(no subject)
Залгаллер (1920-2020) - ленинградский математик, фронтовик (1941-1945), от Ленфронта дошел до Вост. Германии.
Хорошо пишет.
Из самого конца книги "Быт войны":
...После лагерей проверки часть из них попадает сразу в наши войска. Попавший в мой взвод боец рассказывает, что выжил в плену потому, что попал на работы по разборке завалов после бомбежек немецких городов. «Мы в развалинах наложим в ведро масла, а сверху - картофельных очисток, и идем в лагерь. Часовой заглянет в ведро и скажет: «У-у, руссише швейне...» А как американцы пришли, я взял автомат и пошел по домам убивать тех, кто нас мучил. Я город хорошо знал... Тут меня привели к американскому коменданту. «Ты, - говорят, - ходишь людей убиваешь?» - «Я тех, кто нас мучил в лагере. Зол на них». А он мне: «Ну ладно, еще четырех убей и хватит». А потом - взяли в их часть. Я шел с ними и до американца в дома заходил, проверить - нет ли засады или мин. Они сами-то очень берегутся. Так и шли на восток»
* * * * * * *
Оформил демобилизацию. На узле связи мне на прощание телефонистки-немки испекли торт.
На обратном пути в Берлине остановился у тех же хозяев. Попросил их сходить на рынок, купить мне чемодан, постельное белье и скатерть. Пошел их сосед, молодой инвалид, по профессии художник-декоратор. Принес большой чемодан (шранк-кофр) и белье, в том числе очень красивую вышитую скатерть.
Пришли двое американских солдат. Один играет на рояле, а второй, я и этот декоратор танцуем с хозяйкой и ее подругами. Странная у американцев армия. Патрульный на «Виллисе» едет по городу и из ящика торгует сигаретами. На руке водителя несколько, тоже продающихся, часов. Американец говорит мне по-немецки: «Нам еще с вами предстоит воевать».
Все разошлись. Хозяйка, ее зовут Фрида Рихтер, говорит, что родилась в 1918 году, отсюда ее имя («Фриден» - мир). Имела двух детей-близнецов, умерли в эту войну. «Вам, русским, хорошо. Вы - свободные».
В Бресте пересадка. Толпы ждущих эшелона. У меня на этот раз груз - чемодан и велосипед. Отпускники поданный (видимо, не для них) пустой эшелон берут штурмом, заваливают вещами. Комендант кричит машинисту: «Пошел, увози скорей этих бандитов». И мы уезжаем.
Едем через Минск. Пустое место, палочка с надписью «МИНСК», как писали «МИНЫ». Разбитый город где-то рядом. Вокруг палочки с надписью «МИНСК» виден только нищий вокзальный рынок.
И я дома, у заботливой мамы. Война кончилась.
Первое время не могу понять, почему вокруг никто не умирает. Мозг упорно перебирает варианты: «Если этот умрет, надо то-то поручить тому-то...» Это прошло у меня только года через два. Я думаю, что пришел с фронта слегка ненормальным.
Может быть, поэтому память меньше сохранила то, что было в войне повседневностью: ненависть к фашизму, тяжесть существования в невозможных условиях, потрясения тяжелых боев, привычку носиться среди разрывов, связывая провода. Зато остались в памяти люди. Много людей. В большинстве хорошие. (Плохие помнятся как досадное исключение.) Помнятся хорошие, очень хорошие.
От их имени я живу.
Хорошо пишет.
Из самого конца книги "Быт войны":
...После лагерей проверки часть из них попадает сразу в наши войска. Попавший в мой взвод боец рассказывает, что выжил в плену потому, что попал на работы по разборке завалов после бомбежек немецких городов. «Мы в развалинах наложим в ведро масла, а сверху - картофельных очисток, и идем в лагерь. Часовой заглянет в ведро и скажет: «У-у, руссише швейне...» А как американцы пришли, я взял автомат и пошел по домам убивать тех, кто нас мучил. Я город хорошо знал... Тут меня привели к американскому коменданту. «Ты, - говорят, - ходишь людей убиваешь?» - «Я тех, кто нас мучил в лагере. Зол на них». А он мне: «Ну ладно, еще четырех убей и хватит». А потом - взяли в их часть. Я шел с ними и до американца в дома заходил, проверить - нет ли засады или мин. Они сами-то очень берегутся. Так и шли на восток»
* * * * * * *
Оформил демобилизацию. На узле связи мне на прощание телефонистки-немки испекли торт.
На обратном пути в Берлине остановился у тех же хозяев. Попросил их сходить на рынок, купить мне чемодан, постельное белье и скатерть. Пошел их сосед, молодой инвалид, по профессии художник-декоратор. Принес большой чемодан (шранк-кофр) и белье, в том числе очень красивую вышитую скатерть.
Пришли двое американских солдат. Один играет на рояле, а второй, я и этот декоратор танцуем с хозяйкой и ее подругами. Странная у американцев армия. Патрульный на «Виллисе» едет по городу и из ящика торгует сигаретами. На руке водителя несколько, тоже продающихся, часов. Американец говорит мне по-немецки: «Нам еще с вами предстоит воевать».
Все разошлись. Хозяйка, ее зовут Фрида Рихтер, говорит, что родилась в 1918 году, отсюда ее имя («Фриден» - мир). Имела двух детей-близнецов, умерли в эту войну. «Вам, русским, хорошо. Вы - свободные».
В Бресте пересадка. Толпы ждущих эшелона. У меня на этот раз груз - чемодан и велосипед. Отпускники поданный (видимо, не для них) пустой эшелон берут штурмом, заваливают вещами. Комендант кричит машинисту: «Пошел, увози скорей этих бандитов». И мы уезжаем.
Едем через Минск. Пустое место, палочка с надписью «МИНСК», как писали «МИНЫ». Разбитый город где-то рядом. Вокруг палочки с надписью «МИНСК» виден только нищий вокзальный рынок.
И я дома, у заботливой мамы. Война кончилась.
Первое время не могу понять, почему вокруг никто не умирает. Мозг упорно перебирает варианты: «Если этот умрет, надо то-то поручить тому-то...» Это прошло у меня только года через два. Я думаю, что пришел с фронта слегка ненормальным.
Может быть, поэтому память меньше сохранила то, что было в войне повседневностью: ненависть к фашизму, тяжесть существования в невозможных условиях, потрясения тяжелых боев, привычку носиться среди разрывов, связывая провода. Зато остались в памяти люди. Много людей. В большинстве хорошие. (Плохие помнятся как досадное исключение.) Помнятся хорошие, очень хорошие.
От их имени я живу.