Дмитрий Быков
Дмитрий Быков // "Новая газета", №28, 20 марта 2017 года
Три года как никакого Крыма, и скал его, и медуз.
Боюсь, что это необратимо, - хотя почему боюсь?
Своих любимых в чужих объятьях я видел не раз, не пять
и твердо знаю, что дар терять их - важнее, чем возвращать.
Что берег отнят - не в том досада, потерпим, не в первый раз;
досада в том, что его не надо отнявшим его у нас.
В Гурзуф ли едут они на отдых? В Артеке ли их сыны?
На склонах Альп, на карлсбадских водах их виллы размещены.
Они же Крыма не знали сроду, на раз доказать могу:
ни эти горы, ни эту воду… Им важно накласть врагу!
Мы ясно помним весь этот скрежет, не дети, в конце концов:
приедет Ярош и всех зарежет! Придет и взорвет Сенцов!
Американский авианосец на Ялту уже залез,
спешит к Тавриде и скоро скосит сакральный наш Херсонес…
Еще припомнят все эти бредни и пламенный абордаж,
и то, как сами они намедни кричали, что Крым не наш, -
что им до моря? Что им до Крыма? На что им страна моя?
Им надо больше огня и дыма, и гордости, и вранья,
и чтобы больше диванных воинств, и прочий кипящий квас…
Им вряд ли важно себе присвоить. Им важно отнять у нас.
А как любил я свеченье моря, соленый гнилой лиман,
толкучку набережных и мола, огни кораблей, туман,
досмотры вечные на границе, ДАИ и ее рвачей…
Он был, конечно, не украинский. По сути, он был ничей.
Он был моим, и уже не будет, и надо учиться жить
в стране, где каждый любого судит и каждый каждому жид.
Нас всех накрыло одной рогожей, притом до скончанья лет.
Тут был один полуостров Божий, но Бога там больше нет.
Я в год бывал там четыре раза, и летом, и в холода -
порой посредством седьмого ВАЗа, на поезде иногда;
на том вокзале в четыре года сошел я, где мой портрет
сегодня с надписью «Враг народа» висит еще… или нет?
Сюда с Олимпа укрылись боги - от них ли я отрекусь?!
Я знал тут каждый изгиб дороги, и каждый камень, и куст.
Без этих вылазок, слишком частых, боялся я умереть;
нигде на свете я не был счастлив, как здесь, - и не буду впредь, -
нигде не пишется так, как в Ялте, и замыслов большинство
мне там явилось… но вот пожалте. Все предало, все мертво.
Предатель-море, предатель-небо, я сбросил бы вашу власть,
мне не допрыгнуть до вас, и недо- забыть, и недо- проклясть.
Вот так же, верно, лишившись корня, барчук, эмигрант, атлет,
прокляв отчизну и только помня свои девятнадцать лет,
считал предателями и Выру, и Батово, и Москву.
Как те изгои, я тоже вымру. Я точно не доживу
до возвращенья из полуада. На юге души - пятно.
Я с этим свыкся, и мне не надо туда, где осквернено.
Ведь есть и Вырица, и Кампанья, и кстати, - на том стою, -
все это полезное привыканье к посмертному бытию.
Мы все однажды уйдем от мира, мы все обратимся в прах,
нам будет больно все то, что мило, увидеть в чужих руках -
в последний раз, пролетая мимо. Так нас тренирует Бог.
Хотя что это начнется с Крыма - он сам угадать не мог.
Три года как никакого Крыма, и скал его, и медуз.
Боюсь, что это необратимо, - хотя почему боюсь?
Своих любимых в чужих объятьях я видел не раз, не пять
и твердо знаю, что дар терять их - важнее, чем возвращать.
Что берег отнят - не в том досада, потерпим, не в первый раз;
досада в том, что его не надо отнявшим его у нас.
В Гурзуф ли едут они на отдых? В Артеке ли их сыны?
На склонах Альп, на карлсбадских водах их виллы размещены.
Они же Крыма не знали сроду, на раз доказать могу:
ни эти горы, ни эту воду… Им важно накласть врагу!
Мы ясно помним весь этот скрежет, не дети, в конце концов:
приедет Ярош и всех зарежет! Придет и взорвет Сенцов!
Американский авианосец на Ялту уже залез,
спешит к Тавриде и скоро скосит сакральный наш Херсонес…
Еще припомнят все эти бредни и пламенный абордаж,
и то, как сами они намедни кричали, что Крым не наш, -
что им до моря? Что им до Крыма? На что им страна моя?
Им надо больше огня и дыма, и гордости, и вранья,
и чтобы больше диванных воинств, и прочий кипящий квас…
Им вряд ли важно себе присвоить. Им важно отнять у нас.
А как любил я свеченье моря, соленый гнилой лиман,
толкучку набережных и мола, огни кораблей, туман,
досмотры вечные на границе, ДАИ и ее рвачей…
Он был, конечно, не украинский. По сути, он был ничей.
Он был моим, и уже не будет, и надо учиться жить
в стране, где каждый любого судит и каждый каждому жид.
Нас всех накрыло одной рогожей, притом до скончанья лет.
Тут был один полуостров Божий, но Бога там больше нет.
Я в год бывал там четыре раза, и летом, и в холода -
порой посредством седьмого ВАЗа, на поезде иногда;
на том вокзале в четыре года сошел я, где мой портрет
сегодня с надписью «Враг народа» висит еще… или нет?
Сюда с Олимпа укрылись боги - от них ли я отрекусь?!
Я знал тут каждый изгиб дороги, и каждый камень, и куст.
Без этих вылазок, слишком частых, боялся я умереть;
нигде на свете я не был счастлив, как здесь, - и не буду впредь, -
нигде не пишется так, как в Ялте, и замыслов большинство
мне там явилось… но вот пожалте. Все предало, все мертво.
Предатель-море, предатель-небо, я сбросил бы вашу власть,
мне не допрыгнуть до вас, и недо- забыть, и недо- проклясть.
Вот так же, верно, лишившись корня, барчук, эмигрант, атлет,
прокляв отчизну и только помня свои девятнадцать лет,
считал предателями и Выру, и Батово, и Москву.
Как те изгои, я тоже вымру. Я точно не доживу
до возвращенья из полуада. На юге души - пятно.
Я с этим свыкся, и мне не надо туда, где осквернено.
Ведь есть и Вырица, и Кампанья, и кстати, - на том стою, -
все это полезное привыканье к посмертному бытию.
Мы все однажды уйдем от мира, мы все обратимся в прах,
нам будет больно все то, что мило, увидеть в чужих руках -
в последний раз, пролетая мимо. Так нас тренирует Бог.
Хотя что это начнется с Крыма - он сам угадать не мог.