Вырасти и вписаться во взрослый мир, делая его нашим общим домом: домом, в котором хочется жить.
Придумала даже название для будущей книжки: Когда я была хиппи: мой первый раз )))
Первый текст там будет такой:
Моя первая вписка.
Среди хиппи ходил когда-то такой анекдот: «Встречаются два пионера (так называли новообращенных хиппи) вечером на стриту. Один у другого спрашивает: «Вписку нашёл?» - Нет. - И я нет. Ну, что: по домам тогда?»
Вписка для хиппи была не только местом, где тебя накормят и дадут возможность выспаться - вписка была такой своеобразной проверкой на то, насколько ты свой для этого места и этих людей. Насколько ты вписываешься в то место, где ты хочешь переночевать, насколько ты вписываешься в ту жизнь, которую ты хочешь вести.
Я была совсем юной девочкой, когда я стала хиппи: мне казалось, что хиппи - особые люди, лучшие люди на свете. Потом-то я конечно поняла, что далеко не лучшие: особые - да. Любимые мною - да : ведь любят не только лучших. Но вначале - я конечно здорово их идеализировала: мы, пионеры, все идеализировали олду (взрослых хиппи: тех, кто вёл такой образ жизни уже много лет). Думала ли я тогда, что когда-нибудь сама стану такой олдой и на меня восхищенно будут смотреть уже новые пионеры? Нет, я никогда об этом не думала: мы все тогда верили только в наше Здесь и Сейчас.
А Здесь и Сейчас для меня тогда не предусматривало общение с олдой: идеализируя олду, я считала, что у меня нет никаких оснований к ним приставать с разговорами и расспросами. Я - всего-лишь обычная девочка, которая ходит в школу, потом встречается с тами-же, как она, а вечерами идёт ночевать к себе домой. Пусть я к тому времени съездила в Питер и даже успела побывать на Сайгоне (легендарном кафе, где собирались питерские неформалы): я ездила в Питер с друзьями, и это была просто поездка на школьные каникулы. У меня там не было общения с мудрыми олдовыми хиппи: в Питере я общалась тогда с такими же, как и я, ровестниками-идеалистами.
Я, конечно, понимала, что я легко могу заинтересовать олду в качестве отвязной герлы для секса, но для меня такой вариант категорически не подходил: я искала себе учителей, но явно не через секс. Подсознательно я , наверное, искала для себя инициации, как это делали индейцы и другие племенные народы. Чтобы стать полноценным членом племени, неофит должен был пройти проверку: такую себе инициацию. Это как-раз про вписку, да: насколько ты вписываешься в это племя и этот образ жизни.
Мы часами вели философские разговоры: мы верили, что есть хиппи, а есть - «сочувствующие». Сочувстующие - это люди, которые разделяют все идеи и идеалы хиппи: но их ключевое отличие от хиппи в том, что сочувствующие - всегда теоретики. Другими словами, хиппи действительно так живут, а сочувствующие - лишь хотели бы так жить.
И вот передо мной, что назвается, в полный рост встал вопрос: действительно ли я хиппи, или я просто «сочувствую». Иногда в метро, где я часами каталась, разглядывая пассажиров, мне встречались люди, при взгляде на которых мне очень хотелось к им подойти. Люди, у которых могли бы быть уже свои вполне взрослые дети, но это не мешало им продолжать носить сумасшедшие яркие бусы, расшитые сумки, потёртые штаны: ездить в таком виде, и легко смеяться над недоумёнными взглядами прочих граждан.
Люди, которые (наверное, в силу их возраста) казались мне очень сильными и мудрыми: раз они до сих пор в системе (так называли хиповое братство в советское время) - видимо, они настоящие хиппи. Не просто тусовщики, от скуки меряющие антураж хиппи, не просто сочувствующие, ведущие философские беседы, попивая портвейн, купленный на родительские деньги. Олдовые или олда: так мы их называли между собой. Хиппи за тридцать, с которыми я очень хотела познакомиться в те времена, когда я только делала первые шаги по этой (как мне казалось тогда, нашей общей) дороге, а мой последний школьный год подходил к концу.
Но - я не решалась к ним подойти: я думала, что могу выглядеть в их глазах, как неадекватная фанатка - я не хотела так выглядеть. Я хотела общения на равных, понимая, что только такое общение будет в кайф и им, и мне. Только такое общение - общение на равных позволит им меня уважать: я хотела уважения от тех людей, которых я уважала.
Общение на равных? И вдруг меня озарило: вписка! Я могу подойти к этим людям и разговаривать с ними на равных , если я нахожусь в чужом городе и мне нужна вписка. Если я голодная, если мне негде ночевать, если мне действительно нужна помощь!
Я действительно хиппи, как я и думаю? Олдовые помогут мне и впишут меня! Если мне только кажется, что я хиппи - они просто откажутся со мной разговаривать. И увидев, как они отворачиваются от меня, я пойму, что я никакая не хиппи. А тоже тусовщица или сочувствующая, как и многие из моих ровестников, кого я тогда встречала на своей киевской тусовке.
Я решила, что мне нужно поехать в совершенно незнакомый мне большой город: город ,где хиппи точно есть, но знакомых мне - точно нету. И - принять свою судьбу: если я действительно хиппи - у меня будет вписка, если нет … Я старалась не думать о том, что будет, «если нет».
Мой выбор пал на Москву: В Питере у меня знакомые уже появились, а в Москве я раньше даже не была. В журнале «Юность» за пару недель до этого я прочитала, что хиппи в Москве тусуются на Арбате: добравшись до Москвы и спросив у прохожего, где находится Арбат, я с замиранием сердца отправилась навстречу своей судьбе.
И - у судьбы отменное чувство юмора: я ехала в метро, шла по улице, возвращалась, снова шла - ни одного хиппи мне на встречу не попадалось. Никаких хиппи: мне казалось, что Киев просто заполнен хиппи по сравнению с тем, что я видела в Москве этим вечером.
Вечер между тем стремительно превращался в ночь: метро закрывалось - я ехала совершенно непонятно куда. «Следующая станция Ботаническая», - объявил громкоговоритель в почти пустом вагоне. Был июнь месяц: в моём рюкзаке лежали свитер и байковое одеяло. «Это безопаснее и приятнее, чем вокзал, - подумала я.- Ботаническая - значит там ботанический сад: ночи уже не такие холодные» Я не боялась ночевать одна: в моём рюкзаке лежал ещё и нож-финка. Я надеялась, что мне не придётся его использовать, но - я была готова за себя постоять. В те времена хиппи ходили с ножами: наверное, сейчас это странно представить, но тогда это была наша обычная жизнь.
Выйдя из метро я ничего не увидела: фонари не горели. Людей тоже не было. Но через какое-то время наконец-то начали попадаться деревья. Дерево, дерево, ещё одно дерево. А вот уже трава и кусты. «Наверное, это ботанический сад», - подумала я. Я падала с ног от усталости: растелив на траве своё одеяло и натянув свитер, я провалилась в сон.
Утром я проснулась от странных звуков: машины ревели и гудели так, словно я сплю прямо на дороге. Приподнявшись с одеяла, я - убедилась, что это почти так и есть. На перекрёстке дорог подобие газона с чахлыми кустиками - именно это место я вчера в темноте и приняла за ботанический сад.
Я быстро спрятала одеяло, и - полезла в самую гущу кустиков, надеясь, что меня не будет видно, хотя мочевой пузырь вынуждал меня не слишком церемониться. Кустики не подвели. Собираюсь уже вылезать. И вдруг слышу: «Она только что была здесь, товарищ милиционер. Спала прямо тут эта цыганка: буквально на этом самом месте» Законопослушный гражданин ведёт милиционера прямо к месту, с которого я две минуты назад встала, чтобы залезть в эти кустики. Ну, я решила продолжать сидеть на корточках, прячась за кустиками до тех пор, пока они не осознают, что птички больше нету - упорхнула.
Вылезла я из кустиков, и - снова поехала на Арбат. Я была голодная и разбитая: я грустно думала о том, что мной интересуется только милиция, да и то лишь в качестве цыганки. Я не хотела никаких разговоров с милицией: я искала олду - олда отказывалась попадаться мне на глаза.
Как я тогда выглядела? Врядле я была похожа на цыганку (разве что накрытая до носа одеялом). Как там было у Крематория? «Маленькая девочка со взглядом волчицы». У меня был жёсткий цепкий взгляд, но я уже мало что видела: мои глаза застилали слёзы.
А в моих волосах был большущий такой валдайский колокольчик, который оглушительно звонил при каждом моём шаге: мы выглядели как фрики, как придурки, как сумасшедшие - нам казалось это самым правильным и красивым тогда.
Моя голова была опущена вниз: я машинально продолжала куда-то идти, не думая уже не о чём. «Эй, сестрёнка, - услышала я. - А где тут?..» Что он меня спросил тогда? Про какое-то тусовочное место на Арбате спросил - сейчас уже даже и не вспомню, про какое. Это был вопрос, сродни вопросу: «который час?» для знакомства с понравившейся девушкой. Только такой вопрос - чтоб показать, что он свой для меня. Смотрю: мой ровестник (не олда), в чистой тельняшке (наверняка дома ночует), волосы ещё даже не успели сильно отрасти. «Отстань, - говорю. - Не знаю я ничего тут» А он мне: «Ты чего такая злая? Ты ведь своя - ты же тоже хиппи»
И тут меня буквально прорвало. Я начала рыдать, и сквозь рыдания говорить: «Я второй день ничего не ем… Сегодня ночевала на какой-то клумбе…Я никому тут не нужна…Я не…Я ничего не могу…Никого найти…Не могу…»
А он мне так спокойно и серьёзно: «Ты уже нашла меня: теперь у тебя всё будет хорошо. Я сегодня вечером уезжаю, но я тебе всё подробно расскажу, куда тебе идти» «Не надо мне готовую вписку - я не хочу», - продолжала захлёбываться рыданиями я. «А я тебе и не дам готовую вписку - у меня её и нету. Но я тебе расскажу, где искать нужных тебе людей. Тех, кого ты тут ищишь»
И он рассказал, да.
И это были действительно те люди, которых я искала.
Они были немногим старше меня, но они не были домашними хиппи, какой была тогда я. Или я уже тоже не была тогда домашней хиппи: я встретила ровню себе - чуть-чуть навырост, но именно тех, кто был мне тогда нужен.
Оказалось, что они тоже ходили с ножами, как и я: в Москве была шутка насчёт стрелки (встречи) с семи часов до люберов - будучи хиппи, гулять вечерами по Москве было очень небезопасно. Они были смелыми, сильными и ослепительно красивыми: да, именно так я их видела тогда и вспоминаю сейчас. Когда я с ними заходила в метро, служительницы метро пытались не пустить нас, причитая, что мы своим видом позорим советсткое метро, а они, слыша эти гневные причитания, только беззаботно смеялись.
Потом я встретила в Москве и олду, но олда была настолько вялая и бесцветная по сравнению с этими яркими и бодрыми чуваками, что я ничуть не жалела, что меня вписали не олдовые, а такие-же, как и я.
Мы любили одинаковые книжки и музыку, наши идеалы были общими, мы искали похожее. Даже наши сны были очень похожи. Именно эта похожесть притягивала нас друг к другу, скрепляя это притяжение настоящей братско-сестринской любовью: любовью, позволяющей, нам выжить. Позволяющей нам вырасти и самим стать сильной, бодрой и яркой олдой: теми, кого мы безуспешно искали тогда в нашей прекрасной юности.
А мою вторую ночь в Москве я провела на флэту у чувака , который жил в малюсенькой комнате , и в ней же вписывал волосатых. Как там было у Умки: «…мой народ: волосатые ублюдки, кроме тех, кто залетел на сутки - эти лысые наоборот». Волосатые ублюдки: они пугающе выглядели, они пугающе себя вели - они были самыми добрыми и щедрыми из всех, кого я до этого знала.
Мы пришли туда с Алисой и Наполеоном: хозяин квартиры был другом Наполеона. Зайдя в квартиру, я тут-же отправилась в ванную: отмыв с себя всю грязь, я выключила воду и стала не спеша одеваться.
А недалеко от двери в ванную сидели на корточках двое чуваков и что-то обсуждали: квартирка крошечная - фактически , они сидели под самой дверью. Коридор узенький: я еле протиснулась мимо них, когда шла в ванную. А выключив в ванной воду, я - вдруг услышала их разговоры. Они обсуждали - нас с Алиской. И - делили меня! «Она моя! - говорил один. - Нет, я тебе её не отдам - забирай себё чёрную (у Алиски были чёрные волосы)», - горячо возражал второй.
Я лихорадочно стала прикидывать пути отступления: сейчас я выйду из ванной, надену шузы, возьму в коридоре свой бэг … Я вышла и стала трясущимися руками надевать свои матерчатые туфельки. «Ты чего?», - спросил один из чуваков, глядя на моё опрокинутое лицо. «Да я тут подумала, что я на улице переночую: у вас тут людей много, а места - не очень, а там есть лавочки…», - начала мямлить я. «Так ты слышала наш разговор?» - подал голос второй. Они переглянулись друг с другом, и - буквально повалились на не слишком чистый пол коридора от хохота. «Да мы же шутили: мы просто так прикалывались! Да тебя пальцем никто не тронет: ты же наша сестра!»
Дверь комнаты открылась: на пороге показался Наполеон. «Кончайте шуметь -ночь уже. Чего ты тут стоишь в коридоре (это уже мне) - давай заходи. Мы тебе и Алиске кровать освободили, а мы все на полу будем спать. Не волнуйся: там вдвоём вам места хватит - кровать широкая»
Где вы сейчас: люди, благодаря которым я узнала тогда, что значит любить и быть любимой? Те, кто делился со мной самым ценным, что у них было: своим домом, своим хлебом, теплом своего сердца. Те, кто позорил своим видом советское метро, и радовал этим же видом меня и таких же, как я. Те, у кого я училась быть смелой, быть сильной, быть щедрой.
Те, кто навсегда остались в моей памяти, как люди, родством с которыми я до сих пор горжусь.
Вы были моей семьёй: мы сами выбирали себе тогда семью, чтобы любить и поддерживать тех, кого мы выбирали считать своими. Чтобы делиться с ними единственной конфетой, чтобы уступать им свою кровать, укладываясь спать на полу.
Чтобы помогать друг другу вырасти: вырасти и стать теми, кем мы сами себя сможем придумать. Вырасти и вписаться во взрослый мир, делая его нашим общим домом: домом, в котором хочется жить.