(no subject)
Люблю просыпаться на даче, чтобы продавленная кровать, одеяло из лоскутков и непременно запах сырости. Чтобы скрип половиц, далекий детский смех и ветка яблони постукивала по стеклу. И даже толстая черная муха мзззммммзззз так по кругу, что в городе вызвала только раздражение, здесь как один из пазлов в попытке восстановить картинку...
...когда ты снова маленькая, вот сейчас спустишься по лестнице, услышишь шарканье тапок по крашеному оргалиту. Увидишь краем глаза горку бутербродов с творогом и огурцом на черном хлебе, обязательно, тот который называют "рижским". А там назывался rupmaize. Старое зеркало в рост в полутёмном холле, чёрный телефон на полочке.
Бабушка. Статная, строгая, уютная, добрая, с ободком на седых волосах стоит спиной и наливает чай. Дедушке в его особенную чашку - с чёрной ниточкой на ручке и тёмной каемкой от чая по краю. У дедушки загорелая лысина и седая щетина. Он долго молча пьёт чай и слушает "Голоса Америки" на VEFовском приемнике, священные моменты, смотри не дыша, не мешай! Раз в неделю бреет щетину - раскладная бритва, помазок, оловянный стаканчик, кипяток. Курит в кочегарке беломор.
Дедушка был юристом, наполовину немец, голубоглазый блондин, шутник, встретил пятнадцатилетнюю бабушку (ничего сочетание?) и ждал её до двадцати. А она всё смеялась, приходила на свидания с подругами, устраивала ему дурацкие испытания. Поженились, родился мамин старший брат. Потом он утонул и родилась моя мама, лет через 7 мой дядя.
Дедушка был репрессирован два года, реабилитировался угрюмой мумией со стальным взглядом, бил маму до двадцати по попе ремнём. Мама сбежала в Питер. Бабушка терпела и любила (где граница, и есть ли?). Работала паспортисткой в Юрмале и вела хозяйство, торговала на рынке розами и помидорками и растила детей. Её любила и уважала половина побережья. Остальные завидовали.
Её не стало, когда мне было одиннадцать, потом и дедушка. Не смог. Помню слезинки в резких морщинах спустя год, летним вечером. Он принёс мне свои кальсоны, растерянный "тут дырочки есть, бабушка раньше зашивала, а я не могу". Я боялась его до онемения и вдруг он был беспомощен.
Зимой его похоронили. Исчез VEFовский приёмник, долгие завтраки, чашка с ниточкой и сушёные травы под крышей и море. То море. Утренний сад, умытые огурцы в теплице, важные жуки, смородина, курицы. Это Время ушло. А я всё пытаюсь вернуться.
...когда ты снова маленькая, вот сейчас спустишься по лестнице, услышишь шарканье тапок по крашеному оргалиту. Увидишь краем глаза горку бутербродов с творогом и огурцом на черном хлебе, обязательно, тот который называют "рижским". А там назывался rupmaize. Старое зеркало в рост в полутёмном холле, чёрный телефон на полочке.
Бабушка. Статная, строгая, уютная, добрая, с ободком на седых волосах стоит спиной и наливает чай. Дедушке в его особенную чашку - с чёрной ниточкой на ручке и тёмной каемкой от чая по краю. У дедушки загорелая лысина и седая щетина. Он долго молча пьёт чай и слушает "Голоса Америки" на VEFовском приемнике, священные моменты, смотри не дыша, не мешай! Раз в неделю бреет щетину - раскладная бритва, помазок, оловянный стаканчик, кипяток. Курит в кочегарке беломор.
Дедушка был юристом, наполовину немец, голубоглазый блондин, шутник, встретил пятнадцатилетнюю бабушку (ничего сочетание?) и ждал её до двадцати. А она всё смеялась, приходила на свидания с подругами, устраивала ему дурацкие испытания. Поженились, родился мамин старший брат. Потом он утонул и родилась моя мама, лет через 7 мой дядя.
Дедушка был репрессирован два года, реабилитировался угрюмой мумией со стальным взглядом, бил маму до двадцати по попе ремнём. Мама сбежала в Питер. Бабушка терпела и любила (где граница, и есть ли?). Работала паспортисткой в Юрмале и вела хозяйство, торговала на рынке розами и помидорками и растила детей. Её любила и уважала половина побережья. Остальные завидовали.
Её не стало, когда мне было одиннадцать, потом и дедушка. Не смог. Помню слезинки в резких морщинах спустя год, летним вечером. Он принёс мне свои кальсоны, растерянный "тут дырочки есть, бабушка раньше зашивала, а я не могу". Я боялась его до онемения и вдруг он был беспомощен.
Зимой его похоронили. Исчез VEFовский приёмник, долгие завтраки, чашка с ниточкой и сушёные травы под крышей и море. То море. Утренний сад, умытые огурцы в теплице, важные жуки, смородина, курицы. Это Время ушло. А я всё пытаюсь вернуться.