Ребенок, раненый в душу
Оригинал взят у ludmilapsyholog в Ребенок, раненый в душу
Последняя порция отрывков из книжки "Дитя двух семей" -- в ответ на вопросы про "как говорить с ним о кровной семье, если там была полная жесть"
"Сам по себе факт приемности - это лишь небольшая часть той правды, которую хочет и должен узнать ребенок. Сразу вслед за этим фактом встают вопросы еще более сложные. Почему она меня оставила? Как она могла? Она меня не любила? Я ей не понравился? Она про меня сейчас помнит? Какая она была? Где она теперь? У меня есть сестры и братья? А отец - что насчет отца? Я похож на него? Он вообще знает, что я есть? Почему вообще это все случилось со мной?
А иногда ребенок прекрасно помнит свою жизнь в кровной семье, и вопросы, встающие перед ним, не менее болезненны. Они не заботились обо мне - почему? Не любили? Почему обижали? Я был плохим? И как они могли так поступить со мной? Они могут исправиться, чтобы все стало снова хорошо? Я вернусь домой? Они придут ко мне? Почему они не приходят? Они забыли меня? Они живы? Им сейчас плохо? Они могут перестать пить? Я могу помочь? Их посадили в тюрьму - из-за меня? Это я виноват, что пожаловался? Они просят меня? А если они потом меня найдут и накажут? А если они меня найдут и заберут отсюда? Могу ли я их любить? Или мне теперь нельзя? Должен ли я быть таким же, как они? Должен ли я забыть о них, если этого очень хотят мои приемные родители?
Наверное, те, кто вырос «как обычно» у своих собственных родителях, даже не могут себе представить, как трудно и больно жить со всеми этими вопросами в душе. С вопросами, на многие их которых просто нет ответа. А на другие есть, но от них порой еще больнее, чем от вопроса. И никуда не убежать и не спрятаться"
Обычно ребенок не бывает готов ни говорить, ни думать о своей травме в первые год-два жизни в семье. Сейчас у него много новых впечатлений, новых дел, он полностью поглощен задачей адаптации к новой семье, созданием привязанности с этими, новыми, родителями. Поэтому все свои воспоминания о прошлом он как бы запаковывает в большой ящик с надписью «Слишком больно и страшно. Разберусь позже», запечатывает его сургучной печатью и ставит на дальнюю полку на стеллажи своей памяти.
Однако содержимое ящика не лежит спокойно, оно все время стучится наружу, как страшная игра «Джуманджи», и на то, чтобы удерживать его внутри, ребенок тратит немало душевной энергии, забирая ее у других задач, например, развития или создания новой привязанности. То есть положил-то он на дальнюю полку положил, потому что сейчас нет сил и не врем я с этим разбираться, но разобраться рано или поздно хочет, чтобы перестать все время краем глаза следить: не вылезло ли?
Для того, чтобы иметь силы встретиться со своим «демоном», ребенок должен чувствовать спину прикрытой. Он должен быть уверен, что больше не один, что его поймут, выслушают, утешат, не отставят одного с этой выпрыгнувшей болью. …Пока у ребенка нет доверия к приемному родителю, пока между ними не сложилась привязанность, создающая для ребенка «психологическую утробу» чувство защищенности, он будет делать все, чтобы травма его сидела, где сидит.
… Но наступает момент, когда ребенок в семье освоился, приемным родителям поверил, поднабрал сил для битвы с внутренним «драконом». И тогда наступает время открыть ящик, или просто ослабляется бдительность и ящик вдруг вскрывается сам. Иногда в самый неожиданный момент.
«А сами как будто не здесь»
Рассказ приемной мамы.
«Мы сидели за столом, обедали. Я и все три девочки. И вдруг одна из них, Вероника, каким-то нездешним голосом, как в полузабытьи, говорит: «А меня папа в суп горячий лицом совал и не давал подняться. И потом бил по губам, когда я выплевывала». И тут же другая отозвалась, тем же странным голосом: «Меня тоже бил по губам. И по всему бил, и ремнем, и кулаком, ногами тоже. Я плакала, и он тогда по губам, чтобы молчала». Потом третья добавляет: «А меня мама била и за волосы таскала и один раз ухо немножко оторвала. Крови было столько. На нее потом ругался сосед наш, сказал, милицию позовет, и она меня снова тогда побила»
Я сижу, замерев, не знаю, что делать, они за весь год, что у меня, не упоминали ни разу об этом, а тут между ними как будто какое-то кольцо замкнулось, прямо над столом, над тарелками с супом, они сидели неподвижно, и говорили, говорили, по очереди. А сами как будто не здесь. Ничего страшнее в моей жизни не припомню.
Потом вдруг раз - и как очнулись, встрепенулись, стали как ни в чем ни бывало есть и болтать о другом. Я нашлась только сказать, что у нас в семье их никто бить не будет. Они кивнули - и все. Как будто ничего не было.
Я потом в себя не могла прийти долго. Но после этого мы стали словно ближе с ними, и они стали меньше ссориться между собой.
Довольно часто первые вспышки воспоминаний о травме происходят перед сном, когда ребенок расслаблен и чувствует себя защищенно рядом с родителем. Нередко ребенок при этом бывает немного в измененном состоянии сознания, почти в трансе Бывает, это случается в кабинете психолога. Бывает, резонирует фильм, или книга, или какая-то бытовая ситуация. Иногда травма начинает проявлять себя в рисунках, в играх. Например, мальчик, которому не сказали правды о том, что его мама умерла, постоянно играет в то, что закапывает везде где может фигурки животных и леговских человечков. Мальчик, который недавно пришел домой их дома ребенка, все время играет в то, что «ухаживает» за кошкой, при этом делает это очень жестко: пихает ложку ей в горло, отстригает ногти с мясом, пытается вымыть очень горячей водой. Девочка, подвергавшаяся сексуальному использованию, на всех рисунках изображает у людей половые органы. Ребенок, оставленный матерью в роддоме, вдруг в ходе какой-то обычной ссоры, в ответ на упреки вдруг выдает с глубоким отчаянием: «Брось меня. Я плохой. Меня нужно просто бросить».
Так или иначе, пережитое дает о себе знать, и приемные родители рассказывают чувствах, которые их накрывают в такие моменты: холод по спине, ужас, оцепенение. Они вдруг осознают, что все это было не с каким-то абстрактным ребенком, о котором шла речь на Школе приемного родителя, а вот об этом, уже родном и любимом, таком маленьком, таком беззащитном.
…Сейчас на всех тренингах для будущих приемных родителей, в статьях и книгах им повторяют, как мантру: не говорите плохо о кровной семье ребенка, о его матери и отце, даже если они поступали ужасно.
Иногда это несложно выполнить - если ребенка забрали у родителей против их воли, если они его не обижали, если причиной разлуки с ребенком стала их болезнь или преждевременная смерть. Но бывает иначе. Как следует говорить о женщине, оставившей своего ребенка в роддоме (а то и на улице)? О родителях, которые над ребенком издевались? Как вообще о них говорить, если изнутри захлестывает порой чувство бешеной ненависти к этим людям?
Приемный родитель чувствует себя загнанным в угол: говорить плохо - вредить ребенку. Но как можно о ТАКОМ говорить хорошо? Или даже нейтрально?
Давайте разберемся внимательно.
Да, нельзя говорить ребенку, что его родители негодяи. Это плохо для него это плохо для ваших отношений, потому что тем самым ребенок ставится перед необходимостью выбирать: сохранить верность им и разозлиться на вас, или согласиться с вами, и предать своих родных. Это выбор очень мучительный и жестоко ребенка в такую ситуацию ставить.
Но многие родители считают, что им недостаточно избегать негативных оценок - они должны обязательно кровных родителей ребенка оправдать в его глазах. Придумать «приятную» версию, типа «мама тебя очень любила, и поэтому оставила, чтобы ты попал в хорошую семью». или «Папа просто очень уставал, поэтому тебя бил». И сами чувствуют, как фальшиво все это звучит, как неприятно это произносить. Детей такие «успокаивающие» объяснения часто очень раздражают. И справедливо: это из серии «чужую беду руками разведу». За желанием непременно добиться, что бы ребенок «простил их и больше не страдал», часто стоит то самое желание по-детски зажмуриться, чтобы не видеть боли и страха, о котором мы уже говорили. И ребенок слышит в этом то, что он опять один, и помощи ждать неоткуда. Более того, он просто обязан поскорее «утешиться» и «все простить», чтобы не расстраивать мамочку.
Давайте посмотрим на дело честно и со всем возможным присутствием духа.
То, что случилось - ужасно. Это трагедия. Никакого объяснения и оправдания тому, что маленькие дети должны переживать такое, не может быть в принципе. Поэтому не надо никого оправдывать. Оправдывать - это ведь тоже судить, а судить - дело неблагодарное. Мы не знаем и никогда не узнаем подлинных мотивов, по которым кровные родители ребенка вели себя так, как вели. И нам это не нужно, да и ему это на самом деле не нужно, даже если в какие-то моменты будет мучительно хотеться понять. Это их ответственность, их выбор, или их беда. Не наша.
Единственная правда, которую мы знаем точно - это наши чувства и чувства ребенка прямо сейчас. И вот он них можно говорить, не боясь совершить ошибку, потому что чувства - это не суждение о «хорошо» и «плохо», это чувства.
Поэтому в ответ на признание ребенка, что его били, всегда можно сказать «Наверное, тебе было очень больно и страшно». В ответ на вопрос: «Почему она меня бросила, как она могла?» всегда можно сказать «Это очень обидно и грустно, что ты остался без мамы таким маленьким». Если вы не справляетесь с собой, если вас трясет или вы плачете, слушая ребенка, вы тоже можете честно сказать ему о том, что чувствуете «Мне так жаль, что тебе довелось пережить такое» или «Я очень зла на то, что тебе делали больно». Вы говорите о себе, это правда, и это не встанет между вами и ребенком. Только постарайтесь ив сильных чувствах оставаться сильными духом, это очень важно.
Кстати, та же стратегия прекрасно работает, когда ребенок не вспоминает про плохое, а идеализирует кровных родителей в своих фантазиях. Например, рассказывает, как они устраивали праздники, ходили в зоопарк и пекли пироги, а вы точно знаете, что всего этого в его жизни с родителями не было. Ничего страшного. Раз ребенок фантазирует, значит ему это в данный момент нужно, это его способ обезболить свою рану, и он имеет на это право. Начав «разоблачать» фантазию и напоминать, что мама и хлебом-то его не всегда вспоминала покормить, вы разрушите доверие и сделаете ребенку больно. Но не соглашаться же с заведомой ложью? Нет, соглашаться не надо. Потому что всегда есть та правда, которая правда: это чувства. И когда ребенок взахлеб рассказывает вам, какие вкусные его мама пекла пироги, всегда можно сказать: «Да, пироги - это здорово!» и его это абсолютно устроит.
… Для того, чтобы встретиться с травматичным воспоминанием, ребенку нужно чувство защищенности. Это бомба из боли, которая начала взрываться, и важно, чтобы осколки не могли разлететься и порушить новую, спокойную жизнь. Поэтому работа родителя в этот момент - быть для ребенка психологической утробой, или, как говорят психологи, «контейнером», то есть выдерживать и удерживать его сильные чувства, не разрушаясь и не заряжаясь. Это звучит как что-то очень сложное, но на практике большинство людей интуитивно ведут себя именно так, столкнувшись с взрывом чьей-то боли: остаются внешне спокойны, крепко обнимают и удерживают в объятиях, говорят тихим, уверенным голосом самые простые слова, словно создают вокруг человека прочный защитный кокон.
Ребенок должен быть уверен, что любое его чувство , любое воспоминание вас не разрушат, что вы справитесь. Тогда он сможет полностью доверить вам «тылы» и встретиться со своим «демоном» лицом к лицу. Он может плакать, или злиться, или грустить, полностью отдаваясь чувствам, и зная, что вы за ним присмотрите. Если ему покажется, что вы боитесь, рассыпаетесь, уклоняетесь, пытаетесь сменить тему, отвлечь, отшутиться, быстренько утешить, он может закрыться, снова запихать свою боль в коробку и отложить до лучших времен. И , возможно, решит на будущее справляться уже без вашей помощи. Но, как вы понимаете , это значит, что он не будет рассчитывать на вас и во всем остальном. Поэтому, если уж процесс пошел, соберитесь с силами - и выдерживайте. Потом сможете поплакать в ванной, или пойти к психологу, но сейчас на время отложите свои собственные переживания и постарайтесь полностью принадлежать ребенку.
Помните, ему не нужны от вас оправдания, версии и ложь. Если он спрашивает, а вы не знаете - так и скажите: не знаю. Любой ваш ответ на вопрос «А почему они?..» будет домыслом, а значит, неправдой (за редким исключением). А та правда, которая есть в вашем распоряжении всегда - это правда чувств. Попробуйте понять, что за чувство стоит за его вопросом, назовите его и посочувствуйте. Этого достаточно.
Не ставьте себе целью, чтобы ребенку прямо сейчас стало легче, «отпустило», что бы он «примирился». Иногда это не случается за один раз, иногда после острой вспышки идет длительный процесс внутреннего осмысления, а потом опять вспышка, а потом опять тишина. Это нормально. Сколько ему надо, столько и надо. Лучше сейчас вы вместе пройдете пару шагов в нужную сторону, чем толкать или тащить его волоком куда вам кажется правильным а ему, может, вовсе и не надо.
Если в опыте ребенка было насилие, ему важно услышать от вас заверения, что вы так обращаться с ним не будете. Не увязывайте то с поведением тех, кто его обижал, не противопоставляйте и никак не объясняйте, просто твердо скажите: здесь тебя никто бить не будет, у нас в семье детей не бьют. Или: я тебя никогда не оставлю, ты мой сын. Даже если он не спрашивает. Это не помешает.
Иногда дети боятся, что вы их осудите, будете их стыдиться, разлюбите после того, как узнали о них что-то тяжелое. Если ребенок не спрашивает, но вам кажется, что он может этого опасаться, заверения в вашей любви никогда не будут лишними. Так же как утверждение, что дети не могут быть виноваты в том, что делают их родители, и никакое плохое поведение ребенка не может быть причиной, чтобы с ним так обходились. Скажите «Это сделал он, а не ты. Он взрослый, ты ребенок. Ты ни в чем не виноват».
Не пугайтесь, если после вскрытия травмы ребенок на время «расклеивается».. Он может выглядеть изможденным, бледным, может подняться температура, может тошнить и болеть живот, нарушиться сон, аппетит, могут быть долгие слезы, желание что-то крушить, рвать или наоборот забиться в угол. Все это совершенно естественно и обычно длится день-два. Создайте щадящие условия, не дергайте, по возможности будьте рядом.
Главное - не пытайтесь «это все прекратить». Возможно, вам кажется, что если еще вчера ребенок был «в порядке», прыгал и играл, а сегодня вон сходил к психологу (встретился с братом, получил письмо) и на нем лица нет, значит, все это ему навредило. Это не обязательно так. Когда боль выходит из души, это не очень приятный процесс (также, как когда токсины выходят из тела ). Но он необходим и после становится легче. .
Важное замечание: если то, что всплыло, очень серьезно, речь идет не просто о плохом обращении или отвержении, а о жестокости, сексуальном насилии, угрозе жизни, обязательно постарайтесь обратиться к специалисту. Есть вещи, которые лучше вспоминать не дома, а в кабинете чужой тети, откуда можно потом уйти, закрыть за собой дверь, и они там останутся, а ты вернешься в свой новый безопасный дом. Пытаясь заниматься работой с тяжелыми травмами самостоятельно, приемный родитель рискует «открыть форточку между мирами», и ребенок не будет чувствовать себя спокойно в своей комнате, куда ворвались страшные воспоминания. Также о подобных воспоминаниях важно сообщить специалистам опеки: возможно, речь должна идти о судебном преследовании насильников.
Часто, узнавая правду о прошлом ребенка, приемные родители испытывают острый приступ вины. Их преследуют навязчивые мысли и фантазии о том, что они могли бы сделать, и как помочь, если б знали, если б успели, если почувствовали, что их (будущий их) ребенок в беде. Часто приходится слышать «Если б у меня была машина времени!»
Тут надо быть осторожнее. Чувство вины - обратная сторона иллюзии, что от нас что-то зависит. Не чувствуем же мы вину за изменение погоды? Конечно, можно говорить о нашей общей, взрослых людей ответственности за то, как устроен мир, в который приходят дети. Или уже, о том, как устроена социальная работа, как выявляются семьи в кризисе, что творится в детских домах. Но это не имеет отношении як вине за случившееся с конкретным вашим ребенком. Если такое чувство настойчиво возникает, возможно, вы не совсем свободны от иллюзии, что его судьбу можно переписать, возможно, вам не хватает мужества осознать, что прошлое не исправишь и травмы ребенка не отменишь.
А с другой стороны, машина времени у вас на самом деле есть. Это те моменты, когда ребенок, доверившись вам, регрессирует, отправляется в свое прошлое и пытается «переиграть» его на новый лад. Когда, совсем большой, просит вас его покормить с ложки или помочь одеться - потому что у него не было этого в раннем детстве. Когда приходит спать под бок, когда говорит детским голосом, когда виснет и требует внимания. Даже когда доводит до белого каления и провоцирует, чтобы вы его ударили - на самом деле это вопрос: а ты - тоже будешь бить? Когда ужасно себя ведет и с вызовом говорит: «Ну, и отдавайте меня, я и сам уйду, не больно надо» и хочет услышать, что он ваш ребенок и вы никуда его не отдадите. Не упускайте эти бесценные моменты, эти мгновения, когда действительно возможно чудо, и травматичный опыт заменится животворящим опытом заботы и защиты.
«Возьми меня на руки!»
На консультации приемные родители рассказывают про своего сына, семилетнего Ваню. Из их рассказа картина вырисовывается невеселая: у ребенка явно сильно выраженное нарушение привязанности, он не признает взрослых авторитетом, не ищет у них защиты, не обращается за помощью, постоянно выясняет, «кто в доме хозяин», на уроке может просто встать и уйти из класса, «не слышит», когда к нему обращаются. Они очень измучены и даже подумывают, не отменить ли усыновление.
В какой-то момент, как пример капризности и «невозможного» поведения Вани папа рассказывает историю. Они ходили в поход, и они с Ваней, как два мужика, отправились в лес за дровами, уже темнело. Набрав хвороста, они пошли к берегу реки напрямик, через высокие заросли. Ваня шел сзади со своим грузом, а потом вдруг встал как вкопанный и начал проситься на руки. «В семь лет! Видя, что у отца руки заняты! И там пройти-то было всего ничего! Я не мог его взять, да и что за капризы, я ему говорю: ты мужик или нет, иди сам, а он ни в какую, стоит рыдает, как маленький: возьми меня, и все. Ну, я плюнул и ушел сам, он порыдал еще и приплелся, куда денется. Но зачем было все устраивать, всем настроение портить? Что за ребенок, а? ».
Я слушала этот рассказ и у меня внутри все холодело, потому что всего полчаса назад, в начале беседы, я спрашивала их об истории Вани. А история эта такова, что его забрали у пьющих родителей двухлетним, после того, как они вытолкнули малыша за дверь, на площадку, и там оставили. И он орал там один неизвестно сколько, потому что соседи, вернувшиеся с работы, нашли его уже опухшим и посиневшим от крика.
Тем вечером, у озера, у папы БЫЛА машина времени. Прямо рядом, в его полном распоряжении. Все, что требовалось - бросить эти треклятые дрова, взять Ваню на руки и прижать к себе. И донести самому, на руках, к маме, к костру, в безопасное светлое место. Он мог переписать опыт, снять заклятие, и не сделал этого, занят был, воспитывал «мужика». Который теперь почему-то «не слышит» когда к нему обращаются.
Работая с приемными родителями, я часто вспоминаю древний миф об Орфее и Эвридике. Любимая умерла, и певец Орфей отправился за ней в царство теней, в мрачную преисподнюю. Именно эта задача стоит перед приемным родителем ребенка, пережившего страшное. Вы не сможете, оставаясь на освещенной солнцем поляне, радостно махать ему туда, в его ад: давай, иди к нам, у нас тут хорошо и весело, мы тебя ждем. Он не пойдет, у него нет сил, его травма держит его крепко. Хочется или нет, единственный выход - пойти за ним туда. Добровольно уйти со своей прекрасной солнечной поляны и нырнуть за ним в мрак. И вывести его за руку, хотя он, как Эвридика, будет все время оборачиваться и пытаться вернуться. Это очень тяжело. Но другого способа нет.
Зато если у вас получится, это будет поистине чудо: возрожденный к жизни ребенок. С которым вы были вместе в его боли, а значит, сможете быть вместе в радости.
Последняя порция отрывков из книжки "Дитя двух семей" -- в ответ на вопросы про "как говорить с ним о кровной семье, если там была полная жесть"
"Сам по себе факт приемности - это лишь небольшая часть той правды, которую хочет и должен узнать ребенок. Сразу вслед за этим фактом встают вопросы еще более сложные. Почему она меня оставила? Как она могла? Она меня не любила? Я ей не понравился? Она про меня сейчас помнит? Какая она была? Где она теперь? У меня есть сестры и братья? А отец - что насчет отца? Я похож на него? Он вообще знает, что я есть? Почему вообще это все случилось со мной?
А иногда ребенок прекрасно помнит свою жизнь в кровной семье, и вопросы, встающие перед ним, не менее болезненны. Они не заботились обо мне - почему? Не любили? Почему обижали? Я был плохим? И как они могли так поступить со мной? Они могут исправиться, чтобы все стало снова хорошо? Я вернусь домой? Они придут ко мне? Почему они не приходят? Они забыли меня? Они живы? Им сейчас плохо? Они могут перестать пить? Я могу помочь? Их посадили в тюрьму - из-за меня? Это я виноват, что пожаловался? Они просят меня? А если они потом меня найдут и накажут? А если они меня найдут и заберут отсюда? Могу ли я их любить? Или мне теперь нельзя? Должен ли я быть таким же, как они? Должен ли я забыть о них, если этого очень хотят мои приемные родители?
Наверное, те, кто вырос «как обычно» у своих собственных родителях, даже не могут себе представить, как трудно и больно жить со всеми этими вопросами в душе. С вопросами, на многие их которых просто нет ответа. А на другие есть, но от них порой еще больнее, чем от вопроса. И никуда не убежать и не спрятаться"
Обычно ребенок не бывает готов ни говорить, ни думать о своей травме в первые год-два жизни в семье. Сейчас у него много новых впечатлений, новых дел, он полностью поглощен задачей адаптации к новой семье, созданием привязанности с этими, новыми, родителями. Поэтому все свои воспоминания о прошлом он как бы запаковывает в большой ящик с надписью «Слишком больно и страшно. Разберусь позже», запечатывает его сургучной печатью и ставит на дальнюю полку на стеллажи своей памяти.
Однако содержимое ящика не лежит спокойно, оно все время стучится наружу, как страшная игра «Джуманджи», и на то, чтобы удерживать его внутри, ребенок тратит немало душевной энергии, забирая ее у других задач, например, развития или создания новой привязанности. То есть положил-то он на дальнюю полку положил, потому что сейчас нет сил и не врем я с этим разбираться, но разобраться рано или поздно хочет, чтобы перестать все время краем глаза следить: не вылезло ли?
Для того, чтобы иметь силы встретиться со своим «демоном», ребенок должен чувствовать спину прикрытой. Он должен быть уверен, что больше не один, что его поймут, выслушают, утешат, не отставят одного с этой выпрыгнувшей болью. …Пока у ребенка нет доверия к приемному родителю, пока между ними не сложилась привязанность, создающая для ребенка «психологическую утробу» чувство защищенности, он будет делать все, чтобы травма его сидела, где сидит.
… Но наступает момент, когда ребенок в семье освоился, приемным родителям поверил, поднабрал сил для битвы с внутренним «драконом». И тогда наступает время открыть ящик, или просто ослабляется бдительность и ящик вдруг вскрывается сам. Иногда в самый неожиданный момент.
«А сами как будто не здесь»
Рассказ приемной мамы.
«Мы сидели за столом, обедали. Я и все три девочки. И вдруг одна из них, Вероника, каким-то нездешним голосом, как в полузабытьи, говорит: «А меня папа в суп горячий лицом совал и не давал подняться. И потом бил по губам, когда я выплевывала». И тут же другая отозвалась, тем же странным голосом: «Меня тоже бил по губам. И по всему бил, и ремнем, и кулаком, ногами тоже. Я плакала, и он тогда по губам, чтобы молчала». Потом третья добавляет: «А меня мама била и за волосы таскала и один раз ухо немножко оторвала. Крови было столько. На нее потом ругался сосед наш, сказал, милицию позовет, и она меня снова тогда побила»
Я сижу, замерев, не знаю, что делать, они за весь год, что у меня, не упоминали ни разу об этом, а тут между ними как будто какое-то кольцо замкнулось, прямо над столом, над тарелками с супом, они сидели неподвижно, и говорили, говорили, по очереди. А сами как будто не здесь. Ничего страшнее в моей жизни не припомню.
Потом вдруг раз - и как очнулись, встрепенулись, стали как ни в чем ни бывало есть и болтать о другом. Я нашлась только сказать, что у нас в семье их никто бить не будет. Они кивнули - и все. Как будто ничего не было.
Я потом в себя не могла прийти долго. Но после этого мы стали словно ближе с ними, и они стали меньше ссориться между собой.
Довольно часто первые вспышки воспоминаний о травме происходят перед сном, когда ребенок расслаблен и чувствует себя защищенно рядом с родителем. Нередко ребенок при этом бывает немного в измененном состоянии сознания, почти в трансе Бывает, это случается в кабинете психолога. Бывает, резонирует фильм, или книга, или какая-то бытовая ситуация. Иногда травма начинает проявлять себя в рисунках, в играх. Например, мальчик, которому не сказали правды о том, что его мама умерла, постоянно играет в то, что закапывает везде где может фигурки животных и леговских человечков. Мальчик, который недавно пришел домой их дома ребенка, все время играет в то, что «ухаживает» за кошкой, при этом делает это очень жестко: пихает ложку ей в горло, отстригает ногти с мясом, пытается вымыть очень горячей водой. Девочка, подвергавшаяся сексуальному использованию, на всех рисунках изображает у людей половые органы. Ребенок, оставленный матерью в роддоме, вдруг в ходе какой-то обычной ссоры, в ответ на упреки вдруг выдает с глубоким отчаянием: «Брось меня. Я плохой. Меня нужно просто бросить».
Так или иначе, пережитое дает о себе знать, и приемные родители рассказывают чувствах, которые их накрывают в такие моменты: холод по спине, ужас, оцепенение. Они вдруг осознают, что все это было не с каким-то абстрактным ребенком, о котором шла речь на Школе приемного родителя, а вот об этом, уже родном и любимом, таком маленьком, таком беззащитном.
…Сейчас на всех тренингах для будущих приемных родителей, в статьях и книгах им повторяют, как мантру: не говорите плохо о кровной семье ребенка, о его матери и отце, даже если они поступали ужасно.
Иногда это несложно выполнить - если ребенка забрали у родителей против их воли, если они его не обижали, если причиной разлуки с ребенком стала их болезнь или преждевременная смерть. Но бывает иначе. Как следует говорить о женщине, оставившей своего ребенка в роддоме (а то и на улице)? О родителях, которые над ребенком издевались? Как вообще о них говорить, если изнутри захлестывает порой чувство бешеной ненависти к этим людям?
Приемный родитель чувствует себя загнанным в угол: говорить плохо - вредить ребенку. Но как можно о ТАКОМ говорить хорошо? Или даже нейтрально?
Давайте разберемся внимательно.
Да, нельзя говорить ребенку, что его родители негодяи. Это плохо для него это плохо для ваших отношений, потому что тем самым ребенок ставится перед необходимостью выбирать: сохранить верность им и разозлиться на вас, или согласиться с вами, и предать своих родных. Это выбор очень мучительный и жестоко ребенка в такую ситуацию ставить.
Но многие родители считают, что им недостаточно избегать негативных оценок - они должны обязательно кровных родителей ребенка оправдать в его глазах. Придумать «приятную» версию, типа «мама тебя очень любила, и поэтому оставила, чтобы ты попал в хорошую семью». или «Папа просто очень уставал, поэтому тебя бил». И сами чувствуют, как фальшиво все это звучит, как неприятно это произносить. Детей такие «успокаивающие» объяснения часто очень раздражают. И справедливо: это из серии «чужую беду руками разведу». За желанием непременно добиться, что бы ребенок «простил их и больше не страдал», часто стоит то самое желание по-детски зажмуриться, чтобы не видеть боли и страха, о котором мы уже говорили. И ребенок слышит в этом то, что он опять один, и помощи ждать неоткуда. Более того, он просто обязан поскорее «утешиться» и «все простить», чтобы не расстраивать мамочку.
Давайте посмотрим на дело честно и со всем возможным присутствием духа.
То, что случилось - ужасно. Это трагедия. Никакого объяснения и оправдания тому, что маленькие дети должны переживать такое, не может быть в принципе. Поэтому не надо никого оправдывать. Оправдывать - это ведь тоже судить, а судить - дело неблагодарное. Мы не знаем и никогда не узнаем подлинных мотивов, по которым кровные родители ребенка вели себя так, как вели. И нам это не нужно, да и ему это на самом деле не нужно, даже если в какие-то моменты будет мучительно хотеться понять. Это их ответственность, их выбор, или их беда. Не наша.
Единственная правда, которую мы знаем точно - это наши чувства и чувства ребенка прямо сейчас. И вот он них можно говорить, не боясь совершить ошибку, потому что чувства - это не суждение о «хорошо» и «плохо», это чувства.
Поэтому в ответ на признание ребенка, что его били, всегда можно сказать «Наверное, тебе было очень больно и страшно». В ответ на вопрос: «Почему она меня бросила, как она могла?» всегда можно сказать «Это очень обидно и грустно, что ты остался без мамы таким маленьким». Если вы не справляетесь с собой, если вас трясет или вы плачете, слушая ребенка, вы тоже можете честно сказать ему о том, что чувствуете «Мне так жаль, что тебе довелось пережить такое» или «Я очень зла на то, что тебе делали больно». Вы говорите о себе, это правда, и это не встанет между вами и ребенком. Только постарайтесь ив сильных чувствах оставаться сильными духом, это очень важно.
Кстати, та же стратегия прекрасно работает, когда ребенок не вспоминает про плохое, а идеализирует кровных родителей в своих фантазиях. Например, рассказывает, как они устраивали праздники, ходили в зоопарк и пекли пироги, а вы точно знаете, что всего этого в его жизни с родителями не было. Ничего страшного. Раз ребенок фантазирует, значит ему это в данный момент нужно, это его способ обезболить свою рану, и он имеет на это право. Начав «разоблачать» фантазию и напоминать, что мама и хлебом-то его не всегда вспоминала покормить, вы разрушите доверие и сделаете ребенку больно. Но не соглашаться же с заведомой ложью? Нет, соглашаться не надо. Потому что всегда есть та правда, которая правда: это чувства. И когда ребенок взахлеб рассказывает вам, какие вкусные его мама пекла пироги, всегда можно сказать: «Да, пироги - это здорово!» и его это абсолютно устроит.
… Для того, чтобы встретиться с травматичным воспоминанием, ребенку нужно чувство защищенности. Это бомба из боли, которая начала взрываться, и важно, чтобы осколки не могли разлететься и порушить новую, спокойную жизнь. Поэтому работа родителя в этот момент - быть для ребенка психологической утробой, или, как говорят психологи, «контейнером», то есть выдерживать и удерживать его сильные чувства, не разрушаясь и не заряжаясь. Это звучит как что-то очень сложное, но на практике большинство людей интуитивно ведут себя именно так, столкнувшись с взрывом чьей-то боли: остаются внешне спокойны, крепко обнимают и удерживают в объятиях, говорят тихим, уверенным голосом самые простые слова, словно создают вокруг человека прочный защитный кокон.
Ребенок должен быть уверен, что любое его чувство , любое воспоминание вас не разрушат, что вы справитесь. Тогда он сможет полностью доверить вам «тылы» и встретиться со своим «демоном» лицом к лицу. Он может плакать, или злиться, или грустить, полностью отдаваясь чувствам, и зная, что вы за ним присмотрите. Если ему покажется, что вы боитесь, рассыпаетесь, уклоняетесь, пытаетесь сменить тему, отвлечь, отшутиться, быстренько утешить, он может закрыться, снова запихать свою боль в коробку и отложить до лучших времен. И , возможно, решит на будущее справляться уже без вашей помощи. Но, как вы понимаете , это значит, что он не будет рассчитывать на вас и во всем остальном. Поэтому, если уж процесс пошел, соберитесь с силами - и выдерживайте. Потом сможете поплакать в ванной, или пойти к психологу, но сейчас на время отложите свои собственные переживания и постарайтесь полностью принадлежать ребенку.
Помните, ему не нужны от вас оправдания, версии и ложь. Если он спрашивает, а вы не знаете - так и скажите: не знаю. Любой ваш ответ на вопрос «А почему они?..» будет домыслом, а значит, неправдой (за редким исключением). А та правда, которая есть в вашем распоряжении всегда - это правда чувств. Попробуйте понять, что за чувство стоит за его вопросом, назовите его и посочувствуйте. Этого достаточно.
Не ставьте себе целью, чтобы ребенку прямо сейчас стало легче, «отпустило», что бы он «примирился». Иногда это не случается за один раз, иногда после острой вспышки идет длительный процесс внутреннего осмысления, а потом опять вспышка, а потом опять тишина. Это нормально. Сколько ему надо, столько и надо. Лучше сейчас вы вместе пройдете пару шагов в нужную сторону, чем толкать или тащить его волоком куда вам кажется правильным а ему, может, вовсе и не надо.
Если в опыте ребенка было насилие, ему важно услышать от вас заверения, что вы так обращаться с ним не будете. Не увязывайте то с поведением тех, кто его обижал, не противопоставляйте и никак не объясняйте, просто твердо скажите: здесь тебя никто бить не будет, у нас в семье детей не бьют. Или: я тебя никогда не оставлю, ты мой сын. Даже если он не спрашивает. Это не помешает.
Иногда дети боятся, что вы их осудите, будете их стыдиться, разлюбите после того, как узнали о них что-то тяжелое. Если ребенок не спрашивает, но вам кажется, что он может этого опасаться, заверения в вашей любви никогда не будут лишними. Так же как утверждение, что дети не могут быть виноваты в том, что делают их родители, и никакое плохое поведение ребенка не может быть причиной, чтобы с ним так обходились. Скажите «Это сделал он, а не ты. Он взрослый, ты ребенок. Ты ни в чем не виноват».
Не пугайтесь, если после вскрытия травмы ребенок на время «расклеивается».. Он может выглядеть изможденным, бледным, может подняться температура, может тошнить и болеть живот, нарушиться сон, аппетит, могут быть долгие слезы, желание что-то крушить, рвать или наоборот забиться в угол. Все это совершенно естественно и обычно длится день-два. Создайте щадящие условия, не дергайте, по возможности будьте рядом.
Главное - не пытайтесь «это все прекратить». Возможно, вам кажется, что если еще вчера ребенок был «в порядке», прыгал и играл, а сегодня вон сходил к психологу (встретился с братом, получил письмо) и на нем лица нет, значит, все это ему навредило. Это не обязательно так. Когда боль выходит из души, это не очень приятный процесс (также, как когда токсины выходят из тела ). Но он необходим и после становится легче. .
Важное замечание: если то, что всплыло, очень серьезно, речь идет не просто о плохом обращении или отвержении, а о жестокости, сексуальном насилии, угрозе жизни, обязательно постарайтесь обратиться к специалисту. Есть вещи, которые лучше вспоминать не дома, а в кабинете чужой тети, откуда можно потом уйти, закрыть за собой дверь, и они там останутся, а ты вернешься в свой новый безопасный дом. Пытаясь заниматься работой с тяжелыми травмами самостоятельно, приемный родитель рискует «открыть форточку между мирами», и ребенок не будет чувствовать себя спокойно в своей комнате, куда ворвались страшные воспоминания. Также о подобных воспоминаниях важно сообщить специалистам опеки: возможно, речь должна идти о судебном преследовании насильников.
Часто, узнавая правду о прошлом ребенка, приемные родители испытывают острый приступ вины. Их преследуют навязчивые мысли и фантазии о том, что они могли бы сделать, и как помочь, если б знали, если б успели, если почувствовали, что их (будущий их) ребенок в беде. Часто приходится слышать «Если б у меня была машина времени!»
Тут надо быть осторожнее. Чувство вины - обратная сторона иллюзии, что от нас что-то зависит. Не чувствуем же мы вину за изменение погоды? Конечно, можно говорить о нашей общей, взрослых людей ответственности за то, как устроен мир, в который приходят дети. Или уже, о том, как устроена социальная работа, как выявляются семьи в кризисе, что творится в детских домах. Но это не имеет отношении як вине за случившееся с конкретным вашим ребенком. Если такое чувство настойчиво возникает, возможно, вы не совсем свободны от иллюзии, что его судьбу можно переписать, возможно, вам не хватает мужества осознать, что прошлое не исправишь и травмы ребенка не отменишь.
А с другой стороны, машина времени у вас на самом деле есть. Это те моменты, когда ребенок, доверившись вам, регрессирует, отправляется в свое прошлое и пытается «переиграть» его на новый лад. Когда, совсем большой, просит вас его покормить с ложки или помочь одеться - потому что у него не было этого в раннем детстве. Когда приходит спать под бок, когда говорит детским голосом, когда виснет и требует внимания. Даже когда доводит до белого каления и провоцирует, чтобы вы его ударили - на самом деле это вопрос: а ты - тоже будешь бить? Когда ужасно себя ведет и с вызовом говорит: «Ну, и отдавайте меня, я и сам уйду, не больно надо» и хочет услышать, что он ваш ребенок и вы никуда его не отдадите. Не упускайте эти бесценные моменты, эти мгновения, когда действительно возможно чудо, и травматичный опыт заменится животворящим опытом заботы и защиты.
«Возьми меня на руки!»
На консультации приемные родители рассказывают про своего сына, семилетнего Ваню. Из их рассказа картина вырисовывается невеселая: у ребенка явно сильно выраженное нарушение привязанности, он не признает взрослых авторитетом, не ищет у них защиты, не обращается за помощью, постоянно выясняет, «кто в доме хозяин», на уроке может просто встать и уйти из класса, «не слышит», когда к нему обращаются. Они очень измучены и даже подумывают, не отменить ли усыновление.
В какой-то момент, как пример капризности и «невозможного» поведения Вани папа рассказывает историю. Они ходили в поход, и они с Ваней, как два мужика, отправились в лес за дровами, уже темнело. Набрав хвороста, они пошли к берегу реки напрямик, через высокие заросли. Ваня шел сзади со своим грузом, а потом вдруг встал как вкопанный и начал проситься на руки. «В семь лет! Видя, что у отца руки заняты! И там пройти-то было всего ничего! Я не мог его взять, да и что за капризы, я ему говорю: ты мужик или нет, иди сам, а он ни в какую, стоит рыдает, как маленький: возьми меня, и все. Ну, я плюнул и ушел сам, он порыдал еще и приплелся, куда денется. Но зачем было все устраивать, всем настроение портить? Что за ребенок, а? ».
Я слушала этот рассказ и у меня внутри все холодело, потому что всего полчаса назад, в начале беседы, я спрашивала их об истории Вани. А история эта такова, что его забрали у пьющих родителей двухлетним, после того, как они вытолкнули малыша за дверь, на площадку, и там оставили. И он орал там один неизвестно сколько, потому что соседи, вернувшиеся с работы, нашли его уже опухшим и посиневшим от крика.
Тем вечером, у озера, у папы БЫЛА машина времени. Прямо рядом, в его полном распоряжении. Все, что требовалось - бросить эти треклятые дрова, взять Ваню на руки и прижать к себе. И донести самому, на руках, к маме, к костру, в безопасное светлое место. Он мог переписать опыт, снять заклятие, и не сделал этого, занят был, воспитывал «мужика». Который теперь почему-то «не слышит» когда к нему обращаются.
Работая с приемными родителями, я часто вспоминаю древний миф об Орфее и Эвридике. Любимая умерла, и певец Орфей отправился за ней в царство теней, в мрачную преисподнюю. Именно эта задача стоит перед приемным родителем ребенка, пережившего страшное. Вы не сможете, оставаясь на освещенной солнцем поляне, радостно махать ему туда, в его ад: давай, иди к нам, у нас тут хорошо и весело, мы тебя ждем. Он не пойдет, у него нет сил, его травма держит его крепко. Хочется или нет, единственный выход - пойти за ним туда. Добровольно уйти со своей прекрасной солнечной поляны и нырнуть за ним в мрак. И вывести его за руку, хотя он, как Эвридика, будет все время оборачиваться и пытаться вернуться. Это очень тяжело. Но другого способа нет.
Зато если у вас получится, это будет поистине чудо: возрожденный к жизни ребенок. С которым вы были вместе в его боли, а значит, сможете быть вместе в радости.