Неловкая барышенька

[ldina]

Жила-была на белом свете барышенька. Ни полная, ни худая, ни румяная, ни бледная, ни кра­сивая, ни уродливая, а только какая-то неловкая. Что угодно могло вызвать у нее досадное чувство неловкости. Денег попросить неловко. В старом платье ходить тоже неловко. Всё ей было страшно кого-то обидеть, кому-то не угодить. Под всех, ко­нечно, не подстроишься, но попытаться можно.
Маленькой девочкой, помнится, пошла она с матерью за хлебом. Несет мать булку, горячую, ароматную.
Мамушка, отломи мне горбушечку!
Что ты, доченька, не принято на людях кушать, погоди до дому.
Вздохнула барышенька, погодила.
Гуляла с няней по парку, и так ей в туалет захотелось, что кажется, мочи терпеть нет.
Нянюшка, можно я под кустиком пописаю?
Что вы, барышня, разве можно такое? Потерпите!..
И откуда только силы взялись? Дотерпела.
Прыгала как-то во дворе с подружками через веревочку. Идет батюшка со службы.
Что это ты, душечка, как козочка скачешь? Что соседи-то про нас подумают? Поди-ка лучше в дом.
Согласилась барышенька.
И в школе тоже самое. Вышла к доске отвечать да урок забыла.
Фу-фу-фу, как же вам перед одноклассницами не стыдно?!
Стыдно.
На переменке бегала-скакала да и налетела на классную даму.
Барышня! Вы же девочка! Сядьте и подумайте о своем поведении! И нечего тут ре­веть! Все на вас смотрят.
Села барышенька в уголок, хотела сквозь землю провалиться, но не сумела.

Вот подросла барышенька, первые месячные пришли. «Ах, мамушка, что же это такое? Как неловко-то!» Молчит маменька.
Соседский паренек как-то раз в подъезде ее остановил, рот зажал и давай по всему телу бес­стыжими руками елозить. Поплакала барышенька, а никому словечка не проронила, ведь подумают, чего доброго, что сама виновата.
Шла раз по улице, видит двое мальчишек другого, помладше, ватузят. Сердечко у нее так и захолонулось, надо бы отругать негодников, да смотрит: никто из прохожих не останавлива­ется, и ей как-то не по себе, прошла мимо.
В магазине продавщица сдачу недодала, хотела было барышенька на ошибку указать, но про­давщица зыркает из-за прилавка сурово, уверенно, стерпела наша барышенька, отвернулась, ушла.
Вот идет она домой, покупки к груди прижимает, слезки капают. «Почему это я смолчала?»... А потом взглянула на себя со стороны: «Да чего же на улице плачу? Люди вон оборачивают­ся! Неловко!» Хотела бегом побежать, да ведь это ж еще неловчей.

Совсем взрослой стала барышенька, незамужней как-то неудобно оставаться. А тут как раз и сваты пожаловали.
Что за купец? Что ему за дело до товара? Да отказать вроде бы бесстактно.
Сыграли свадьбу. Муж ласковый и веселый, да только неловко с ним как-то, поговорить не о чем. И молчать неудобно.
Беременность наступила, сначала по утрам тошнило, а потом в зеркало на себя стало тошно смотреть. Но ничего, барышенька-то закаленная уже, привыкла потерпеть. И в родах ни сло­вечка не проронила, хоть и тяжело ей было, но кричать постеснялась. Ребенок красненький, сморщенный, такого и мужу-то стыдно показывать. Ну да муж и сам наследницей не интере­суется, и похоже, уже погуливать стал. Пожаловаться бы кому, да ведь сор из избы не выно­сят. Жалко барышеньке и себя и младенца, но терпит.
Однажды гуляла она с коляской по скверу, а малышка ее криком зашлась, никак не унимает­ся. Жара, перед прохожими стыдно, а до дома далеко. Дать бы грудь, проголодалась, навер­ное, но разве можно на улице? Понеслась барышенька, стремглав, домой: «Потерпи, потерпи, деточка!»
Стала барышенька растить дочку в смирении и послушании. По утрам - молитва, по вече­рам - вышивание. И все бы хорошо, только девочка постоянно краснеть ее заставляла. То заплачет на улице, то в садике подерется, то в магазине встанет возле полки с игрушками и новую куклу требует! Барышенька за руку ее тащит, кровь в ушах стучит. Потом сдастся и купит куклу. Ничего, пусть играет дочка, девочка ведь и главное - другие покупатели больше на них не смотрят.
Пришла как-то к барышеньке приятельница. Увидала у нее платок новый, расписной, мужем дареный. Примерила тут же:
Ах, милочка, дай поносить!
Не хотелось барышеньке с платком расставаться, и красивый он, и дорогой, и от мужа пода­рок. Но разве откажешь товарке?
Ты просто прелесть, милочка!
Не вернула женщина платка. Поругаться бы, денег за него взять, но так все это грубо, при­земленно, пошло. Погрустила барышенька да и забыла. Забыть-то забыла, только какой-то ко­мок в груди образовался. Или был там всегда?
И что же ты у меня такая смиренная, дусенька? - муж спрашивает, а у самого глаза ве­селые.
Да и чего бы ему не веселиться? Дусенька ему стирает, вкусные ужины готовит, полы метет, дочь растит, рубашки наглаживает, ботинки из ремонта забирает, свитера покупает, словом не попрекнет да еще и тумаки от него же получает. Удобная очень жена, эта барышенька. От нее бы и уйти можно, такая про алименты не заикнется, но хорошо с ней, комфортно. И в посте­ли безотказная и не ревнивая нисколько. И мама тоже удобная: уроки за дочку учит, платья новые шьет, до ночи не спит, вдруг дочке понадобится что. А дочке, конечно, всегда что-то необходимо: печенье, новые коньки, косу переплести, пасьянс вместе разложить, какао в 6 утра выпить, на пруд съездить, полный дом друзей пригласить и угостить всех роллами, кото­рые «мамочка сама приготовила, кушайте на здоровье».

Так и жила барышенька. Алкоголику, что на вокзале денег просит, отказать неловко. Тетке, которая на неделю приехала погостить, а осталась на месяц, тоже. Отец с матерью просят за ротвейлером присмотреть, пока они во Франции отдыхают, не скажешь же «нет». Парикма­херша предлагает ей челку выстричь, знает барышенька, что ни к лицу ей челка, а протесто­вать язык не поворачивается. Подруги в баню зовут, идти не хочется, но ведь уже согласи­лась...
Пришла как-то барышенька к своей матери, села подле нее и спросила:
Мамушка, почему же мне жить так неловко?
А мать на нее чудными глазами посмотрела:
Всем неловко. Принеси-ка мне очки, журнал не видно. И в холодильнике грибы лежат, забирай, нам не надо.
Мамушка, а если терпеть уж не можешь?
Мать хотела изречь что-нибудь мудрое, лаконичное, но не придумала ничего.
А комок в груди барышеньки все ширился, разрастался и превратился в тупую, ноющую боль. К врачу идти было неловко, ведь барышенька всю жизнь лечилась как-то сама, травками да горчичниками.

Однажды неловкой барышеньки не стало: сердце. Вот лежит она в гробу, маленькая, тихая, как и положено покойнице, только ей очень-очень неловко, что столько людей пришло на ее похороны и глядят на нее, а от ее тела исходит такой неприятный запах. Но родственники, друзья и знакомые не чувствуют запаха. Они хлюпают но­сами, говорят, что такая хорошая была женщина, совсем еще не старая. И не испытывают никакой неловкости.