Девочка и страхи
Начала читать "Бегущую с волками" (я уже бралась за нее курсе на втором, но осилила тогда лишь пару глав) и сочинила себе полночную сказку.
Отношения сестер практически слизаны у Улицкой. Но я сочла, что имею на это моральное право, т.к. мое воображение подкинула мне тему, не раскрывая откуда она. Значит, запало-запомнилось, и это не плагиат, а цитата, дань уважения мастеру.
"Жила-была девочка, которая всего боялась. Забредет в лесную чащу, где влажные тени с корягами переплелись - бабку кличет. Увидит на пригорке лисенка - бежит к матери, за юбку прячется. Услышит весенний гром - кубарем в избу и за лавкой схоронится. Боялась девочка ветра, молнии, пожара, скрипа половиц и громкого смеха, грозного оклика, сказок о мертвяках и соседского гусака, рыжую Зорьку и таинственного угла в сарае, из которого зимой торчали какие-то зубья да ветки. Пока она была совсем маленькой, мать да бабка снисходительно относились к ее крикам да плачу, даже посмеивались: «Махонькая еще, вот и пужается! Иди сюда, доченька, посмотри: это же вилы да метлы».
Но когда девочка стала подрастать, она как-то неожиданно лишена была права на страхи, а заодно и права на горькие слезы и злобу. Теперь ее не гладили любовно по голове, стоило ей разрыдаться, а раздраженно хмыкали: «Нет туточки на на грош страшного, на на полушку опасного, не реви!» Старшие женщины прогоняли ее с глаз долой, отправляли в хлев - поплакать, а заодно и корову подоить. Зорька уже не казалась девочке страшной, но были ведь еще таинственные шаги за околицей, стук веток в оконце и темнота по углам.
Единственным человеком, который позволял девочке вдоволь бояться, была ее старшая сестрица. Случись ей оказаться поблизости, когда что-то темное или шумное настигало девочку, она прижимала ее к груди, распутывала вихры ее светлых волос и шептала ласковые глупые слова. Девочка искала ее покровительства, как раньше искала его у матери и бабки, и сестра никогда не отталкивала ее. Но старшая девочка так упивалась собственной ролью спасительницы, что сама постоянно будоражила воображение младшей. Дня не проходило, чтобы она не напугала ее. То принесет в огород ведерко с водомерками, то расскажет жуткую историю, то поведет сестренку за земляникой да спрячется за кустом и ревет как медведь. Она давала девочке вдоволь поплакать-покричать-побояться, а потом утешала и нежила. Так и росла девочка, не усмиряя свои страхи, как ожидали от нее старшие женщины, а скрывая их и взращивая.
Когда исполнилось ей семь годков, позвала ее мать, дала ей маленькую корзинку, покрытую тканью так, что не видно было содержимого, и сказала торжественным голосом:
Дочка, ты уже совсем взрослая, отнеси-ка эту корзинку в дремучий лес, Бабе-Яге.
Ноги девочки будто к земле приросли, и она ответила еле слышно:
Пойдем со мной, мамочка, я боюсь!
Из последних сил сдерживалась она, чтобы не заплакать. Но когда мать раздраженно фыркнула: «Вот еще! Вздор-то какой!», все-таки разрыдалась. Бабка взяла ее за руку, вывела из избы и приказала отправляться немедля, а иначе может и не возвращаться.
Девочка, утирая сопли и слезы рукавом новой белой рубахи, поплелась к лесу. По пути завернула она на луговину, где старшая сестра пасла козочек, и бросилась ей на грудь.
Прощай, милая сестрица. Знать не вернусь я в родимый дом, посылает меня матушка к Бабе-Яге.
Старшая девочка обняла ее крепко и сказала:
Видела я Бабу-Ягу один разочек. Страшная, костлявая и худая, на голове вместо волос пакля, зубы гнилые, ноги кривые, а бегает так быстро, что диву даешься: откуда силушка у нее. Съест как пить даст, съест она тебя.
Младшая завыла в голос перед лицом неминуемой смерти.
Да не реви ты, успокойся! Я тебя научу, что делать. Погибель твоя - в этой корзинке. Как придешь в избу к Бабе-Яге, так бросай сразу корзинку ей под ноги, а сама беги, что есть мочи. Авось и спасешься от нее. Ну, ступай.
И ласково подтолкнув сестренку, старшая вернулась к своим козам.
Мать уже объяснила девочке, как добраться до дома Бабы-Яги. Да девочка и сама знала заветную тропку и всякий раз, случись оказаться поблизости, обходила ее стороной. К Бабе-Яге ходили женщины, если в семье приключалась какая немочь, или скот начинал пропадать и дохнуть, или муж принимался пить да гулять. Относили ей тогда женщины яйца да масло, шмат сала или целую утку - у кого, что в хозяйстве найдется, и исходя из величины беды и размера благодарности. А Баба-Яга помогала им словом или заговором. Могла и черную порчу навести, но такие случаи были в деревне редкостью. Знала девочка, что ходят к Бабе-Яге и совсем маленькие девочки-семилетки. Только позабыла, что все они возвращались от нее веселыми и здоровыми.
Сначала тропка вела ее через прозрачный лесок - осинки и березки, но чем дальше, тем темнее и сумрачнее становилось вокруг. Тесно прижимались деревья к тропе, коряги норовили схватить девочку за пятки. Не было слышно ни скворцов, ни соек, ни приободряющей трескотни дятла, только карканье столетнего ворона да уханье подслеповатой бабки-совы доносились откуда-то издали. Девочка шла ни жива, ни мертва. Смерть казалась ей такой близкой и столь неотвратимой, словно была написана ей на роду. Много раз останавливалась она с единственным желанием убежать как можно скорей обратно, к привычным своим заботам и домашним, таким милым и родным страхам. Отсюда, из лесной чащи они казались ей теперь и не страхами вовсе, а дорогими игрушками, с которыми жаль было расставаться. Лишь решимость бросить в ноги Бабе-Яге ненавистную корзинку и убежать влекла ее вперед. Как заклинание повторяла она имя своей сестрицы и то шла, то бежала, подгоняемая скрипом ветвей и колыханьем светотени.
Наконец, впереди показалось чуть более открытое пространство и тропка вывела ее на поляну, окруженную древними дубами. Земля под ногами как ковром была усыпана старыми, подгнившими желудями. Когда девочка ступила на них, раздался противный хруст, словно сотня мышиных хребтов переломилось под тяжестью ее худенькой ножки. Девочка взвизгнула и опрометью бросилась к избушке. Не раздумывая, вбежала она на крыльцо и рванула на себя дверку. Протиснулась через темные сенцы и очутилась в жарко натопленной комнате, темной и чадной. У очага копошилась древняя старуха. Со спины она показалась девочке не такой уж страшной, но помня рассказы сестрицы, девочка зажмурила глаза пред тем, как подойти к ней ближе.
Здравствуй, бабушка Яга! - сказала девочка как могла громко, потому как слышала, что Баба-Яга туга на ухо, и склонилась в земном поклоне.
Здравствуй-здравствуй, дитятко, - проскрипела Яга. - Зачем пожаловала?
Девочка, наконец, решилась открыть глаза, увидела перед собой сморщенное лицо, беззубый рот и крючковатый, чуть не до подбородка нос, ощутила запах старого, давно немытого тела, и, кинув пред собой корзинку, развернулась, чтобы бежать. Она услышала, как по полу покатилось что-то деревянное, а следом почувствовала прикосновение холодной костлявой ладони к своей спине. Хватка не была сильной, но девочка поняла, что не может уйти из избы, что должна остаться, что бы ни ожидало ее здесь. К тому же ей любопытно было посмотреть, что же было в ее корзинке да рассыпалось от удара по полу. Она обернулась и, опустив голову, пробормотала:
Прости, бабушка. Страшное про тебя говорят.
А тебе сейчас разве страшно, дитятко?
Не знаю, - вздохнула девочка, удивляясь, что ей и в самом деле не так страшно, как должно быть, наверное, в доме Бабы-Яги, вдали от родного дома. - Мама просила принести тебе эту корзинку. Я принесла. Могу я теперь пойти?
Мне чужого добра не надо. Что принесла, то с тобой и останется. Собери-ка что просыпала.
Старуха смотрела на нее водянистыми безресницыми глазами и ждала, и девочке показалась, будто она и не сердится вовсе. «А может, и не станет она меня есть», - подумала вдруг девочка. Она взглянула на пол и увидела множество небольших чурбачков какого-то темного дерева.
Что же это, бабушка? - спросила девочка, опускаясь на колени.
Тебе лучше знать.
Баба-Яга вернулась к печи, сняла с котла крышку и принялась мешать похлебку, булькающую на огне.
Девочка вертела в руках маленькие цилиндрики, выпиленные из неведомого ей дерева, и пыталась вспомнить, где уже видела их. В ее руках чурбачки становились теплыми, от них исходил такой знакомый и приятный запах... Так пахло и от мамы, и от бабки, и даже от старшей сестрицы, когда она собиралась идти на гулянье в праздник середины лета и надевала лучшие свои наряды. Она обошла все углы и собрала все до одной деревяшки, но так и не поняла, для чего они нужны и что должен сказать ей этот запах. Тогда заглянула она в корзинку и увидела на дне металлические инструменты с ручками той же древесины. Было здесь что-то вроде шила и какая-то ложечка с острым краем. Повертев то и другое в руках, девочка уселась поудобнее у двери, где было немного прохладнее, и принялась вытачивать из чурбачка шар. А когда он принял идеальную форму, стала ковырять в центре отверстие. Пальцы ее болели от непривычной работы, пот лил градом, но душа чувствовала, что занимается тем же, что ее мать, бабка, прабабка и все женщины ее рода. Когда на дворе начало смеркаться, на коленях девочки лежало три крупных круглобоких бусины. Девочка встала, чтобы размять затекшие суставы. Баба-Яга похрапывала на печи.
Бабушка, - позвала ее девочка. - А можно мне чего-нибудь поесть?
Яга поворочалась не просыпаясь, потом свесила с печи свой крючковатый нос и ответила:
Немного похлебки отведай, а много не ешь, не то останешься тут навсегда.
Девочка, утром съевшая лишь ломоть хлеба да выпившая лишь стакан молока, решила, что голодной оставаться не годиться, и найдя чистую плошку, плеснула себе на донышко похлебки. На вкус то были щи с крапивой - да на наваристом курином бульоне, только отдавали немного болотной тиной. Поев, девочка вымыла тарелку и ложку, и раздевшись, вытянулась на деревянной лавке. В ту же секунду она и уснула.
Три дня провела девочка в избе Бабы-Яги. Выточив бусины, она оплела их яркими нитями, что тоже нашлись в ее корзинке. И нанизав на грубую нитку, долго и серьезно разглядывала бусы, созданные ее руками. В эти три дня она почти ничего не ела и выходила во двор лишь по нужде, и сейчас ей хотелось скорей сбросить с плеч усталость от непрерывной и непривычной работы. Она подошла к Бабе-Яге и протянула ей цветастую нитку - зеленый и красный довлели над остальными и радовали девочку земляничным своим сочетанием. Мама и бабушка носили такие бусы постоянно, а девочкам до замужества разрешалось надевать их только по праздникам.
Хорошая работа, - похвалила Баба-Яга, но брать бусы не стала. - Теперь тебе пора идти обратно.
И погладив девочку по голове, старуха полезла на печь: она вообще много спала и мало говорила. В эти три дня девочка привыкла к ней и уж не боялась быть зажаренной или съеденной заживо. Она вообще недоумевала, как такое могло прийти ей в голову.
Той же тропкой возвращалась девочка домой. Деревья расступались перед ней, пряча коряги поглубже в землю. Желуди похрустывали под ногами, словно скорлупки перезревших лесных орехов. Ласково, будто успокаивая дитя, ухала сова. Ворон горланил весело и призывно. На шее девочки алели землиничины бусин, утопавшие в яркой зелени".
Отношения сестер практически слизаны у Улицкой. Но я сочла, что имею на это моральное право, т.к. мое воображение подкинула мне тему, не раскрывая откуда она. Значит, запало-запомнилось, и это не плагиат, а цитата, дань уважения мастеру.
"Жила-была девочка, которая всего боялась. Забредет в лесную чащу, где влажные тени с корягами переплелись - бабку кличет. Увидит на пригорке лисенка - бежит к матери, за юбку прячется. Услышит весенний гром - кубарем в избу и за лавкой схоронится. Боялась девочка ветра, молнии, пожара, скрипа половиц и громкого смеха, грозного оклика, сказок о мертвяках и соседского гусака, рыжую Зорьку и таинственного угла в сарае, из которого зимой торчали какие-то зубья да ветки. Пока она была совсем маленькой, мать да бабка снисходительно относились к ее крикам да плачу, даже посмеивались: «Махонькая еще, вот и пужается! Иди сюда, доченька, посмотри: это же вилы да метлы».
Но когда девочка стала подрастать, она как-то неожиданно лишена была права на страхи, а заодно и права на горькие слезы и злобу. Теперь ее не гладили любовно по голове, стоило ей разрыдаться, а раздраженно хмыкали: «Нет туточки на на грош страшного, на на полушку опасного, не реви!» Старшие женщины прогоняли ее с глаз долой, отправляли в хлев - поплакать, а заодно и корову подоить. Зорька уже не казалась девочке страшной, но были ведь еще таинственные шаги за околицей, стук веток в оконце и темнота по углам.
Единственным человеком, который позволял девочке вдоволь бояться, была ее старшая сестрица. Случись ей оказаться поблизости, когда что-то темное или шумное настигало девочку, она прижимала ее к груди, распутывала вихры ее светлых волос и шептала ласковые глупые слова. Девочка искала ее покровительства, как раньше искала его у матери и бабки, и сестра никогда не отталкивала ее. Но старшая девочка так упивалась собственной ролью спасительницы, что сама постоянно будоражила воображение младшей. Дня не проходило, чтобы она не напугала ее. То принесет в огород ведерко с водомерками, то расскажет жуткую историю, то поведет сестренку за земляникой да спрячется за кустом и ревет как медведь. Она давала девочке вдоволь поплакать-покричать-побояться, а потом утешала и нежила. Так и росла девочка, не усмиряя свои страхи, как ожидали от нее старшие женщины, а скрывая их и взращивая.
Когда исполнилось ей семь годков, позвала ее мать, дала ей маленькую корзинку, покрытую тканью так, что не видно было содержимого, и сказала торжественным голосом:
Дочка, ты уже совсем взрослая, отнеси-ка эту корзинку в дремучий лес, Бабе-Яге.
Ноги девочки будто к земле приросли, и она ответила еле слышно:
Пойдем со мной, мамочка, я боюсь!
Из последних сил сдерживалась она, чтобы не заплакать. Но когда мать раздраженно фыркнула: «Вот еще! Вздор-то какой!», все-таки разрыдалась. Бабка взяла ее за руку, вывела из избы и приказала отправляться немедля, а иначе может и не возвращаться.
Девочка, утирая сопли и слезы рукавом новой белой рубахи, поплелась к лесу. По пути завернула она на луговину, где старшая сестра пасла козочек, и бросилась ей на грудь.
Прощай, милая сестрица. Знать не вернусь я в родимый дом, посылает меня матушка к Бабе-Яге.
Старшая девочка обняла ее крепко и сказала:
Видела я Бабу-Ягу один разочек. Страшная, костлявая и худая, на голове вместо волос пакля, зубы гнилые, ноги кривые, а бегает так быстро, что диву даешься: откуда силушка у нее. Съест как пить даст, съест она тебя.
Младшая завыла в голос перед лицом неминуемой смерти.
Да не реви ты, успокойся! Я тебя научу, что делать. Погибель твоя - в этой корзинке. Как придешь в избу к Бабе-Яге, так бросай сразу корзинку ей под ноги, а сама беги, что есть мочи. Авось и спасешься от нее. Ну, ступай.
И ласково подтолкнув сестренку, старшая вернулась к своим козам.
Мать уже объяснила девочке, как добраться до дома Бабы-Яги. Да девочка и сама знала заветную тропку и всякий раз, случись оказаться поблизости, обходила ее стороной. К Бабе-Яге ходили женщины, если в семье приключалась какая немочь, или скот начинал пропадать и дохнуть, или муж принимался пить да гулять. Относили ей тогда женщины яйца да масло, шмат сала или целую утку - у кого, что в хозяйстве найдется, и исходя из величины беды и размера благодарности. А Баба-Яга помогала им словом или заговором. Могла и черную порчу навести, но такие случаи были в деревне редкостью. Знала девочка, что ходят к Бабе-Яге и совсем маленькие девочки-семилетки. Только позабыла, что все они возвращались от нее веселыми и здоровыми.
Сначала тропка вела ее через прозрачный лесок - осинки и березки, но чем дальше, тем темнее и сумрачнее становилось вокруг. Тесно прижимались деревья к тропе, коряги норовили схватить девочку за пятки. Не было слышно ни скворцов, ни соек, ни приободряющей трескотни дятла, только карканье столетнего ворона да уханье подслеповатой бабки-совы доносились откуда-то издали. Девочка шла ни жива, ни мертва. Смерть казалась ей такой близкой и столь неотвратимой, словно была написана ей на роду. Много раз останавливалась она с единственным желанием убежать как можно скорей обратно, к привычным своим заботам и домашним, таким милым и родным страхам. Отсюда, из лесной чащи они казались ей теперь и не страхами вовсе, а дорогими игрушками, с которыми жаль было расставаться. Лишь решимость бросить в ноги Бабе-Яге ненавистную корзинку и убежать влекла ее вперед. Как заклинание повторяла она имя своей сестрицы и то шла, то бежала, подгоняемая скрипом ветвей и колыханьем светотени.
Наконец, впереди показалось чуть более открытое пространство и тропка вывела ее на поляну, окруженную древними дубами. Земля под ногами как ковром была усыпана старыми, подгнившими желудями. Когда девочка ступила на них, раздался противный хруст, словно сотня мышиных хребтов переломилось под тяжестью ее худенькой ножки. Девочка взвизгнула и опрометью бросилась к избушке. Не раздумывая, вбежала она на крыльцо и рванула на себя дверку. Протиснулась через темные сенцы и очутилась в жарко натопленной комнате, темной и чадной. У очага копошилась древняя старуха. Со спины она показалась девочке не такой уж страшной, но помня рассказы сестрицы, девочка зажмурила глаза пред тем, как подойти к ней ближе.
Здравствуй, бабушка Яга! - сказала девочка как могла громко, потому как слышала, что Баба-Яга туга на ухо, и склонилась в земном поклоне.
Здравствуй-здравствуй, дитятко, - проскрипела Яга. - Зачем пожаловала?
Девочка, наконец, решилась открыть глаза, увидела перед собой сморщенное лицо, беззубый рот и крючковатый, чуть не до подбородка нос, ощутила запах старого, давно немытого тела, и, кинув пред собой корзинку, развернулась, чтобы бежать. Она услышала, как по полу покатилось что-то деревянное, а следом почувствовала прикосновение холодной костлявой ладони к своей спине. Хватка не была сильной, но девочка поняла, что не может уйти из избы, что должна остаться, что бы ни ожидало ее здесь. К тому же ей любопытно было посмотреть, что же было в ее корзинке да рассыпалось от удара по полу. Она обернулась и, опустив голову, пробормотала:
Прости, бабушка. Страшное про тебя говорят.
А тебе сейчас разве страшно, дитятко?
Не знаю, - вздохнула девочка, удивляясь, что ей и в самом деле не так страшно, как должно быть, наверное, в доме Бабы-Яги, вдали от родного дома. - Мама просила принести тебе эту корзинку. Я принесла. Могу я теперь пойти?
Мне чужого добра не надо. Что принесла, то с тобой и останется. Собери-ка что просыпала.
Старуха смотрела на нее водянистыми безресницыми глазами и ждала, и девочке показалась, будто она и не сердится вовсе. «А может, и не станет она меня есть», - подумала вдруг девочка. Она взглянула на пол и увидела множество небольших чурбачков какого-то темного дерева.
Что же это, бабушка? - спросила девочка, опускаясь на колени.
Тебе лучше знать.
Баба-Яга вернулась к печи, сняла с котла крышку и принялась мешать похлебку, булькающую на огне.
Девочка вертела в руках маленькие цилиндрики, выпиленные из неведомого ей дерева, и пыталась вспомнить, где уже видела их. В ее руках чурбачки становились теплыми, от них исходил такой знакомый и приятный запах... Так пахло и от мамы, и от бабки, и даже от старшей сестрицы, когда она собиралась идти на гулянье в праздник середины лета и надевала лучшие свои наряды. Она обошла все углы и собрала все до одной деревяшки, но так и не поняла, для чего они нужны и что должен сказать ей этот запах. Тогда заглянула она в корзинку и увидела на дне металлические инструменты с ручками той же древесины. Было здесь что-то вроде шила и какая-то ложечка с острым краем. Повертев то и другое в руках, девочка уселась поудобнее у двери, где было немного прохладнее, и принялась вытачивать из чурбачка шар. А когда он принял идеальную форму, стала ковырять в центре отверстие. Пальцы ее болели от непривычной работы, пот лил градом, но душа чувствовала, что занимается тем же, что ее мать, бабка, прабабка и все женщины ее рода. Когда на дворе начало смеркаться, на коленях девочки лежало три крупных круглобоких бусины. Девочка встала, чтобы размять затекшие суставы. Баба-Яга похрапывала на печи.
Бабушка, - позвала ее девочка. - А можно мне чего-нибудь поесть?
Яга поворочалась не просыпаясь, потом свесила с печи свой крючковатый нос и ответила:
Немного похлебки отведай, а много не ешь, не то останешься тут навсегда.
Девочка, утром съевшая лишь ломоть хлеба да выпившая лишь стакан молока, решила, что голодной оставаться не годиться, и найдя чистую плошку, плеснула себе на донышко похлебки. На вкус то были щи с крапивой - да на наваристом курином бульоне, только отдавали немного болотной тиной. Поев, девочка вымыла тарелку и ложку, и раздевшись, вытянулась на деревянной лавке. В ту же секунду она и уснула.
Три дня провела девочка в избе Бабы-Яги. Выточив бусины, она оплела их яркими нитями, что тоже нашлись в ее корзинке. И нанизав на грубую нитку, долго и серьезно разглядывала бусы, созданные ее руками. В эти три дня она почти ничего не ела и выходила во двор лишь по нужде, и сейчас ей хотелось скорей сбросить с плеч усталость от непрерывной и непривычной работы. Она подошла к Бабе-Яге и протянула ей цветастую нитку - зеленый и красный довлели над остальными и радовали девочку земляничным своим сочетанием. Мама и бабушка носили такие бусы постоянно, а девочкам до замужества разрешалось надевать их только по праздникам.
Хорошая работа, - похвалила Баба-Яга, но брать бусы не стала. - Теперь тебе пора идти обратно.
И погладив девочку по голове, старуха полезла на печь: она вообще много спала и мало говорила. В эти три дня девочка привыкла к ней и уж не боялась быть зажаренной или съеденной заживо. Она вообще недоумевала, как такое могло прийти ей в голову.
Той же тропкой возвращалась девочка домой. Деревья расступались перед ней, пряча коряги поглубже в землю. Желуди похрустывали под ногами, словно скорлупки перезревших лесных орехов. Ласково, будто успокаивая дитя, ухала сова. Ворон горланил весело и призывно. На шее девочки алели землиничины бусин, утопавшие в яркой зелени".