Шоколадные эксцессы Игоря Северянина
Изысканность - это то, что мы потеряли навеки 19 июля 1914 года!.. Вернее: 25 октября 1917 года. (Игорь Северянин)
Игорь Северянин (скульптор Л. А. Усов)
Пожалуй, никто в русской литературе с таким наслаждением не смаковал шоколад, как Игорь Северянин (1887 - 1941). Даже Валерий Брюсов, решив спародировать Северянина и эгофутуристов, в 1913 году обратил на это внимание в «Стихах Нелли». А, как известно, в хорошей пародии ничего не появляется просто так:
Кучер остановит ход у «Эльдорадо»,
Прошуршит по залам шелк, мелькнет перо.
«Нелли! Что за встреча!» - «Граф, я очень рада…»
Шоколад и рюмка трипль-сек-куантро.
Игорь Северянин, начало 1910-х. Источник фото: www.poet-severyanin.ru
Но и сам Северянин поначалу относился к своему творчеству не вполне серьезно, как «иронизирующее дитя». Правда, и эта ирония тоже была ... не всерьез. Такая игра с зеркалами рано или поздно заканчивается плохо.
Об этом после. А пока давайте же насладимся околошоколадными эксцессами «короля поэтов». Кстати, есть у Северянина такое высказывание:
Половые эксцессы - изысканная инструментовка симфонии чувственности.
Что ж, излишества вредны, но на определенном уровне восприятия действительно сродни изысканности. До оскомины и горечи. Заглянем?
И сразу нас встречает не кто иная как эксцессерка из дебютного (на самом деле нет, но официально - да) сборника Игоря Северянина «Громокипящий кубок» (1913):
Эксцессерка
Ты пришла в шоколадной шаплетке,
Подняла золотую вуаль.
И, смотря на паркетные клетки,
Положила боа на рояль.
Ты затихла на палевом кресле,
Каблучком молоточа паркет...
Отчего-то шепнула: «А если?..»
И лицо окунула в букет.
У окна альпорозы в корзине
Чуть вздохнули, - их вздох витьеват.
Я не видел кузины в кузине,
И едва ли я в том виноват...
Ты взглянула утонченно-пьяно,
Прищемляя мне сердце зрачком...
И вонзила стрелу, как Диана,
Отточив острие язычком...
И поплыл я, вдыхая сигару,
Ткя седой и качелящий тюль, -
Погрузиться в твою Ниагару,
Сенокося твой спелый июль...
Игорь Северянин. В петличке знак «EGO». Санкт-Петербург. 1912 г. Источник фото: www.poet-severyanin.ru
Притворимся, что это была всего лишь прелюдия и «плывем» дальше. Лето 1915 года. Дата 19 июля 1914 года давно осталась позади, но в воздухе еще не веет непоправимостью, хотя привычные звуки мирной жизни уже не слышны (стихотворение из сборника Victoria regia, 1915):
Рондель белой ночи
Сегодня волны не звучат,
И облако - как белолилия.
Вот английская эскадрилия
Плывет из Ревеля в Кронштадт.
Ты на балконе шоколад
Кусаешь, кутаясь в мантилии.
Сегодня волны не звучат,
И облака - как белолилии.
Я у забора. Горный скат.
Ах, ленно сделать мне усилия -
Сбежать к воде: вот если б крылия!
Я странной немотой объят
И жутью: волны не звучат.
«Русский Оскар Уайльд» - Игорь Северянин. 1914 год. Источник фото: www.poet-severyanin.ru
Но время неумолимо, и маленькая плитка шоколада в руках прелестной дачницы внезапно превращается в нечто угрожающее и перекрывающее не только звук, но и свет - в том числе и в значении «мир» (сборник «Тост безответный», 1916):
Это страшно
Это страшно! - всё одно и то же:
Разговоры, колкости, обеды,
Зеленщик, прогулка, море, сон,
Граммофон, тоска, соседей рожи,
Почта, телеграммы про победы,
И в саду все тот же самый клен...
Из окна коричневая пашня
Грандиозной плиткой шоколада
На зеленой скатерти травы.
Где сегодняшний и где вчерашний
Дни? Кому была от них услада?
Я не знаю! Знаете ли вы?
Игорь Северянин, 1915 год. Источник фото: www.poet-severyanin.ru
После 25 октября 1917 года в новой России от былой изысканности мало-помалу не осталось и следа. В последний раз в Москве Игорь Северянин побывал 27 февраля 1918 года, на знаменитом вечере поэтов в Политехническом музее:
Игорь Северянин и его дамы (шарж, 1915 год). Источник: www.poet-severyanin.ru
В Москве в конце февраля 1918 года были назначены выборы короля поэтов. Выборы должны были состояться в Политехническом музее, в Большой аудитории. Ряд поэтов, объявленных в афише, не приехал - например, К. Бальмонт. Стихи петербургских поэтов читали артисты. Среди многих выступающих на этом своеобразном вечере были Маяковский и Игорь Северянин. Страстные споры, крики и свистки то и дело возникали в аудитории, а в перерыве дело дошло чуть не до драки между сторонниками Северянина и Маяковского. Маяковский читал замечательно. Он читал начало «Облака» и только что сработанный «Наш марш»… Королем был избран Северянин - за ним по количеству голосов следовал Маяковский. Кажется, голосов тридцать или сорок решили эту ошибку публики. (Яков Черняк)
В начале марта Северянин возвращается на дачу в Тойлу и остается в Эстонии до конца своих дней: сначала как вынужденный эмигрант, а с 1921 года - как гражданин Эстонии.
Игорь Северянин, Таллин, 1920 год. Источник фото: www.poet-severyanin.ru
В 1919 году он издал сразу три сборника: «Creme des Violettes» (избранное), «Puhajogi» и «Вервена. Поэзы 1918-19 гг.»:
В новых книжках Северянина можно сыскать стихи той кисейной нежности, на которую он большой мастер, но все его гризетки, дачницы, кусающие шоколад, и соловьи, защитники куртизанок, идут мимо, в лучшем случае утомляя, в худшем - раздражая. И три книжки, лежащие передо мною, - они отзвук старого Петербурга и старой Москвы, только памятка - в них нет крови, ни плоти тех дат, которые стоят на их обложке. (А. Дроздов).
Мария Домбровская, гражданская жена Игоря Северянина, которая уехала с ним в Тойлу. Источник фото: culture.ru
Но мало-помалу стихи Северянина снова обрели - теперь уже новую - плоть. Как писал сам поэт, он «простотой идёт va banque»:
Ничего никому не нужно, кроме физиологических отправлений. Искусство, наука, «идейность» - или поза, или выгода. (Игорь Северянин)
Но и в этой «простоте» снова нашлось место для шоколада.
Игорь Северянин с единственной официальной женой Фелиссой Круут, 1928 год. Источник фото: www.poet-severyanin.ru
И даже для целой кондитерской. Кондитерской для мужчин из сборника «Плимутрок» (1924). Где те самые «эксцессы» расцвели едва ли не с прежней силой:
Потом приходит старый доктор:
«Позвольте шоколадный торт».
- «Как поживает Типси?» - «Дог-то?
А чтоб его подрал сам черт!
Сожрал соседских всех индюшек -
Теперь плати огромный куш…
Хе-хе, не жаль за женщин-душек,
Но не за грех собачьих душ!
Вы что-то будто похудели?
Что с Вами, барынька? давно ль?»
- «Мне что-то плохо в самом деле,
И все под ложечкою боль…»
- «Что ж, полечиться не мешало б…»
«Все это так, да денег нет…»
- «Ну уж, пожалуйста, без жалоб:
Я, знаете ли, не аскет:
Не откажусь принять натурой…
Согласны, что ли?» - «Отчего ж…»
- И всей своей дала фигурой
Понять, что план его хорош.
(«Кондитерская для мужчин»)
Уже в 1930-х годах Северянин уходит от грубого натурализма, воскрешая в памяти, на языке и в стихе былые переливы шоколадной палитры вкусов. Впрочем, в «столе» у него еще оставались обломки былых сладко-шоколадных поэз.
Игорь Северянин, 1933 год. Источник фото: culture.ru
Как в стихотворении «Полянка шустрой белки», написанном в 1923 году, но опубликованном только в сборнике «Литавры солнца» (1934):
Над озером полянка,
Полянка шустрой белки.
Там фея и вакханка
Затеяли горелки.
Строга, надземна фея,
Вакханка - как чертенок.
И ветерок, арфея
Над озером, так звонок.
Вокруг полянки - сосны,
Под соснами прохлада,
А в ней спесиво-косны,
Как бы из шоколада,
Грибы, что ледовыми
Зовутся знатоками,
И над полянкой - имя
Поэта, точно знамя!..
Игорь Северянин, 1933 год. Источник фото: culture.ru
Но это были и в самом деле уже обломки - даже не дольки - может, «шоколадок былых времен», а, может, «ледышек». В середине 1930-х годов Северянина волновали более глубокие вопросы, «эксцессы» стали только поводом для бесконечного внутреннего монолога, уже не столь уверенно маскирующегося под диалог то ли с любимой, то ли с треснувшим зеркалом:
Ваши глаза
В недоверчивых Ваших глазах, рассеянно-мягких,
Чуть презрительных, умных глазах
Отражаются мглисто незримые маки
На журчащих безводных ручьях…
Да, забвенье без отдыха, без утоленья
Жажда жуткая - глаз Ваших суть.
Здесь, пожалуй, доха неуместна оленья -
Вас похитив, в нее завернуть…
Я смотрю в глубину безразлично-прохладных,
Скорбно-наглых и злых Ваших глаз,
Иногда золотых, иногда шоколадных,
Постигая, что мир не для Вас.
Слишком дни монотонны, а ночи надрывны,
Пошлость или капризный излом.
Человек не родился, а люди противны
И уж так примитивны при том!..
(Кишинев, 7 апреля 1934)
Поэт постоянно чувствует себя «не своим» и более того - «не своим собственным», чуждым и окружающим, и себе самому. Этот мир и не для него тоже. Он словно «негр на севере», для которого любой шоколад горек:
Негры на севере
У шоколаднотелой Персюльки
В ушах забавно-пестрые висюльки.
На побережье северной реки
Она сидит в сквозной зеленой тюльке.
Пасет стада баранов Фертифлюр
Под медленно алеющей рябиной,
И Пепекеке, грустен и понур,
Над суковатой трудится дубиной.
Десятый год не видели песков
Взрастившей их, живившей их Сахары.
Десятый год живут в стране снегов,
Про африканские забыв загары.
Я иногда люблю под вечерок
Пройти в деревню черных колонистов
И к Персюльки усевшись на порог,
Изнежить душу в соловьиных свистах.
Вокруг голубоватые белки
Глаз негритянских, грустных на чужбине.
О дальнем юге грезит Персюльки
И о цветущей - пусть в мечтах! - пустыне.
И старый Марля ужин подает,
Такой невкусный вкусам африканским.
И сердце мне горячей болью жжет,
Когда сердцам я внемлю чужестранским.
(«Негры на севере», Пюхайыги, 1935)
Вера Коренди, гражданская жена и последняя муза поэта
И это почти последнее упоминание о шоколаде в творчестве поэта. Никакого шоколада больше не будет, как не будет и «эксцессов». Останется только горечь «обглоданных» надежд, от которой тяжело языку и страшно больному сердцу:
Без нас
От гордого чувства, чуть странного,
Бывает так горько подчас:
Россия построена заново
Не нами, другими, без нас…
Уж ладно ли, худо ль построена,
Однако построена всё ж.
Сильна ты без нашего воина,
Не наши ты песни поешь!
И вот мы остались без родины,
И вид наш и жалок, и пуст, -
Как будто бы белой смородины
Обглодан раскидистый куст...
(1936)
Эстонский поэт Алексис Раннит и Игорь Северянин. 1939 год
Только в скорбном и одновременно ироничном самоинтервью «Игорь-Северянин беседует с Игорем Лотаревым о своем 35-летнем юбилее» 1940 года еще промелькнет упоминание о шоколаде. Как о декорации для несбывшейся судьбы, десятилетиями умиравшей так близко и так далеко от Родины:
Комната выдержана в апельсиново-бежево-шоколадных тонах. Два удобных дивана, маленький письменный стол, полка с книгами, несколько стульев вокруг большого стола посередине, лонг-шэз у жарко натопленной палевой печки. На стенах - портреты Мирры Лохвицкой, Бунина, Римского-Корсакова, Рахманинова, Рериха; в углу - бронзовый бюст хозяина, работы молодого эстонского скульптора Альфреда Каска. Игорь Северянин сидит в лонг-шэзе, смотрит неотрываемо на Нарову и много курит.
Я говорю ему:
- Итак, уже 35 лет, как вы печатаетесь.
- Этими словами вы подчеркиваете мой возраст, - смеясь отвечает он. - Пять лет назад я справлял 30-летие. Сегодня я постарел на пять лет. Почему не принято справлять пятилетнего юбилея? Воображаю, с какой помпою и восторгом моя петербургская молодежь тогда приветствовала бы меня! За такой юбилей я отдал бы с радостью все последующие 30 лет жизни! Тогда меня боготворили, буквально носили на руках, избрали королем поэтов, сами нарасхват покупали мои книги. Тогда мне не приходилось - дико вымолвить - рассылать их по квартирам почти и вовсе не знакомых людей, предлагать их и навязывать.
Голос поэта резко повышается. На лице его - прежние гнев и боль.
- Вы теперь что-нибудь пишете? - спрашиваю я, стараясь переменить тему.
- Почти ничего: слишком ценю Поэзию и свое имя, чтобы позволить новым стихам залеживаться в письменном столе. Только начинающие молокососы могут разрешить себе такую «роскошь». Издателей на настоящие стихи теперь нет. Нет на них и читателя, я теперь пишу стихи не записывая их, и потом навсегда забываю.
- И вам не обидно?
- Обидно должно быть не мне, а русским людям которые своим равнодушием довели поэта до такого трагического положения.
- Однако же, они любят и чтут Пушкина, Лермонтова…
- О, нет, они никого не любят, не ценят и не знают. Им сказали, что надо чтить, и они слушаются. Они больше интересуются изменами Натальи Николаевны, дурным характером Лермонтова и нецензурными эпиграммами двух гениев. Я как-то писал выдающемуся польскому поэту Казимиру Вежинскому: «Русская общественность одною рукою воскрешает Пушкина, а другою умерщвляет меня, Игоря Северянина». Ибо равнодушие в данном случае равняется умерщвлению...
Могила Игоря Северянина на Александро-Невском кладбище, Таллин
Пост для задания №6 марафона 91autumndays: https://91autumndays.livejournal.com/2699.html
Learnoff в: Одноклассниках, ВКонтакте, Instagram, Telegram, ЯндексДзен, Наш сайт
Игорь Северянин (скульптор Л. А. Усов)
Пожалуй, никто в русской литературе с таким наслаждением не смаковал шоколад, как Игорь Северянин (1887 - 1941). Даже Валерий Брюсов, решив спародировать Северянина и эгофутуристов, в 1913 году обратил на это внимание в «Стихах Нелли». А, как известно, в хорошей пародии ничего не появляется просто так:
Кучер остановит ход у «Эльдорадо»,
Прошуршит по залам шелк, мелькнет перо.
«Нелли! Что за встреча!» - «Граф, я очень рада…»
Шоколад и рюмка трипль-сек-куантро.
Игорь Северянин, начало 1910-х. Источник фото: www.poet-severyanin.ru
Но и сам Северянин поначалу относился к своему творчеству не вполне серьезно, как «иронизирующее дитя». Правда, и эта ирония тоже была ... не всерьез. Такая игра с зеркалами рано или поздно заканчивается плохо.
Об этом после. А пока давайте же насладимся околошоколадными эксцессами «короля поэтов». Кстати, есть у Северянина такое высказывание:
Половые эксцессы - изысканная инструментовка симфонии чувственности.
Что ж, излишества вредны, но на определенном уровне восприятия действительно сродни изысканности. До оскомины и горечи. Заглянем?
И сразу нас встречает не кто иная как эксцессерка из дебютного (на самом деле нет, но официально - да) сборника Игоря Северянина «Громокипящий кубок» (1913):
Эксцессерка
Ты пришла в шоколадной шаплетке,
Подняла золотую вуаль.
И, смотря на паркетные клетки,
Положила боа на рояль.
Ты затихла на палевом кресле,
Каблучком молоточа паркет...
Отчего-то шепнула: «А если?..»
И лицо окунула в букет.
У окна альпорозы в корзине
Чуть вздохнули, - их вздох витьеват.
Я не видел кузины в кузине,
И едва ли я в том виноват...
Ты взглянула утонченно-пьяно,
Прищемляя мне сердце зрачком...
И вонзила стрелу, как Диана,
Отточив острие язычком...
И поплыл я, вдыхая сигару,
Ткя седой и качелящий тюль, -
Погрузиться в твою Ниагару,
Сенокося твой спелый июль...
Игорь Северянин. В петличке знак «EGO». Санкт-Петербург. 1912 г. Источник фото: www.poet-severyanin.ru
Притворимся, что это была всего лишь прелюдия и «плывем» дальше. Лето 1915 года. Дата 19 июля 1914 года давно осталась позади, но в воздухе еще не веет непоправимостью, хотя привычные звуки мирной жизни уже не слышны (стихотворение из сборника Victoria regia, 1915):
Рондель белой ночи
Сегодня волны не звучат,
И облако - как белолилия.
Вот английская эскадрилия
Плывет из Ревеля в Кронштадт.
Ты на балконе шоколад
Кусаешь, кутаясь в мантилии.
Сегодня волны не звучат,
И облака - как белолилии.
Я у забора. Горный скат.
Ах, ленно сделать мне усилия -
Сбежать к воде: вот если б крылия!
Я странной немотой объят
И жутью: волны не звучат.
«Русский Оскар Уайльд» - Игорь Северянин. 1914 год. Источник фото: www.poet-severyanin.ru
Но время неумолимо, и маленькая плитка шоколада в руках прелестной дачницы внезапно превращается в нечто угрожающее и перекрывающее не только звук, но и свет - в том числе и в значении «мир» (сборник «Тост безответный», 1916):
Это страшно
Это страшно! - всё одно и то же:
Разговоры, колкости, обеды,
Зеленщик, прогулка, море, сон,
Граммофон, тоска, соседей рожи,
Почта, телеграммы про победы,
И в саду все тот же самый клен...
Из окна коричневая пашня
Грандиозной плиткой шоколада
На зеленой скатерти травы.
Где сегодняшний и где вчерашний
Дни? Кому была от них услада?
Я не знаю! Знаете ли вы?
Игорь Северянин, 1915 год. Источник фото: www.poet-severyanin.ru
После 25 октября 1917 года в новой России от былой изысканности мало-помалу не осталось и следа. В последний раз в Москве Игорь Северянин побывал 27 февраля 1918 года, на знаменитом вечере поэтов в Политехническом музее:
Игорь Северянин и его дамы (шарж, 1915 год). Источник: www.poet-severyanin.ru
В Москве в конце февраля 1918 года были назначены выборы короля поэтов. Выборы должны были состояться в Политехническом музее, в Большой аудитории. Ряд поэтов, объявленных в афише, не приехал - например, К. Бальмонт. Стихи петербургских поэтов читали артисты. Среди многих выступающих на этом своеобразном вечере были Маяковский и Игорь Северянин. Страстные споры, крики и свистки то и дело возникали в аудитории, а в перерыве дело дошло чуть не до драки между сторонниками Северянина и Маяковского. Маяковский читал замечательно. Он читал начало «Облака» и только что сработанный «Наш марш»… Королем был избран Северянин - за ним по количеству голосов следовал Маяковский. Кажется, голосов тридцать или сорок решили эту ошибку публики. (Яков Черняк)
В начале марта Северянин возвращается на дачу в Тойлу и остается в Эстонии до конца своих дней: сначала как вынужденный эмигрант, а с 1921 года - как гражданин Эстонии.
Игорь Северянин, Таллин, 1920 год. Источник фото: www.poet-severyanin.ru
В 1919 году он издал сразу три сборника: «Creme des Violettes» (избранное), «Puhajogi» и «Вервена. Поэзы 1918-19 гг.»:
В новых книжках Северянина можно сыскать стихи той кисейной нежности, на которую он большой мастер, но все его гризетки, дачницы, кусающие шоколад, и соловьи, защитники куртизанок, идут мимо, в лучшем случае утомляя, в худшем - раздражая. И три книжки, лежащие передо мною, - они отзвук старого Петербурга и старой Москвы, только памятка - в них нет крови, ни плоти тех дат, которые стоят на их обложке. (А. Дроздов).
Мария Домбровская, гражданская жена Игоря Северянина, которая уехала с ним в Тойлу. Источник фото: culture.ru
Но мало-помалу стихи Северянина снова обрели - теперь уже новую - плоть. Как писал сам поэт, он «простотой идёт va banque»:
Ничего никому не нужно, кроме физиологических отправлений. Искусство, наука, «идейность» - или поза, или выгода. (Игорь Северянин)
Но и в этой «простоте» снова нашлось место для шоколада.
Игорь Северянин с единственной официальной женой Фелиссой Круут, 1928 год. Источник фото: www.poet-severyanin.ru
И даже для целой кондитерской. Кондитерской для мужчин из сборника «Плимутрок» (1924). Где те самые «эксцессы» расцвели едва ли не с прежней силой:
Потом приходит старый доктор:
«Позвольте шоколадный торт».
- «Как поживает Типси?» - «Дог-то?
А чтоб его подрал сам черт!
Сожрал соседских всех индюшек -
Теперь плати огромный куш…
Хе-хе, не жаль за женщин-душек,
Но не за грех собачьих душ!
Вы что-то будто похудели?
Что с Вами, барынька? давно ль?»
- «Мне что-то плохо в самом деле,
И все под ложечкою боль…»
- «Что ж, полечиться не мешало б…»
«Все это так, да денег нет…»
- «Ну уж, пожалуйста, без жалоб:
Я, знаете ли, не аскет:
Не откажусь принять натурой…
Согласны, что ли?» - «Отчего ж…»
- И всей своей дала фигурой
Понять, что план его хорош.
(«Кондитерская для мужчин»)
Уже в 1930-х годах Северянин уходит от грубого натурализма, воскрешая в памяти, на языке и в стихе былые переливы шоколадной палитры вкусов. Впрочем, в «столе» у него еще оставались обломки былых сладко-шоколадных поэз.
Игорь Северянин, 1933 год. Источник фото: culture.ru
Как в стихотворении «Полянка шустрой белки», написанном в 1923 году, но опубликованном только в сборнике «Литавры солнца» (1934):
Над озером полянка,
Полянка шустрой белки.
Там фея и вакханка
Затеяли горелки.
Строга, надземна фея,
Вакханка - как чертенок.
И ветерок, арфея
Над озером, так звонок.
Вокруг полянки - сосны,
Под соснами прохлада,
А в ней спесиво-косны,
Как бы из шоколада,
Грибы, что ледовыми
Зовутся знатоками,
И над полянкой - имя
Поэта, точно знамя!..
Игорь Северянин, 1933 год. Источник фото: culture.ru
Но это были и в самом деле уже обломки - даже не дольки - может, «шоколадок былых времен», а, может, «ледышек». В середине 1930-х годов Северянина волновали более глубокие вопросы, «эксцессы» стали только поводом для бесконечного внутреннего монолога, уже не столь уверенно маскирующегося под диалог то ли с любимой, то ли с треснувшим зеркалом:
Ваши глаза
В недоверчивых Ваших глазах, рассеянно-мягких,
Чуть презрительных, умных глазах
Отражаются мглисто незримые маки
На журчащих безводных ручьях…
Да, забвенье без отдыха, без утоленья
Жажда жуткая - глаз Ваших суть.
Здесь, пожалуй, доха неуместна оленья -
Вас похитив, в нее завернуть…
Я смотрю в глубину безразлично-прохладных,
Скорбно-наглых и злых Ваших глаз,
Иногда золотых, иногда шоколадных,
Постигая, что мир не для Вас.
Слишком дни монотонны, а ночи надрывны,
Пошлость или капризный излом.
Человек не родился, а люди противны
И уж так примитивны при том!..
(Кишинев, 7 апреля 1934)
Поэт постоянно чувствует себя «не своим» и более того - «не своим собственным», чуждым и окружающим, и себе самому. Этот мир и не для него тоже. Он словно «негр на севере», для которого любой шоколад горек:
Негры на севере
У шоколаднотелой Персюльки
В ушах забавно-пестрые висюльки.
На побережье северной реки
Она сидит в сквозной зеленой тюльке.
Пасет стада баранов Фертифлюр
Под медленно алеющей рябиной,
И Пепекеке, грустен и понур,
Над суковатой трудится дубиной.
Десятый год не видели песков
Взрастившей их, живившей их Сахары.
Десятый год живут в стране снегов,
Про африканские забыв загары.
Я иногда люблю под вечерок
Пройти в деревню черных колонистов
И к Персюльки усевшись на порог,
Изнежить душу в соловьиных свистах.
Вокруг голубоватые белки
Глаз негритянских, грустных на чужбине.
О дальнем юге грезит Персюльки
И о цветущей - пусть в мечтах! - пустыне.
И старый Марля ужин подает,
Такой невкусный вкусам африканским.
И сердце мне горячей болью жжет,
Когда сердцам я внемлю чужестранским.
(«Негры на севере», Пюхайыги, 1935)
Вера Коренди, гражданская жена и последняя муза поэта
И это почти последнее упоминание о шоколаде в творчестве поэта. Никакого шоколада больше не будет, как не будет и «эксцессов». Останется только горечь «обглоданных» надежд, от которой тяжело языку и страшно больному сердцу:
Без нас
От гордого чувства, чуть странного,
Бывает так горько подчас:
Россия построена заново
Не нами, другими, без нас…
Уж ладно ли, худо ль построена,
Однако построена всё ж.
Сильна ты без нашего воина,
Не наши ты песни поешь!
И вот мы остались без родины,
И вид наш и жалок, и пуст, -
Как будто бы белой смородины
Обглодан раскидистый куст...
(1936)
Эстонский поэт Алексис Раннит и Игорь Северянин. 1939 год
Только в скорбном и одновременно ироничном самоинтервью «Игорь-Северянин беседует с Игорем Лотаревым о своем 35-летнем юбилее» 1940 года еще промелькнет упоминание о шоколаде. Как о декорации для несбывшейся судьбы, десятилетиями умиравшей так близко и так далеко от Родины:
Комната выдержана в апельсиново-бежево-шоколадных тонах. Два удобных дивана, маленький письменный стол, полка с книгами, несколько стульев вокруг большого стола посередине, лонг-шэз у жарко натопленной палевой печки. На стенах - портреты Мирры Лохвицкой, Бунина, Римского-Корсакова, Рахманинова, Рериха; в углу - бронзовый бюст хозяина, работы молодого эстонского скульптора Альфреда Каска. Игорь Северянин сидит в лонг-шэзе, смотрит неотрываемо на Нарову и много курит.
Я говорю ему:
- Итак, уже 35 лет, как вы печатаетесь.
- Этими словами вы подчеркиваете мой возраст, - смеясь отвечает он. - Пять лет назад я справлял 30-летие. Сегодня я постарел на пять лет. Почему не принято справлять пятилетнего юбилея? Воображаю, с какой помпою и восторгом моя петербургская молодежь тогда приветствовала бы меня! За такой юбилей я отдал бы с радостью все последующие 30 лет жизни! Тогда меня боготворили, буквально носили на руках, избрали королем поэтов, сами нарасхват покупали мои книги. Тогда мне не приходилось - дико вымолвить - рассылать их по квартирам почти и вовсе не знакомых людей, предлагать их и навязывать.
Голос поэта резко повышается. На лице его - прежние гнев и боль.
- Вы теперь что-нибудь пишете? - спрашиваю я, стараясь переменить тему.
- Почти ничего: слишком ценю Поэзию и свое имя, чтобы позволить новым стихам залеживаться в письменном столе. Только начинающие молокососы могут разрешить себе такую «роскошь». Издателей на настоящие стихи теперь нет. Нет на них и читателя, я теперь пишу стихи не записывая их, и потом навсегда забываю.
- И вам не обидно?
- Обидно должно быть не мне, а русским людям которые своим равнодушием довели поэта до такого трагического положения.
- Однако же, они любят и чтут Пушкина, Лермонтова…
- О, нет, они никого не любят, не ценят и не знают. Им сказали, что надо чтить, и они слушаются. Они больше интересуются изменами Натальи Николаевны, дурным характером Лермонтова и нецензурными эпиграммами двух гениев. Я как-то писал выдающемуся польскому поэту Казимиру Вежинскому: «Русская общественность одною рукою воскрешает Пушкина, а другою умерщвляет меня, Игоря Северянина». Ибо равнодушие в данном случае равняется умерщвлению...
Могила Игоря Северянина на Александро-Невском кладбище, Таллин
Пост для задания №6 марафона 91autumndays: https://91autumndays.livejournal.com/2699.html
Learnoff в: Одноклассниках, ВКонтакте, Instagram, Telegram, ЯндексДзен, Наш сайт