Командир панка
Esquire выпустил большую статью про Егора Летова, которая называется также, как нынешняя запись. Много неинтересного интеллигентного трепа, но есть одна нить, которую я выделяю в виде трех цитат.
Многие великие люди прошлого - от Петра Вяземского до Корнея Чуковского - независимо друг от друга сходились в мысли, что в России необходимо жить долго. Ибо только на долгой дистанции можно прочувствовать энергию этой странной территории, которую Максимилиан Волошин называл странной божьей делянкой. Летов о том же самом высказался короче - от словосочетания «русское поле экспериментов» у всякого местного жителя по хребту пробегут мурашки, даже если ни о какой «Гражданской обороне» он и слыхом не слыхивал.
(...)
В России надо жить долго, но Летов прожил всего 43 года. Однако именно на них пришлись главные изломы русской истории последних десятилетий. С точки зрения концентрации потрясений сравниться с этим периодом в ХХ веке могли разве что первые сорок лет советской власти. Известно, что при разломе выделяется огромное количество энергии. И вот именно эти самые разломы, кажется, и фиксировала летовская музыка. Именно отсюда произрастает заключенное в ней острое ощущение почвы. Причем не в поэтическом, а в самом что ни на есть физиологичном смысле. В этих песнях была и есть какая-то тяжелая, пахучая, осязаемая землистость - «русское поле источает снег».
(...)
Начав с уже упомянутой фиксации этого самого разлома, Летов в конце девяностых (альбомы «Солнцеворот» и «Невыносимая легкость бытия») занялся проявлением, что ли, той самой бешеной энергии. Той энергии, из-за которой мы до сих пор не можем определиться с отношением к «лихим девяностым». Не в последнюю очередь не можем, кстати, из-за амбивалентности эпитета, означающего одновременно беду и молодецкую удаль.
Многие великие люди прошлого - от Петра Вяземского до Корнея Чуковского - независимо друг от друга сходились в мысли, что в России необходимо жить долго. Ибо только на долгой дистанции можно прочувствовать энергию этой странной территории, которую Максимилиан Волошин называл странной божьей делянкой. Летов о том же самом высказался короче - от словосочетания «русское поле экспериментов» у всякого местного жителя по хребту пробегут мурашки, даже если ни о какой «Гражданской обороне» он и слыхом не слыхивал.
(...)
В России надо жить долго, но Летов прожил всего 43 года. Однако именно на них пришлись главные изломы русской истории последних десятилетий. С точки зрения концентрации потрясений сравниться с этим периодом в ХХ веке могли разве что первые сорок лет советской власти. Известно, что при разломе выделяется огромное количество энергии. И вот именно эти самые разломы, кажется, и фиксировала летовская музыка. Именно отсюда произрастает заключенное в ней острое ощущение почвы. Причем не в поэтическом, а в самом что ни на есть физиологичном смысле. В этих песнях была и есть какая-то тяжелая, пахучая, осязаемая землистость - «русское поле источает снег».
(...)
Начав с уже упомянутой фиксации этого самого разлома, Летов в конце девяностых (альбомы «Солнцеворот» и «Невыносимая легкость бытия») занялся проявлением, что ли, той самой бешеной энергии. Той энергии, из-за которой мы до сих пор не можем определиться с отношением к «лихим девяностым». Не в последнюю очередь не можем, кстати, из-за амбивалентности эпитета, означающего одновременно беду и молодецкую удаль.