Свистелка на Четыре Такта
'Работая как-то в зарослях, я услышал странный свистящий и булькающий звук. Я подошел ближе и наткнулся на два трупа, вследствие жары, казалось, пробудившихся для какой-то призрачной жизни. Ночь была душной и тихой. Как прикованный, долго стоял я перед жуткой находкой.'
Э. Юнгер
1. Эрнст
Знали бы они. Видели бы они, где я, чем я занят этой ночью. В черном пальто, одетом навыворот… Вылетел бы я с работы моментально. Глава Московского Офиса, шутка ли.
Луны сегодня нет, черная ночь, но я иду по тропинке наугад, не ошибаюсь. Даже веток деревьев не касаюсь и оград - а здесь, в дальнем участке кладбища, все заросло, ограды могильные близко, впритык. Но я знаю, что не ошибусь. Словами не расскажу, на бумаге не нарисую, а разбуди меня ночью, наугад, вот так - найду.
Я выключился, я - не я, то есть - не Эрнст. С тех пор, наверное, не Эрнст, как перед выходом полотенце дома завязал узлом. Когда вернусь и переступлю порог дома, я развяжу узел и умоюсь холодной водой. Какое-то время не буду на себя смотреть в зеркало. Потом осторожно гляну. Потом еще раз, уже дольше…
То лицо, что я увижу, будет постепенно становиться моим. Обычным моим лицом.
Постепенно…
Не сразу.
Я иду тихо, будто через подошву, нервами чую землю - здесь песок рассыпан, тихо надо… Здесь корень. Я слышу, как шишка мягко ударилась о мох. Вот нарастающий, дробный шум, это шумят листья осин - как будто не шумят, а брякают друг о друга... с другим деревом не спутаешь. Это ветер. Я в ответ тоненько свищу, посвистываю еле слышно… У нормальных людей свистеть - плохая примета. А у тех, кто ночь ходит по кладбищу в пальто навыворот - совсем другое. Ну вот.
Вот и она.
Я просто знаю, что это - «она», вот знаю - и все. Ржавая ограда со сломанной калиткой. Засохший жасмин, трава по пояс. Крест железный, сваренный наскоро - наверное, в середине прошлого века. Может, даже и до войны.
Сквозь ржавчину еле проступают белые цифры. У того, кто здесь лежит, нет имени, только номер. Я преклоняю колено - и сухая трава скрывает меня. Ну, здравствуй. Смотри что я принес тебе. То, что ты просила, да ?
На весу я пытаюсь вынуть из бумажного пакета то, что принес - шоколад и сигареты, но ручки пакета вдруг обрываются и он с шумом падает в сухую траву. Заждалась, значит. Не торопись… Я сейчас. Вот. Сейчас.
Я разворачиваю шоколад в кладу его в изголовье. Потом я открываю сигареты - тонкие черные сигареты, вытягиваю одну на четверть. Зажигаю спичку… Тлеющая едва заметная точка. Снова шум: это опять ветер, и точка становится ярче, пульсирует - и я осторожно опускаю пачку с дымящейся сигаретой рядом с шоколадкой.
Это не все. Смотри, что у меня еще есть…. Вот. Из кармана я достаю фотографию Кроля. Цветную. На прошлой неделю снятую. Кроль на ней нарядный такой, в галстуке, и улыбается, улыбается. Рожа лоснится, очки сверкают.
Я стараюсь сдержать себя.. Не сейчас. Не сейчас отпускать.
С собой у меня маленькая садовая лопатка, вроде детского совочка. Осторожно острием лопатки я проникаю в дерн, в сырую землю. Потом беру фото и отправляю в землю, лицом вниз. «Смотри, - говорю я. Смотри, это он. Это Кроль»… «Покойная раба безымянная…» … «тебя поминаю»…
Слова древнего заклинания я произношу вслух, как заученные стихи. «Прошу, подсоби… у Кроля волю, защиту, здоровье отбери… возле Кроля тебе стоять… От себя не отпускать…»
Сейчас надо опустить себя. Сейчас.
Покойная раба безымянная, цепляй Кроля, хватай Кроля, зубами Кроля грызи, когтями Кроля дери, иди к нему в горло, в нутро, язык поганый ему вырывай, рот ему могильной землей засыпай. Ржавых гвоздей ему в тело, червей ему в кости, клетку грудную ему железными пальцами ломай, и дальше я сбиваюсь с ритма - сожми его поганое трепыхающееся сердце, гляди, гляди, гляди ему в лицо, пока эта гадина не издохнет...»
Все…
Вот теперь все. Сказано. Да прошено. Сделано. Да откуплено.
…Потом я долго стою, прислонившись спиной к стволу осины. Через кору и ствол, через корни снимается, уходит в сырую землю то, что могло ударить меня, что могло вернуться ко мне.
2. Кроль
Они у меня получат. Они у меня все получат.
Аудит спущу на них, тварей, разберут по косточкам. После этого можно разгонять к хренам собачьим и их, и весь их московский офис. Эрнста даже увольнение не спасет - обеспечу ему такой волчий билет, что ни в один банк не возьмут. Пирожками пусть торгует.
Пиджак уже не сходится, зараза… И ремень врезается, дышать трудно. Сбросить бы килограммов пять, а лучше - десять. Странно - почему я его так не люблю ?
Выбешивает он меня. Что-то есть в нем… Не сходится, не получается вычислить. А я людей знаю, я их вижу. Любого человека прокачиваю и просчитываю за первые минут десять общения. А этого - не вижу. Весь такой логичный, положительный. Правильный. Но это - маска, понятное дело. А вот что за ней. Я ничего не вижу за ней.
На поезд я опаздываю, и водитель везет меня в Выборг из Питера - пережженый воздух в салоне, за окошком - поля. И туман на полях.
Они, конечно, встретят меня по-царски. Сам Кроль пожаловал… Будут кормить, поить и ублажать. Хренушки вам…
Занавесочки в машине повесили, ишь.
Душно, душно и тянет в сон.
В сон.
3. Эрнст.
Как чудесно в Москве ранним вечером, в конце мая ! Замечательно пахнет сирень. Это летнее кафе на веранде - веранда похожа на деревянный подиум, весь утопающий в зелени. Официанты снуют туда и сюда. Мы сидим с Кролем за пустым столиком, чистая белая скатерть перед нами - кофе еще не принесли. Кроль что-то мне рассказывает, мы ведь с ним друзья, иначе и быть не может.. Он сейчас в Выборге, нет в Москве никакого Кроля - но почему бы в пятницу вечером ему тут не побыть ? Он в пепельно-сером костюме, без галстука. Темный платочек в горошек из кармана торчит. Он толстый, здоровый, Кроль этот - метра два в нем роста, но костюм сидит как влитой, скрывает полноту. Одышка у него - торопился, когда шел сюда. Обычный пятничный шум вокруг, звон посуды, гул голосов - кроме нас в кафе много народа, и веранда быстро заполняется. Вот девушка вошла, худенькая, в темном платье, стрижка каре. Я не вижу ее лица. Кроль увлеченно рассказывает мне случай из жизни. Она пробирается между столиков, берет легкий плетеный стул - наверное, к кому-то хочет подсесть. Ого, да ей лет уже за сорок, вдруг понимаю я… Куда она ? Здесь все столы заняты. Они что, не видят ? Почему ей не скажут ?
Она ставит свой стул за спиной у Кроля. Она садится. Почему, думаю я, я не вижу ее лица ? Тут я понимаю, что смртрю на нас с Кролем как бы со стороны, будто снимают камерой. Я вижу себя. Я вижу Кроля, увлеченного рассказывающего мне что-то. Я вижу ее - боком, вполоборота - сидящую за спиной Кроля. Руки худые, опущены вдоль тела, а платьице темное, простенькое, вылинявшее такое, веревочкой перевязано. Будто в гробу в нем лежали, почему-то думаю я. Ценник, небось, шестизначный - сюда другую публику не пустят. Стрижка только мешает - не вижу ее лица. Она поднимает руку. Рукой она медленно, медленно тянется к спине Кроля. Худой рукой. А пальцы сжаты в кулак.
Почему Кроль не видит… Почему никто не видит…? Почему никто не скажет ?
Тут я вижу, что не кулак это.
Что на руке у нее нет ни одного пальца. И что рука ее, точнее - культя - как головешка, вся в черной саже и засохшей крови.
-
Почему-почему... Потому, что все это вижу только я. Еще до конца не проснувшись, я бреду в ванную, засовываю голову под душ.
Приснится же.
4. Кроль
…потом своды. Низкие кирпичные своды. Бывший застенок какой-то, говорят… Это какой по счету…
Сбился.
Накачали они меня хорошо, это да. Это они молодцы. Начали с пива, заканчивают теперь водкой. Ничего, я не таких перепивал. Душно вот только очень.
Бар называется «Лабиринт». Низкие своды, стены из красного кирпича, и когда мы заваливаемся всей компанией туда, там уже полно народу, сквозь дым ничего не видно. До этого, кажется, был еще один, только я не помню названия.
Помню, что они начали с пива.
Или нет… Мы сидели у моря на каких-то деревянных скамьях, но это еще, кажется, до того как взяли коньяк. Ну да хрен с ними со всеми. Что, думают - не разгоню ? Разгоню.
Музыка долбит, все ее пытаются перекричать, в подвал валит новый и новый народ. Дым коромыслом. Мы с трудом продираемся к свободному столику - Генеральный нам сам столик заказывал - но везде почему-то сидят немцы, много немцев, откуда в Выборге столько немцев, думаю я, но думать становится лень, дальше я не помню. Сам Генеральный и два его зама уже притащили откуда-то девок.
Ха, говорю я. Меня хотите совсем доконать ? Но меня не слышно, здесь никого не слышно, техно хреначит так, что грудная клетка резонирует. Рядом со мной мелкая совсем девка в черном платьишке без рукавов. Это они мне, значит, подогнали. Дым, столбом стоит дым - приглядываюсь, а ей не то двадцать, не то сорок лет. Ишь… Хрен поймешь.
Ущербное какое-то лицо. Личико. Заостренный носик, стрижечка, а когда она смеется, и все ее лицо будто сводит в болезненная гримаску. Морщит ее всю.
Что-то нехорошо мне. Подышать бы. Странное лицо, совсем не отсюда лицо. Из сороковых годов…В фильмах черно-белых такие были. Не от них ведь она... Не похожа на этих блядей протокольных.
«Пойдем на воздух» , - говорю я - не слышно в общем грохоте, но она, похоже, по губам читает.
Выбираемся на улицу , в сырую темноту - здесь тихо, я вдыхаю холодный ночной майский воздух. Сначала я вижу просто, как красные точки сигарет разгораются и гаснут, потом - людей, они стоят, переговариваются негромко и тоже, наверное, дышат, как я. Я дышу, дышу. Что-то нехорошо мне. Она берет меня под руку.
«Вы - Кроль, да ?»
Я киваю. Не помогает мне холодный воздух. Лечь бы. Полежать бы тут где-нибудь. Откуда она знает, как меня зовут ..?
«Я работаю здесь, в городе... В больнице….» Нервический смешок. В темноте я вижу ее белое лицо и черные, без зрачков, глаза. Треугольное лицо лемура.
«Слушай, Кроль… Я ведь тоже раньше думала - вот замуж… Вот жизнь там... Машина... Дача.. Кроль, п-понимаешь... Я там работаю, я все видела, вижу все это, как... Как их моют, как потрошат… Меня привела сюда подруга…»
Она пьяна, понимаю я. Она смертельно пьяна - до такой степени, что кажется нормальной.
«Кроль, знаешь, все это... Все эти вот… Эти вот - род.. родственники..»
Отпусти, думаю я, отпусти, отпусти.
Но она берет меня за запястье - ледяными пальцами, как железной паучьей лапкой - тут холод пробирает сквозь тонкую шерстяную ткань. Проникает до самого нутра, подступая к сердцу.
«Кроль, понимаешь, человек умирает один, человек всегда умирает один. Один, понимаешь, и тут уже неважно - дети там... Семья там…. Родственники там…»
Сердце, оказывается, живое, оно как беззащитный живой слизняк, когда его сдавливают железными пальцами. Оно выскальзывает и подступает к горлу, загораживая его, мешая дышать.
Пусти, хочу сказать я, пусти меня.
Пусти, зачем, зачем ты.
У тебя ведь пальцев нет.
Весь мир вокруг меня как будто кто-то осторожно берет и ставит, как чудовищных размеров коробку, на бок.
Пусти, еще пытаюсь сказать я, но вместо своих слов слышу клокотание, сипящее клокотание и свист.
Свист.