РОЛЬ БИОЛОГИЧЕСКОГО НАЧАЛА В ЧЕЛОВЕКЕ
Оригинал взят у wolf_kitses в написал за лето
научно-популярное и общественно-политическое
1. Интервью для strf.ru про то, чем дятлы важны именно для исследований коммуникации, и прочее. Как обычно, сотворил больше, чем влезло, вот полностью
2. Интервью Дм.Райдеру для Спiльне, про соотношение биологического и социального, охрану природы и пр.
В науке споры и дискуссии являются необходимым элементом ее развития. Но иногда дискуссионные утверждения ученых благодаря эффекту испорченного телефона становятся медийным фаст-фудом. Поэтому закономерен вопрос - возможна ли сейчас ситуация, когда наукой оправдывается социальный статус-кво? Обусловлено ли, например классовое неравенство генами? И каково соотношение в человеке социального и биологического? Об этом, а также о положении науки в России, экологических проблемах и способах их решения и многом другом читайте в интервью Дмитрия Райдера с кандидатом наук, орнитологом, специалистом по поведению и коммуникации животных В. С. Фридманом.
- Наука при капитализме выглядит как некая диковинная сила, от которой ждут то чудес, то напастей. Так, часто потребителя пугают то ГМО, то пищевыми добавками. Существует ли эта опасность в действительности? Какие опасности может принести наука при капитализме - если посмотреть на новейшие тенденции в сфере генной инженерии, бурно развивающейся сейчас синтетической биологии?
- Мне это кажется того же рода варварством, как некогда крестьяне во время эпидемий холеры считали виновниками врачей, которые, мол, распространяют заразу. Только модернизированным, ибо сейчас куда больше возможностей тиражировать эти восторги и/или страхи и использовать последствия распространения их в массах в коммерческих или политических целях. Каким образом это делается, какие психологические механизмы здесь задействованы, хорошо описано в книге американских социальных психологов Э.Аронсона и Э.Пратканиса «Эпоха пропаганды».
Что «чудеса» или «напасти» приписывают науке, а не социальной системе, использующей научные идеи и открытия «по своим правилам» и «в своих интересах», кажется мне такой же неверной проекцией, как приписывать достижения - или социальные язвы - капитализма «особым свойствам» некоторых стран или наций и по этой причине особо восхищаться ими или ненавидеть безмерно. Нужно трезвое, разумное отношение, а не чрезмерность восторгов и страхов. Тем более оно требуется социалистам и коммунистам - противникам существующего общественного устройства. Коль скоро они претендуют на лучшее понимание «социальных язв» капитализма и общих закономерностей хода истории, которая этот самый капитализм ликвидирует, им не стоило б попадаться в ловушки, специфичные именно для капиталистического массового сознания.
Иррациональность ситуации, как и смысл использования страхов публики хорошо демонстрируется как раз примером с ГМО. Главная угроза здоровью потребителя от продукции сельского хозяйства связана с загрязнением, ибо интенсивное сельское хозяйство сегодня неотделимо от высоких доз пестицидов, удобрений, использования гормонов с антибиотиками в животноводстве и пр. И как раз использование ГМО позволяет пестицидную нагрузку снизить (чем сохраняются также и полезные виды животных, массово гибнущие при обработках и пр.) или сохранить интенсивно уничтожаемые леса тропиков и субтропиков повышением продуктивности сельского хозяйства. Вот совсем свежие данные на этот счёт.
Больше того, все опасности, которые при использовании ГМО только предполагаются, давно уже существуют в «обычном» интенсивном сельском хозяйстве и в «обычной селекции», и в гораздо большем масштабе. Мы с коллегой - генетиком - специально составили таблицу на сей счёт. То есть опасения обывателя по поводу ГМО отлично «уводит в тень» общественного невнимания то, чего бы стоило опасаться на самом деле.
Учёный, по крайней мере, общественно неактивный, столь же не властен над использованием того, что он поставляет на «рынок идей», как рабочий не властен над использованием изделий, производимых его заводом. Поэтому пугаться не стоит, и противостоять научно-техническому прогрессу не стоит, нужно использовать его достижения, видеть те из них, реализации которых препятствует именно современный капитализма (как это случилось с идеей устойчивого развития).
У Маркса был красивый афоризм, справедливый и посейчас, что прогресс при капитализме уподобляется «тому отвратительному языческому идолу, который не желал пить нектар иначе, как из черепа убитого». Нет лучшего способа агитации за левые идеи в интеллигентской среде, профессионально занятой производством «нектара» научных знаний и передовой техники, как указание на возможность избавить от «идола» и «черепов», вместо требований отказываться от «нектара». Страх перед ГМО не просто сродни страху перед прививками 100-150 лет назад. Не зря развитие современного капитализма вопреки небывалым успехам науки и техники не только не изжило эти старые страхи но, напротив, скорей усилило антипрививочные настроения, астрологию, целительство, увлечение диетами и прочие суеверия, причём даже у хорошо образованных и состоятельных людей. Настолько усилило, что на соответствующей мифологии можно зарабатывать деньги, что делает целая индустрия с оборотами, сравнимыми с производством обычных лекарств, о чём рассказано в интереснейшей книге английского врача, популяризатора науки Бена Голдакра «Обман в науке».
Более того, он показывает, что эта индустрия, получающая прибыль эксплуатацией антинаучных увлечений и страхов массового сознания, не только расширяется, но и побеждает учёных, имевших неосторожность вступить с нею в борьбу. Это - мощный минус капитализма, уже сейчас участвующий в сползании в «новое средневековье». В перспективе он может остановить НТП, как некогда остановился прогресс в эллинистическом мире, так как ремесло было низким занятием, и философы хоть и освоили эксперимент, брезговали собственными руками делать и совершенствовать приборы. Сравнимое явление было в СССР - позорная история с лысенковщиной; однако она была побеждена усилиями самих учёных. А описываемые Голдакром современные суеверия/страхи не только не были побеждены, они растут, захватывая в том числе и «элиту».
И наоборот, антисциентизм постыден для марксистов, ведь их противостояние капитализму опирается на научное знание, а не на эмоции; нельзя играть в шахматы с помощью добрых намерений. Скажем, на в целом очень хорошей конференции о последствиях втаскивания нашей страны в ВТО не обошлось без «ложки дёгтя» в виде доклада небезызвестной г. Ермаковой 1 про ужасы, следующие из распространения ГМО. И когда тот же страх присутствует в выступлениях «видного левого теоретика» Б. Ю. Кагарлицкого или делается мейнстримом части левых на Западе, это явление крайне печальное, показывающие, что эмоции превозмогают разум, а компетентности недостаточно.
В генной инженерии и в синтетической биологии я не специалист, даже не «компетентный читатель», поэтому про них промолчу. А вот прогресс в любимых мной науках о поведении и головном мозге имеет следствием т.н. «чтение личности». « Задача отслеживания активности отдельного мозга становится актуальной, как только мы подбираемся к сложным свойствам личности. Более конкретно: связать индивидуальные различия в структуре нервной ткани с индивидуальными различиями когнитивного или эмоционального характера подобно тому, как генетики изучают связь последних с генами. Скоро ученые, просканировав мозг человека, будут знать о нем больше, чем он сам знает про себя». Понятны возможности, следующие отсюда для самопознания, для индивидуализации воспитательного/образовательного подхода к человеку. Но понятны и все угрозы от появления такого знания в обществе, которое рассматривает личность, как те самые негодяи в Арканарском порту, с оттенком нехорошего, корыстного интереса. И готово подавлять активность человека (особенно из низших классов), утверждая, что оно-то лучше знает, что ему, такому понятному и прозрачному, нужно (и умалчивая о том, что человек способен к изменению себя и своей жизни).
Что больше реализуется из плодов научно-технического прогресса, угроз или возможностей, зависит не от науки как таковой, а от состояния общества, «соотношением сил» между прогрессом и реакцией, так часто усиленной названными страхами. Вот пример уже вкушаемого обществом «плода»: что хотели и что получилось с Веб 2.0 и открытой культурой. Или тенденции, связанные с происходящим переходом от «людей книги» к «людям экрана», о которых рассказывала в Москве нейрофизиолог Сьюзан Гринфилд.
Некогда Иисус Иосифович верно отметил, что лучший способ наказать кого-то - это идти два поприща в ответ на требование идти одно. Наибольший риск от науки при капитализме связан не с использованием научных открытий как таковых, а с идеологическими выводами из научного знания, включая такие, которые ему явно противоречат. Скажем, идеологи расизма, расовой гигиены, евгенического движения, вполне респектабельных среди образованной публики задолго до Гитлера, и до первой мировой войны, в своих обоснованиях всё время ссылались на генетику. Примерно затем же, зачем в Европе это делает г-н Тило Саррацин, у нас - известный приватизатор г-н Кох.
Но эти отсылки были непониманием или жульничеством, ведь именно генетические данные наряду с прочими показывают антинаучность расистской догматики о «естественном неравенстве рас» (или полов, или индивидов, но это отдельная тема), как и неэффективность «улучшения человеческой породы» через стерилизацию «неполноценных», до Гитлера и после Гитлера практиковавшуюся в скандинавских странах и в США. Что и выразили генетики коммунистических и леволиберальных взглядов в Манифесте, специально принятом в этой связи в 1939 году на Международном генетическом конгрессе в Эдинбурге: « избавление от расовых предрассудков и ненаучной доктрины о том, что плохие или хорошие гены являются исключительной принадлежностью определённых народов или лиц с чертами данного вида, не станет возможным, пока не будут ликвидированы условия, ведущие к войне и экономической эксплуатации».
Исследователи правых взглядов или аполитичные либо сами были расистами, как великий Р.Фишер, либо не считали необходимым волноваться по этому поводу. То есть это вопрос политических взглядов и уровня социальной ответственности учёных, а не их профессиональных занятий как таковых. Плюс, как писал ещё Александр Любищев, расистские и евгенические концепции так же легко выстроить на ламаркистской основе, как на основе классической генетики, что демонстрирует кастовая идеология в Индии и ряд деятелей российского евгенического движения 1920-х годов.
И я прямо скажу: «научное» обоснование расизма, сексизма, национальной ненависти и иных предрассудков, естественным образом воспроизводящихся при капитализме, мне представляется более общественно безопасным, чем преобладавшая ранее религиозная санкция, это, так сказать, софт-вариант старого зла. Прежде всего потому, что научное обоснование предполагает дискуссию, переисследование и критику, в процессе которой выясняются интересные вещи. Скажем, выводы Линна и Венханена о «сниженном IQ» жителей Чёрной Африки, на которые так любят ссылаться «научные расисты», ищущие причины бедности/отсталости народов бывших колоний и зависимых стран в биологии, основаны на тенденциозном подборе данных, фактически на подтасовках.
То есть при «научном» обосновании предрассудка он оказывается опровержим даже не идейным противником соответствующих предрассудков, а обычной рутинной практикой научного исследования, всяким аполитичным учёным, всего лишь профессионально стремящимся к истине. В случае религиозного обоснования «неполноценности» или «особой зловредности» каких-либо групп населения - будь то антисемитизм, следующий из евангельского мифа о евреях-богоубийцах, или антинегрский расизм христианства/ислама, связанный с «потомством Хама» и с изображением Сатаны как негра, или идеи неполноценности женщин и необходимости контроля над ним, присутствующие во всех религиях, - такое опровержение невозможно, ибо носители предрассудка апеллируют к вере и связанным с верой эмоциям, а не к разуму.
И переход от религиозных обоснований предрассудков к квазинаучным мне представляется благом, естественным проявлением того факта, что дух веет где хочет, а прогресс действует даже среди коричневых. Как представляется благом общая тенденция « онаучивания идеологии», дающая перспективу избавления от идеологии вообще, о котором мечтал Карл Маркс. Но, конечно, за рамками глобального капитализма.
- Почему некоторые ученые предпочитают биологизаторские теории? Скажем, книги наших биологов А. В. Маркова, М. Л. Бутовской хороши, но не лишены элементов биологизаторства. У кого-то это принимает крайние формы - а в массовом сознании просто подпитывает расизм и социал-дарвинизм. Нет ли в этом неосознанного желания заменить одну большую теорию (марксизм) другой - то есть социобиологией?
- Вопрос интересный, но заданный некорректно, так как в нём «схлопнуто» много разных вещей, которые надо разобрать отдельно. Прежде всего: теорий придерживаются учёные, и именно потому, что имеют возможность их сопоставлять с фактами исследований. Если вдруг новые факты «не ложатся» в теорию, лишь они могут принять решения, развивать ли, меняя, старую теорию, чтобы она могла включить новые факты, или, отбросив её, принять конкурирующее объяснение.
Образованная публика же имеет мнения (даже освоившая лучшие образцы научно-популярной литературы, даже исследователи других специальностей, интересующиеся проблемами данной на любительском уровне), больше зависящие от общественных настроений, чем от собственно научных фактов. Так получается именно потому, что она не имеет профессионального опыта сопоставления популярных теорий с новыми фактами, который имеют специалисты, и опыта получения таких фактов, в ходе которого «на собственной шкуре» чувствуешь, какой результат может быть достоверным, какой нет, и где кончаются «область определения» и «область значений» сделанных тобой обобщений. Отсюда известные астрофизики шокируют палеонтологов выдвижением импактных теорий вымирания динозавров и прочих групп организмов в мелу 2, а экскурсы известного специалиста по биоэнергетике птиц В. Р. Дольника вызывает неприятие у тех, кто поведением птиц и других позвоночных занимается профессионально.
Названные тобой специалисты придерживаются теорий, как ты сказал, «отдающих биологизаторством» именно потому, что такой подход имеет свои достоинства, которые я, будучи его противником, вижу столь же явственно, как достоинства милой мне концепции социальных влияний (или культурно-исторической теории). Но сначала переформулирую на нейтральном языке, ибо «биологизаторство» несёт в себе отрицательную эмоцию «сведения человека к животному», а анализировать лучше бесстрастно.
Фактически спорят о факторах (или детерминантах) формирования должного поведения в должном месте и времени социального взаимодействия людей. Время может быть личным, историческим или эволюционным, в зависимости от того, какого масштаба процессы рассматриваем. Вопрос в том, что важней для данного формирования, биолого-генетические влияния «изнутри», или социальные влияния «извне». Последние делятся на усваиваемые и употребляемые сознательно - обучение / воспитание и действующие «автоматически» - разные формы конформизма, уступчивости и т.п. «социального бессознательного», но то и другое суть социальные влияния.
Что здесь объясняющее и объясняемое, управляющее и управляемое и т.д.? Я считаю, что экзогенные влияния извне, от социальной системы (формирующей личность «в перекрестье» общественных отношений примерно также, как децентрализованная регуляция формообразования в разных участках гидроидных полипов формирует столон, из которого развивается зооид, морфологически и функционально соответствующий потребностям целого) важней эндогенной детерминации «изнутри», генетикой, психофизиологией и т.п. «биологией» индивида. Почему так - попробую рассказать позже, здесь существенно что «биологизаторская» точка зрения не только легитимна, но имеет свои преимущества.
Это преимущества, скажем так, принципа экономии. Придерживаясь «биологизаторской» точки зрения, биолог притязает на поприще гуманитарных дисциплин - истории, культурной антропологии, этнографии, социологии, примерно как паук-серебрянка живёт под водой в колоколе из воздуха. Хотя он «находится на чужой территории», он нигде не покидает темы и метода собственно биологических исследований по генетике, этологии, физической антропологии и пр. Освоение же естественниками гуманитарных дисциплин хотя бы на уровне «компетентного читателя» профессиональных публикаций гуманитариев маловероятно по целому ряду причин. Это требует сил и времени, которые лучше потратить на любимую биологию: история, этнография, религиоведение (не говоря уж о социологии с экономикой) обычно преподаются достаточно плохо, и у биолога не возникает соответствующей подготовки в студенческие годы. В зрелом возрасте её обрести обычно ещё труднее.
Наконец, гуманитарные дисциплины воспринимаются естественниками как существенно более идеологически ангажированные, что в советском, что в западном варианте, на фоне чего «биологизаторская» позиция кажется беспристрастной и в естественнонаучно объективной. Опять же, «биологическое» и «социальное» в поведении человека (как, впрочем, и других высших позвоночных) отнюдь не существуют раздельно и независимо друг от друга.
«Социальное» надстраивается над «биологическим» и управляет им, как всадник лошадью. В каждой схеме реагирования, реализуемой нашим поведением в ответ на определённого рода стимуляцию, «социальное» определяет «распознавательную часть» - в каких ситуациях и на какие стимулы надо реагировать и пр. По мере общественных изменений, при освоении новых профессий и появлении новых навыков старые ключевые ситуации и пусковые стимулы социального характера заменяются новыми и пр. «Биологическое» образует исполнительный механизм, обеспечивающий собственно действие, с поддерживающим его психофизиологическим состоянием; оно достаточно консервативно и куда медленней меняется в ответ на общественные изменения в ходе человеческой истории.
Если грубо, наше тело, вступая в социальные взаимодействия, «делает из социологии психологию», дальше мозг «делает из психологии биологию» и тело действует в ответ или с предвосхищением уже под управлением вполне биологических причин, тогда как «психическое» отслеживает взаимодействия уже следующего этапа. Скажем, тестостерон у «среднего человека» опосредует конкурентные усилия, возникающие в ситуациях ухаживания и угрозы, однако у профессиональных спортсменов он же опосредует именно сверхординарные усилия на соревнованиях, у профессиональных брокеров колебания уровня тестостерона модулируются колебанием курсов акций в большей степени, чем агрессивной и сексуальной стимуляцией.
Другой пример - видимо, от наших антропоидных предков люди унаследовали особый страх перед змеями, связанный с определёнными районами мозга. Есть и явно приобретённые страхи - вроде парализующего страха перед математикой, не дающий освоить данный предмет даже при явных способностях, видных в случае снятия страха, или страх подтверждения стереотипа у женщин, негров и других представителей угнетённых групп населения в ситуации, когда они думают, что их тестируют не как личностей, а как типовых представителей этих групп, чтобы подтвердить бытующие предрассудки об их «низшести». Они непроизвольно пугаются этого, и от страха невольно стереотип подтверждают. Так вот, «исполнительная часть» этих явно приобретённых страхов включает те же отделы мозга, что страх перед змеями, имеющий значимую биологическую компоненту.
В таком случае, анализируя поведение человека, можно сосредоточиться только на «исполнительной части», свойственных нам форм поведения и схем реагирования, а это почти исключительно «биологическое», связанное с эндогенной детерминацией. Тонкости и особенности этой детерминации неисчерпаемы, ими можно с огромным увлечением заниматься всю жизнь. А социальное, напротив, оставить за рамками рассмотрения.
Тем более ведь и действие экзогенных факторов - «сигнальной наследственности» и социальной стимуляции тоже передаётся (в том числе через поколение) через изменения психофизиологического состояния, уровня гормонов и нейромедиаторов, эпигенетические изменения работы генов у лиц, выросших в разных социальных обстоятельствах и пр. А значит, возможно, не выходя за пределы научной точности, «не сходя с территории» собственно биологии, утверждать, что существенна именно эндогенная детерминация, а максимум, что социальные влияния могут сделать - лишь компенсировать биологически обусловленную дефектность у лиц, которых общество вынуждено «подтягивать» к требованиям, обязательным для всех своих членов, тогда как «биологически» могут соответствовать не все. Или сдерживать биологически обусловленные преимущества части людей в тех позициях, где по данным характеристикам обществу нужны средние, а не лучшие.
Поэтому, кстати, «биологизаторские» концепции поведения и эволюции нашего вида тяготеют к методологическому индивидуализму, к тенденции анализа системы по элементам, к выводу структуры системы из суммации свойств и статистики взаимодействия элементов. Напротив, концепции, ставящие во главу угла социальные влияния - к философскому реализму, анализу системы по единицам (а не элементам), у них в центре рассмотрения общий процесс воспроизводства структуры системы, а не статистический - «столкновений» индивидов друг с другом. Эти, философские, различия конкурирующих объяснений не менее важны, чем те собственно естественнонаучные аргументы, которыми они возражают друг другу.
В любом случае, для биолога, поведенщика и эволюциониста, «биологизаторство» - вполне легитимная точка зрения. А вот для небиолога, и особенно для человека из публики - нет, ибо в силу непричастности к соответствующим исследованиям он воспринимает эволюционные и этологические теории как своего рода идеологические доктрины. Он не видит, не понимает, как они развиваются и меняются во взаимодействиях с фактами и, естественным образом, имеет тенденцию последние подгонять под теорию, чего делать никак не следует.
Но это не единственно легитимная точка зрения: большая значимость социальных влияний извне обоснована, как минимум, не хуже, и постоянно подтверждается новым фактами. Так, недавно показана культурная относительность базовых эмоций, традиционно считавшихся «биологической» универсалией (наиболее на этом настаивал известный этолог И. Эйбл-Эйбесфельдт). Кроме того, везде, где «биологическое» и «социальное» действуют друг против друга, а не «в унисон», экзогенная детерминация «от системы» пересиливает эндогенные влияния «изнутри» организма, формирует поведение «по своему образу и подобию». Скажем,
Таким образом, в объяснениях поведения и эволюции человека конкурируют две концепции, друг с другом несходных до несоизмеримости. Каждая из них во главу угла ставит причины, в реальном поведении и эволюции друг с другом соединяющиеся и взаимозависимые. Скажем, гены влияют на формирование поведения, и наоборот - изменения поведения управляют активностью генов, в том числе и у потомства, через эпигенетические «метки» и пр. Поэтому трудно понять, что здесь должно быть объясняющим, а что объясняемым. Велик риск поставить телегу впереди лошади, исходя из личных пристрастий к «любимой теории», просто потому, что в её рамках работать легко и приятно, а чужие теории также трудно использовать и проверять, как стрелять из ружья, пристрелянного под кого-то другого. Или дать ответ на вопрос, исходя из причин ненаучного характера - религиозных предубеждений, идеологических пристрастий и пр.
Однако эти трудности велики, но преодолимы. Недавно я сформулировал мысленный эксперимент, из которого следует, что во взаимодействии «биологического» и «социального» будет управляемым, что - управляющим, и почему не наоборот. Отсюда естественным образом следует, какие объяснения «существенней», а какие лишь частный случай или специальное условие первых. Понятное дело, как всякие причинные объяснения в биологии, такое рассмотрение должно быть в контексте эволюции, в нашем случае, в контексте антропогенеза, и использовать исторический подход.
Дело в том, что с момента возникновения 40 тыс. лет назад или больше человек современного типа телесно, «биологически» практически не изменился, с точки зрения морфологии есть лишь некоторый тренд уменьшения выраженности полового диморфизма (т.е. различий между самцами и самками по костяку и пр., как их определяют зоологи; его не надо путать с различиями мужчин и женщин, где социальная роль и степень равноправия/неравноправия отношений определяюща). А вот социальные условия и требования общества к отдельному человеку изменились чудовищно. Многие из этих последних - вроде знания химии, умения доказывать теоремы, водить трамвай или знать фотографию, мягко говоря, не были предусмотрены на заре человеческой истории. «Глядя оттуда», никак нельзя была ожидать, что в повестку дня встанет массовое освоение людьми этих навыков, что владение ими будет критически важным и пр.
Тут как раз возникает выбор, который будет для мысленного эксперимента решающим. Вот развитие общества требует освоения совершенно нового навыка многими и в сжатые сроки. Это может быть ораторское искусство в афинской демократии, освоение женщинами «мужских» профессий для достижения равноправия, изучение естественных наук/математики теми, кто раньше был лишён соответствующих занятий вовсе, умение встать в атаку под пулемётным огнём, не бояться самолётов и танков противника, важной в войнах ХХ века? Что лучше использовать в ситуации, когда требование освоения/совершенствования нового навыка в развитии общества встаёт снова и снова, на что опереться?
Тут есть два варианта, связанные с каждой из противоположных теорий. Первый, естественным образом следующий из преобладания эндогенной детерминации поведения над экзогенным влиянием «от социума» - мы опираемся на «биологическое» в индивидах. В таком случае особи, имеющие биологическое преимущество при освоении данного навыка, делают это первыми и показывают лучшие результаты. А для прочих, по сравнению с ними дефектным, общество создаёт компенсаторные социальные механизмы, действием коих «средний человек» подтягивается для необходимого уровня эффективности освоения навыка, а «биологически лучшие» осваивают новые рубежи. Скажем, есть люди от природы более разговорчивые - они потенциально лучшие риторы; или на биологическом уровне не испытывающие страха - они будут лучшими солдатами в современной войне; и пр.
Что и формулирует Конрад Лоренц в «Агрессии»:
«Мы не облегчим ответственной морали решение всех этих проблем, переоценивая её силу. Гораздо полезнее скромно осознать, что она - “всего лишь” компенсационный механизм, который приспосабливает наше инстинктивное наследие к требованиям культурной жизни и образует с ним функционально единую систему. Такая точка зрения разъясняет многое из того, что непонятно при ином подходе.
Мы все страдаем от необходимости подавлять свои побуждения; одни больше, другие меньше - по причине очень разной врождённой склонности к социальному поведению.
По доброму, старому психиатрическому определению, психопат - это человек, который либо страдает от требований, предъявляемых ему обществом, либо заставляет страдать само общество. Так что, в определённом смысле, все мы психопаты, поскольку навязанное общим благом отречение от собственных побуждений заставляет страдать каждого из нас. Но особенно это определение относится к тем людям, которые в результате ломаются и становятся либо невротиками, т.е. больными, либо преступниками. В соответствии с этим точным определением, “нормальный” человек отличается от психопата - или добрый гражданин от преступника - вовсе не так резко, как здоровый от больного. Различие, скорее, аналогичное тому, какое существует между человеком с компенсированной сердечной недостаточностью и больным, страдающим “некомпенсированным пороком”, сердце которого при возрастающей мышечной нагрузке уже не в состоянии справиться с недостаточным закрыванием клапана или с его сужением. Это сравнение оправдывается и тем, что компенсация требует затрат энергии.
Такая точка зрения на ответственную мораль может разрешить противоречие в Кантовой концепции морали, которое поразило уже Фридриха Шиллера. Он говорил, что Гердер - это “одухотвореннейший из всех кантианцев”; восставал против отрицания какой‑либо ценности естественных наклонностей в этике Канта и издевался над ней в замечательной эпиграмме: “Я с радостью служу другу, но, к несчастью, делаю это по склонности, потому меня часто гложет мысль, что я не добродетелен!” Однако мы не только служим своему другу по собственной склонности, мы ещё и оцениваем его дружеские поступки с точки зрения того, в самом ли деле тёплая естественная склонность побудила его к такому поведению! Если бы мы были до конца последовательными кантианцами, то должны были бы поступать наоборот - и ценить, прежде всего, такого человека, который по натуре совершенно нас не переносит, но которого «ответственный вопрос к себе», вопреки его сердечной склонности, заставляет вести себя прилично по отношению к нам. Однако в действительности мы относимся к таким благодетелям в лучшем случае с весьма прохладным вниманием, а любим только того, кто относится к нам по‑дружески потому, что это доставляет ему радость, и если делает что‑то для нас, то не считает, будто совершил нечто, достойное благодарности».
научно-популярное и общественно-политическое
1. Интервью для strf.ru про то, чем дятлы важны именно для исследований коммуникации, и прочее. Как обычно, сотворил больше, чем влезло, вот полностью
2. Интервью Дм.Райдеру для Спiльне, про соотношение биологического и социального, охрану природы и пр.
В науке споры и дискуссии являются необходимым элементом ее развития. Но иногда дискуссионные утверждения ученых благодаря эффекту испорченного телефона становятся медийным фаст-фудом. Поэтому закономерен вопрос - возможна ли сейчас ситуация, когда наукой оправдывается социальный статус-кво? Обусловлено ли, например классовое неравенство генами? И каково соотношение в человеке социального и биологического? Об этом, а также о положении науки в России, экологических проблемах и способах их решения и многом другом читайте в интервью Дмитрия Райдера с кандидатом наук, орнитологом, специалистом по поведению и коммуникации животных В. С. Фридманом.
- Наука при капитализме выглядит как некая диковинная сила, от которой ждут то чудес, то напастей. Так, часто потребителя пугают то ГМО, то пищевыми добавками. Существует ли эта опасность в действительности? Какие опасности может принести наука при капитализме - если посмотреть на новейшие тенденции в сфере генной инженерии, бурно развивающейся сейчас синтетической биологии?
- Мне это кажется того же рода варварством, как некогда крестьяне во время эпидемий холеры считали виновниками врачей, которые, мол, распространяют заразу. Только модернизированным, ибо сейчас куда больше возможностей тиражировать эти восторги и/или страхи и использовать последствия распространения их в массах в коммерческих или политических целях. Каким образом это делается, какие психологические механизмы здесь задействованы, хорошо описано в книге американских социальных психологов Э.Аронсона и Э.Пратканиса «Эпоха пропаганды».
Что «чудеса» или «напасти» приписывают науке, а не социальной системе, использующей научные идеи и открытия «по своим правилам» и «в своих интересах», кажется мне такой же неверной проекцией, как приписывать достижения - или социальные язвы - капитализма «особым свойствам» некоторых стран или наций и по этой причине особо восхищаться ими или ненавидеть безмерно. Нужно трезвое, разумное отношение, а не чрезмерность восторгов и страхов. Тем более оно требуется социалистам и коммунистам - противникам существующего общественного устройства. Коль скоро они претендуют на лучшее понимание «социальных язв» капитализма и общих закономерностей хода истории, которая этот самый капитализм ликвидирует, им не стоило б попадаться в ловушки, специфичные именно для капиталистического массового сознания.
Иррациональность ситуации, как и смысл использования страхов публики хорошо демонстрируется как раз примером с ГМО. Главная угроза здоровью потребителя от продукции сельского хозяйства связана с загрязнением, ибо интенсивное сельское хозяйство сегодня неотделимо от высоких доз пестицидов, удобрений, использования гормонов с антибиотиками в животноводстве и пр. И как раз использование ГМО позволяет пестицидную нагрузку снизить (чем сохраняются также и полезные виды животных, массово гибнущие при обработках и пр.) или сохранить интенсивно уничтожаемые леса тропиков и субтропиков повышением продуктивности сельского хозяйства. Вот совсем свежие данные на этот счёт.
Больше того, все опасности, которые при использовании ГМО только предполагаются, давно уже существуют в «обычном» интенсивном сельском хозяйстве и в «обычной селекции», и в гораздо большем масштабе. Мы с коллегой - генетиком - специально составили таблицу на сей счёт. То есть опасения обывателя по поводу ГМО отлично «уводит в тень» общественного невнимания то, чего бы стоило опасаться на самом деле.
Учёный, по крайней мере, общественно неактивный, столь же не властен над использованием того, что он поставляет на «рынок идей», как рабочий не властен над использованием изделий, производимых его заводом. Поэтому пугаться не стоит, и противостоять научно-техническому прогрессу не стоит, нужно использовать его достижения, видеть те из них, реализации которых препятствует именно современный капитализма (как это случилось с идеей устойчивого развития).
У Маркса был красивый афоризм, справедливый и посейчас, что прогресс при капитализме уподобляется «тому отвратительному языческому идолу, который не желал пить нектар иначе, как из черепа убитого». Нет лучшего способа агитации за левые идеи в интеллигентской среде, профессионально занятой производством «нектара» научных знаний и передовой техники, как указание на возможность избавить от «идола» и «черепов», вместо требований отказываться от «нектара». Страх перед ГМО не просто сродни страху перед прививками 100-150 лет назад. Не зря развитие современного капитализма вопреки небывалым успехам науки и техники не только не изжило эти старые страхи но, напротив, скорей усилило антипрививочные настроения, астрологию, целительство, увлечение диетами и прочие суеверия, причём даже у хорошо образованных и состоятельных людей. Настолько усилило, что на соответствующей мифологии можно зарабатывать деньги, что делает целая индустрия с оборотами, сравнимыми с производством обычных лекарств, о чём рассказано в интереснейшей книге английского врача, популяризатора науки Бена Голдакра «Обман в науке».
Более того, он показывает, что эта индустрия, получающая прибыль эксплуатацией антинаучных увлечений и страхов массового сознания, не только расширяется, но и побеждает учёных, имевших неосторожность вступить с нею в борьбу. Это - мощный минус капитализма, уже сейчас участвующий в сползании в «новое средневековье». В перспективе он может остановить НТП, как некогда остановился прогресс в эллинистическом мире, так как ремесло было низким занятием, и философы хоть и освоили эксперимент, брезговали собственными руками делать и совершенствовать приборы. Сравнимое явление было в СССР - позорная история с лысенковщиной; однако она была побеждена усилиями самих учёных. А описываемые Голдакром современные суеверия/страхи не только не были побеждены, они растут, захватывая в том числе и «элиту».
И наоборот, антисциентизм постыден для марксистов, ведь их противостояние капитализму опирается на научное знание, а не на эмоции; нельзя играть в шахматы с помощью добрых намерений. Скажем, на в целом очень хорошей конференции о последствиях втаскивания нашей страны в ВТО не обошлось без «ложки дёгтя» в виде доклада небезызвестной г. Ермаковой 1 про ужасы, следующие из распространения ГМО. И когда тот же страх присутствует в выступлениях «видного левого теоретика» Б. Ю. Кагарлицкого или делается мейнстримом части левых на Западе, это явление крайне печальное, показывающие, что эмоции превозмогают разум, а компетентности недостаточно.
В генной инженерии и в синтетической биологии я не специалист, даже не «компетентный читатель», поэтому про них промолчу. А вот прогресс в любимых мной науках о поведении и головном мозге имеет следствием т.н. «чтение личности». « Задача отслеживания активности отдельного мозга становится актуальной, как только мы подбираемся к сложным свойствам личности. Более конкретно: связать индивидуальные различия в структуре нервной ткани с индивидуальными различиями когнитивного или эмоционального характера подобно тому, как генетики изучают связь последних с генами. Скоро ученые, просканировав мозг человека, будут знать о нем больше, чем он сам знает про себя». Понятны возможности, следующие отсюда для самопознания, для индивидуализации воспитательного/образовательного подхода к человеку. Но понятны и все угрозы от появления такого знания в обществе, которое рассматривает личность, как те самые негодяи в Арканарском порту, с оттенком нехорошего, корыстного интереса. И готово подавлять активность человека (особенно из низших классов), утверждая, что оно-то лучше знает, что ему, такому понятному и прозрачному, нужно (и умалчивая о том, что человек способен к изменению себя и своей жизни).
Что больше реализуется из плодов научно-технического прогресса, угроз или возможностей, зависит не от науки как таковой, а от состояния общества, «соотношением сил» между прогрессом и реакцией, так часто усиленной названными страхами. Вот пример уже вкушаемого обществом «плода»: что хотели и что получилось с Веб 2.0 и открытой культурой. Или тенденции, связанные с происходящим переходом от «людей книги» к «людям экрана», о которых рассказывала в Москве нейрофизиолог Сьюзан Гринфилд.
Некогда Иисус Иосифович верно отметил, что лучший способ наказать кого-то - это идти два поприща в ответ на требование идти одно. Наибольший риск от науки при капитализме связан не с использованием научных открытий как таковых, а с идеологическими выводами из научного знания, включая такие, которые ему явно противоречат. Скажем, идеологи расизма, расовой гигиены, евгенического движения, вполне респектабельных среди образованной публики задолго до Гитлера, и до первой мировой войны, в своих обоснованиях всё время ссылались на генетику. Примерно затем же, зачем в Европе это делает г-н Тило Саррацин, у нас - известный приватизатор г-н Кох.
Но эти отсылки были непониманием или жульничеством, ведь именно генетические данные наряду с прочими показывают антинаучность расистской догматики о «естественном неравенстве рас» (или полов, или индивидов, но это отдельная тема), как и неэффективность «улучшения человеческой породы» через стерилизацию «неполноценных», до Гитлера и после Гитлера практиковавшуюся в скандинавских странах и в США. Что и выразили генетики коммунистических и леволиберальных взглядов в Манифесте, специально принятом в этой связи в 1939 году на Международном генетическом конгрессе в Эдинбурге: « избавление от расовых предрассудков и ненаучной доктрины о том, что плохие или хорошие гены являются исключительной принадлежностью определённых народов или лиц с чертами данного вида, не станет возможным, пока не будут ликвидированы условия, ведущие к войне и экономической эксплуатации».
Исследователи правых взглядов или аполитичные либо сами были расистами, как великий Р.Фишер, либо не считали необходимым волноваться по этому поводу. То есть это вопрос политических взглядов и уровня социальной ответственности учёных, а не их профессиональных занятий как таковых. Плюс, как писал ещё Александр Любищев, расистские и евгенические концепции так же легко выстроить на ламаркистской основе, как на основе классической генетики, что демонстрирует кастовая идеология в Индии и ряд деятелей российского евгенического движения 1920-х годов.
И я прямо скажу: «научное» обоснование расизма, сексизма, национальной ненависти и иных предрассудков, естественным образом воспроизводящихся при капитализме, мне представляется более общественно безопасным, чем преобладавшая ранее религиозная санкция, это, так сказать, софт-вариант старого зла. Прежде всего потому, что научное обоснование предполагает дискуссию, переисследование и критику, в процессе которой выясняются интересные вещи. Скажем, выводы Линна и Венханена о «сниженном IQ» жителей Чёрной Африки, на которые так любят ссылаться «научные расисты», ищущие причины бедности/отсталости народов бывших колоний и зависимых стран в биологии, основаны на тенденциозном подборе данных, фактически на подтасовках.
То есть при «научном» обосновании предрассудка он оказывается опровержим даже не идейным противником соответствующих предрассудков, а обычной рутинной практикой научного исследования, всяким аполитичным учёным, всего лишь профессионально стремящимся к истине. В случае религиозного обоснования «неполноценности» или «особой зловредности» каких-либо групп населения - будь то антисемитизм, следующий из евангельского мифа о евреях-богоубийцах, или антинегрский расизм христианства/ислама, связанный с «потомством Хама» и с изображением Сатаны как негра, или идеи неполноценности женщин и необходимости контроля над ним, присутствующие во всех религиях, - такое опровержение невозможно, ибо носители предрассудка апеллируют к вере и связанным с верой эмоциям, а не к разуму.
И переход от религиозных обоснований предрассудков к квазинаучным мне представляется благом, естественным проявлением того факта, что дух веет где хочет, а прогресс действует даже среди коричневых. Как представляется благом общая тенденция « онаучивания идеологии», дающая перспективу избавления от идеологии вообще, о котором мечтал Карл Маркс. Но, конечно, за рамками глобального капитализма.
- Почему некоторые ученые предпочитают биологизаторские теории? Скажем, книги наших биологов А. В. Маркова, М. Л. Бутовской хороши, но не лишены элементов биологизаторства. У кого-то это принимает крайние формы - а в массовом сознании просто подпитывает расизм и социал-дарвинизм. Нет ли в этом неосознанного желания заменить одну большую теорию (марксизм) другой - то есть социобиологией?
- Вопрос интересный, но заданный некорректно, так как в нём «схлопнуто» много разных вещей, которые надо разобрать отдельно. Прежде всего: теорий придерживаются учёные, и именно потому, что имеют возможность их сопоставлять с фактами исследований. Если вдруг новые факты «не ложатся» в теорию, лишь они могут принять решения, развивать ли, меняя, старую теорию, чтобы она могла включить новые факты, или, отбросив её, принять конкурирующее объяснение.
Образованная публика же имеет мнения (даже освоившая лучшие образцы научно-популярной литературы, даже исследователи других специальностей, интересующиеся проблемами данной на любительском уровне), больше зависящие от общественных настроений, чем от собственно научных фактов. Так получается именно потому, что она не имеет профессионального опыта сопоставления популярных теорий с новыми фактами, который имеют специалисты, и опыта получения таких фактов, в ходе которого «на собственной шкуре» чувствуешь, какой результат может быть достоверным, какой нет, и где кончаются «область определения» и «область значений» сделанных тобой обобщений. Отсюда известные астрофизики шокируют палеонтологов выдвижением импактных теорий вымирания динозавров и прочих групп организмов в мелу 2, а экскурсы известного специалиста по биоэнергетике птиц В. Р. Дольника вызывает неприятие у тех, кто поведением птиц и других позвоночных занимается профессионально.
Названные тобой специалисты придерживаются теорий, как ты сказал, «отдающих биологизаторством» именно потому, что такой подход имеет свои достоинства, которые я, будучи его противником, вижу столь же явственно, как достоинства милой мне концепции социальных влияний (или культурно-исторической теории). Но сначала переформулирую на нейтральном языке, ибо «биологизаторство» несёт в себе отрицательную эмоцию «сведения человека к животному», а анализировать лучше бесстрастно.
Фактически спорят о факторах (или детерминантах) формирования должного поведения в должном месте и времени социального взаимодействия людей. Время может быть личным, историческим или эволюционным, в зависимости от того, какого масштаба процессы рассматриваем. Вопрос в том, что важней для данного формирования, биолого-генетические влияния «изнутри», или социальные влияния «извне». Последние делятся на усваиваемые и употребляемые сознательно - обучение / воспитание и действующие «автоматически» - разные формы конформизма, уступчивости и т.п. «социального бессознательного», но то и другое суть социальные влияния.
Что здесь объясняющее и объясняемое, управляющее и управляемое и т.д.? Я считаю, что экзогенные влияния извне, от социальной системы (формирующей личность «в перекрестье» общественных отношений примерно также, как децентрализованная регуляция формообразования в разных участках гидроидных полипов формирует столон, из которого развивается зооид, морфологически и функционально соответствующий потребностям целого) важней эндогенной детерминации «изнутри», генетикой, психофизиологией и т.п. «биологией» индивида. Почему так - попробую рассказать позже, здесь существенно что «биологизаторская» точка зрения не только легитимна, но имеет свои преимущества.
Это преимущества, скажем так, принципа экономии. Придерживаясь «биологизаторской» точки зрения, биолог притязает на поприще гуманитарных дисциплин - истории, культурной антропологии, этнографии, социологии, примерно как паук-серебрянка живёт под водой в колоколе из воздуха. Хотя он «находится на чужой территории», он нигде не покидает темы и метода собственно биологических исследований по генетике, этологии, физической антропологии и пр. Освоение же естественниками гуманитарных дисциплин хотя бы на уровне «компетентного читателя» профессиональных публикаций гуманитариев маловероятно по целому ряду причин. Это требует сил и времени, которые лучше потратить на любимую биологию: история, этнография, религиоведение (не говоря уж о социологии с экономикой) обычно преподаются достаточно плохо, и у биолога не возникает соответствующей подготовки в студенческие годы. В зрелом возрасте её обрести обычно ещё труднее.
Наконец, гуманитарные дисциплины воспринимаются естественниками как существенно более идеологически ангажированные, что в советском, что в западном варианте, на фоне чего «биологизаторская» позиция кажется беспристрастной и в естественнонаучно объективной. Опять же, «биологическое» и «социальное» в поведении человека (как, впрочем, и других высших позвоночных) отнюдь не существуют раздельно и независимо друг от друга.
«Социальное» надстраивается над «биологическим» и управляет им, как всадник лошадью. В каждой схеме реагирования, реализуемой нашим поведением в ответ на определённого рода стимуляцию, «социальное» определяет «распознавательную часть» - в каких ситуациях и на какие стимулы надо реагировать и пр. По мере общественных изменений, при освоении новых профессий и появлении новых навыков старые ключевые ситуации и пусковые стимулы социального характера заменяются новыми и пр. «Биологическое» образует исполнительный механизм, обеспечивающий собственно действие, с поддерживающим его психофизиологическим состоянием; оно достаточно консервативно и куда медленней меняется в ответ на общественные изменения в ходе человеческой истории.
Если грубо, наше тело, вступая в социальные взаимодействия, «делает из социологии психологию», дальше мозг «делает из психологии биологию» и тело действует в ответ или с предвосхищением уже под управлением вполне биологических причин, тогда как «психическое» отслеживает взаимодействия уже следующего этапа. Скажем, тестостерон у «среднего человека» опосредует конкурентные усилия, возникающие в ситуациях ухаживания и угрозы, однако у профессиональных спортсменов он же опосредует именно сверхординарные усилия на соревнованиях, у профессиональных брокеров колебания уровня тестостерона модулируются колебанием курсов акций в большей степени, чем агрессивной и сексуальной стимуляцией.
Другой пример - видимо, от наших антропоидных предков люди унаследовали особый страх перед змеями, связанный с определёнными районами мозга. Есть и явно приобретённые страхи - вроде парализующего страха перед математикой, не дающий освоить данный предмет даже при явных способностях, видных в случае снятия страха, или страх подтверждения стереотипа у женщин, негров и других представителей угнетённых групп населения в ситуации, когда они думают, что их тестируют не как личностей, а как типовых представителей этих групп, чтобы подтвердить бытующие предрассудки об их «низшести». Они непроизвольно пугаются этого, и от страха невольно стереотип подтверждают. Так вот, «исполнительная часть» этих явно приобретённых страхов включает те же отделы мозга, что страх перед змеями, имеющий значимую биологическую компоненту.
В таком случае, анализируя поведение человека, можно сосредоточиться только на «исполнительной части», свойственных нам форм поведения и схем реагирования, а это почти исключительно «биологическое», связанное с эндогенной детерминацией. Тонкости и особенности этой детерминации неисчерпаемы, ими можно с огромным увлечением заниматься всю жизнь. А социальное, напротив, оставить за рамками рассмотрения.
Тем более ведь и действие экзогенных факторов - «сигнальной наследственности» и социальной стимуляции тоже передаётся (в том числе через поколение) через изменения психофизиологического состояния, уровня гормонов и нейромедиаторов, эпигенетические изменения работы генов у лиц, выросших в разных социальных обстоятельствах и пр. А значит, возможно, не выходя за пределы научной точности, «не сходя с территории» собственно биологии, утверждать, что существенна именно эндогенная детерминация, а максимум, что социальные влияния могут сделать - лишь компенсировать биологически обусловленную дефектность у лиц, которых общество вынуждено «подтягивать» к требованиям, обязательным для всех своих членов, тогда как «биологически» могут соответствовать не все. Или сдерживать биологически обусловленные преимущества части людей в тех позициях, где по данным характеристикам обществу нужны средние, а не лучшие.
Поэтому, кстати, «биологизаторские» концепции поведения и эволюции нашего вида тяготеют к методологическому индивидуализму, к тенденции анализа системы по элементам, к выводу структуры системы из суммации свойств и статистики взаимодействия элементов. Напротив, концепции, ставящие во главу угла социальные влияния - к философскому реализму, анализу системы по единицам (а не элементам), у них в центре рассмотрения общий процесс воспроизводства структуры системы, а не статистический - «столкновений» индивидов друг с другом. Эти, философские, различия конкурирующих объяснений не менее важны, чем те собственно естественнонаучные аргументы, которыми они возражают друг другу.
В любом случае, для биолога, поведенщика и эволюциониста, «биологизаторство» - вполне легитимная точка зрения. А вот для небиолога, и особенно для человека из публики - нет, ибо в силу непричастности к соответствующим исследованиям он воспринимает эволюционные и этологические теории как своего рода идеологические доктрины. Он не видит, не понимает, как они развиваются и меняются во взаимодействиях с фактами и, естественным образом, имеет тенденцию последние подгонять под теорию, чего делать никак не следует.
Но это не единственно легитимная точка зрения: большая значимость социальных влияний извне обоснована, как минимум, не хуже, и постоянно подтверждается новым фактами. Так, недавно показана культурная относительность базовых эмоций, традиционно считавшихся «биологической» универсалией (наиболее на этом настаивал известный этолог И. Эйбл-Эйбесфельдт). Кроме того, везде, где «биологическое» и «социальное» действуют друг против друга, а не «в унисон», экзогенная детерминация «от системы» пересиливает эндогенные влияния «изнутри» организма, формирует поведение «по своему образу и подобию». Скажем,
- человек более управляем словом, чем непосредственной стимуляцией;
- эмоции, испытываемые в коллективе, сильней однотипных индивидуальных переживаний;
- психическое в ряде случае сильнее физиологии;
- такие явления как конформизм, уступчивость, социальное влияние и пр. эффективно поддерживают единомыслие в группе, в том числе общность переживаний по поводу происходящего, не считаясь с исходным разбросом индивидуального восприятия ситуации (последний куда больше зависит от психофизиологии каждого из участников, чем от установленного «общего мнения»). А затем этот же механизм конформизма-уступчивости может сменить старую точку зрения на новую, прогрессивную под действием т.н. влияния меньшинства, и вновь столь же независимо от психофизиологического разнообразия индивидов, вовлечённых в эту внутригрупповую динамику мнений, убеждений, настроений и пр.
Таким образом, в объяснениях поведения и эволюции человека конкурируют две концепции, друг с другом несходных до несоизмеримости. Каждая из них во главу угла ставит причины, в реальном поведении и эволюции друг с другом соединяющиеся и взаимозависимые. Скажем, гены влияют на формирование поведения, и наоборот - изменения поведения управляют активностью генов, в том числе и у потомства, через эпигенетические «метки» и пр. Поэтому трудно понять, что здесь должно быть объясняющим, а что объясняемым. Велик риск поставить телегу впереди лошади, исходя из личных пристрастий к «любимой теории», просто потому, что в её рамках работать легко и приятно, а чужие теории также трудно использовать и проверять, как стрелять из ружья, пристрелянного под кого-то другого. Или дать ответ на вопрос, исходя из причин ненаучного характера - религиозных предубеждений, идеологических пристрастий и пр.
Однако эти трудности велики, но преодолимы. Недавно я сформулировал мысленный эксперимент, из которого следует, что во взаимодействии «биологического» и «социального» будет управляемым, что - управляющим, и почему не наоборот. Отсюда естественным образом следует, какие объяснения «существенней», а какие лишь частный случай или специальное условие первых. Понятное дело, как всякие причинные объяснения в биологии, такое рассмотрение должно быть в контексте эволюции, в нашем случае, в контексте антропогенеза, и использовать исторический подход.
Дело в том, что с момента возникновения 40 тыс. лет назад или больше человек современного типа телесно, «биологически» практически не изменился, с точки зрения морфологии есть лишь некоторый тренд уменьшения выраженности полового диморфизма (т.е. различий между самцами и самками по костяку и пр., как их определяют зоологи; его не надо путать с различиями мужчин и женщин, где социальная роль и степень равноправия/неравноправия отношений определяюща). А вот социальные условия и требования общества к отдельному человеку изменились чудовищно. Многие из этих последних - вроде знания химии, умения доказывать теоремы, водить трамвай или знать фотографию, мягко говоря, не были предусмотрены на заре человеческой истории. «Глядя оттуда», никак нельзя была ожидать, что в повестку дня встанет массовое освоение людьми этих навыков, что владение ими будет критически важным и пр.
Тут как раз возникает выбор, который будет для мысленного эксперимента решающим. Вот развитие общества требует освоения совершенно нового навыка многими и в сжатые сроки. Это может быть ораторское искусство в афинской демократии, освоение женщинами «мужских» профессий для достижения равноправия, изучение естественных наук/математики теми, кто раньше был лишён соответствующих занятий вовсе, умение встать в атаку под пулемётным огнём, не бояться самолётов и танков противника, важной в войнах ХХ века? Что лучше использовать в ситуации, когда требование освоения/совершенствования нового навыка в развитии общества встаёт снова и снова, на что опереться?
Тут есть два варианта, связанные с каждой из противоположных теорий. Первый, естественным образом следующий из преобладания эндогенной детерминации поведения над экзогенным влиянием «от социума» - мы опираемся на «биологическое» в индивидах. В таком случае особи, имеющие биологическое преимущество при освоении данного навыка, делают это первыми и показывают лучшие результаты. А для прочих, по сравнению с ними дефектным, общество создаёт компенсаторные социальные механизмы, действием коих «средний человек» подтягивается для необходимого уровня эффективности освоения навыка, а «биологически лучшие» осваивают новые рубежи. Скажем, есть люди от природы более разговорчивые - они потенциально лучшие риторы; или на биологическом уровне не испытывающие страха - они будут лучшими солдатами в современной войне; и пр.
Что и формулирует Конрад Лоренц в «Агрессии»:
«Мы не облегчим ответственной морали решение всех этих проблем, переоценивая её силу. Гораздо полезнее скромно осознать, что она - “всего лишь” компенсационный механизм, который приспосабливает наше инстинктивное наследие к требованиям культурной жизни и образует с ним функционально единую систему. Такая точка зрения разъясняет многое из того, что непонятно при ином подходе.
Мы все страдаем от необходимости подавлять свои побуждения; одни больше, другие меньше - по причине очень разной врождённой склонности к социальному поведению.
По доброму, старому психиатрическому определению, психопат - это человек, который либо страдает от требований, предъявляемых ему обществом, либо заставляет страдать само общество. Так что, в определённом смысле, все мы психопаты, поскольку навязанное общим благом отречение от собственных побуждений заставляет страдать каждого из нас. Но особенно это определение относится к тем людям, которые в результате ломаются и становятся либо невротиками, т.е. больными, либо преступниками. В соответствии с этим точным определением, “нормальный” человек отличается от психопата - или добрый гражданин от преступника - вовсе не так резко, как здоровый от больного. Различие, скорее, аналогичное тому, какое существует между человеком с компенсированной сердечной недостаточностью и больным, страдающим “некомпенсированным пороком”, сердце которого при возрастающей мышечной нагрузке уже не в состоянии справиться с недостаточным закрыванием клапана или с его сужением. Это сравнение оправдывается и тем, что компенсация требует затрат энергии.
Такая точка зрения на ответственную мораль может разрешить противоречие в Кантовой концепции морали, которое поразило уже Фридриха Шиллера. Он говорил, что Гердер - это “одухотвореннейший из всех кантианцев”; восставал против отрицания какой‑либо ценности естественных наклонностей в этике Канта и издевался над ней в замечательной эпиграмме: “Я с радостью служу другу, но, к несчастью, делаю это по склонности, потому меня часто гложет мысль, что я не добродетелен!” Однако мы не только служим своему другу по собственной склонности, мы ещё и оцениваем его дружеские поступки с точки зрения того, в самом ли деле тёплая естественная склонность побудила его к такому поведению! Если бы мы были до конца последовательными кантианцами, то должны были бы поступать наоборот - и ценить, прежде всего, такого человека, который по натуре совершенно нас не переносит, но которого «ответственный вопрос к себе», вопреки его сердечной склонности, заставляет вести себя прилично по отношению к нам. Однако в действительности мы относимся к таким благодетелям в лучшем случае с весьма прохладным вниманием, а любим только того, кто относится к нам по‑дружески потому, что это доставляет ему радость, и если делает что‑то для нас, то не считает, будто совершил нечто, достойное благодарности».