Про Паулса, Петерса - и не только
Почему-то моя френд-лента в ЖЖ озаботилась «запретом песни» Раймонда Паулса на стихи Яниса Петерса «Моей родине» (Manai dzimtenei). Ну, собственно, никто не запрещал ее тотально, просто ее вот уже несколько лет не поют на лативйских Праздниках песни. Так захотел еще в 2012 году главный дррижер праздника Иварс Цинкус. .
Нет, ну по большому счету, френды-то не виноваты в тормознутости. Сам Паулс в интервью латвийской газеты вспомнил этот случай. Ну вот и пошло - в народ, так сказать.
Песня не угодила тем, что там упоминается «пятый год», который еще придет. Это ж революция! Как можно-с! Хотя революция-то отнюдь не социалистическая. А для народов Прибалтики во многом та эпоха была и периодом национально-освободительной борьбы. Это вам, братцы, не советская власть, когда, скажем, литература Литвы, Латвии и Эстонии переживала невиданный подъем, огромными тиражами издаваиась книги на этих языках. Ну и «язык оккупантов», на которые, скажем, латышскую поэзию переводили прекрасные наши поэты, - сыграл свою роль. В 1949 году была создана Академия наук Латвии, а в ее составе - Институт латышского языка.
В советский период продолжали работать комиссии по языку, занимавшиеся стандартизацией языковых норм, разработкой и унификацией терминологии и другими вопросами латышского языка. В это же время не просто были сохранены, а получили мощное развитие средняя и высшая школа на латышском языке, латышские СМИ и латышская хоровая культура. Всесоюзную известность получили Рижская киностудия и латышский театр. Книги латышских авторов издавались не только на латышском языке, но и в переводе на языки народов СССР.
А вот при царе-батюшке в Российской Империи как раз проводилась активная политика ассимиляции. Особенно, начиная с Александра 3-го.
Что ж, недаром мои эстонские предки Крейцвальды (братья моей прабабки), жившие с конца 19 века в Риге, одном из крупнейших промышленных центров этой империи, активно участвовали в революционных действиях, а потом вынуждены были бежать от преследования властей. Бежали в Штаты - те самые Североамериканские. Дядя Александр вскорости там умер. А вот дядя Фрэд разбогател и дожил до глубокой старости.
Но к эстонскому языку я не питаю ни малейшего сродства. Так же, как и к Таллину, где стоит памятник Фридриху Крейцвальду - моему (и естественно, тех самых Александра и Фрэда, а также моей прабабки Анны-Марии - предка).
А вот Рига для меня в некотором смысле родной город. И латышский язык я очень люблю - прекрасный язык. Жаль, что не удалось выучить. И латышскую поэзию я люблю - в русских переводах, конечно, раз уж язык не удалось выучить. Стихи того же Яниса Петерса, который и написал слова «запрещенной песни». Петерс любит рассказывать, что песню, написанную еще в 1973 году, запрещали-де и «при советах». И тоже это не так. Ее один раз не разрешили петь опять-таки на Празднике песни - на 100-летие этого праздника. А так и на пластинках она выходила офигительными тиражами. И даже у нас ребята в пионерском лагере «Альбатрос» ее пели на концертах - год был 1983 или 1984. Я с тех пор ее и помню, эту песню, с детства.
В общем, и тогда идиот нашелся. Причем что-то мне подсказывает, что был он из коренных-таки - захотел прослыть святее папы Римского, точнее, коммунистичнее генсека. А вполне себе «оккупантская» фирма «Мелодия», повторюсь, пластинки с этой песней выпускала.
К слову, тот же Петерс рассказывал, что латышская эмиграция эту песню тоже не любила - считала «красной». А может, им не нравилось, что революция 1905 года называлась Первой русской? Ну, не знаю.
Вот что Янис Петерс об этой песне рассказывал в давнем интервью:
«Например, я горжусь песней «Моей Родине», которую поют на Праздниках песни. Она достойно несет свои обязанности перед народом, перед историей...
- Она ведь была написана еще в советское время?
- Да, в 1973 году Раймонд Паулс однажды сыграл мне какую-то мелодию. И говорит: «Янис, это что-то народное, мы можем посвятить ее столетию Праздника песни. Дадим ее спеть Виктору и Норе» (Лапченку и Бумбиере). Написали песню...
Через пару месяцев он мне говорит: «Знаешь, что происходит? Когда Виктор с Норой поют, то люди в зале встают». Это в домах культуры и колхозных клубах. Еще через пару месяцев он говорит: «Нужно переписать песню для хора». Кажется, это была первая песня Паулса для Праздника песни.
На столетие Праздника минкульт эту песню запретил исполнять. Но вот психологический феномен - все говорят, что «слышали» тогда эту песню. На самом деле ее спели только в 1975-м, не на юбилейном, а на очередном Празднике.
Вот еще чем интересна эта песня. Некоторые ортодоксы латышской эмиграции тоже не разрешали эту песню исполнять. Но тамошняя молодежь мне писала, что поют ее назло запретам. Видите: здесь она не годилась как буржуазно-националистическая, а там - как красная советская. Это значит, что раз песню не принимают идеологически одержимые функционеры, то с ней все в порядке. Нормальные люди, слушая ее, ликовали и тут и там».
Меня, к слову, эта песня не заводит. Хотя я очень люблю многие песни тандема Паулс - Петерс. Янис Петерс поэт и правда хороший. (Хотя Ояра Вациетиса и Иманта Зиедониса из его сверстников я люблю больше). А человек, по моим меркам, дрянной. Вот, хорошо, что у меня получается разделять человека и творца, точнее - результаты творчества этого человека-творца. Ну, вот, повезло, есть такое свойство.
В советские годы Петерс был редактором отдела прозы изданий «Ļeņina Ceļš» («Ленинский путь»), «Cīņa» («Борьба) и «Zvaigzne» («Звезды»). А с середины 1980-х первым секретарем Союза писателей Латвийской ССР. Был не только членом КПСС, но и членом ЦК Компартии Латвии. Что не помещало ему стать одним из идеологов «Атмоды» и основателей (а также неофициальных идеологов) НФЛ - Народного фронта Латвии в 1987 -88. При этом говорить всякие откровенно фашистские речи, типа, если у ребенка родители разных национальностей, то он не человек, а биологический продукт, он предоставлял всяким дуракам помоложе вроде Дайниса Иванса. А сам так не подставлялся. И потом хорошо устроился, после 1991-го - первым послом независимой Латвии в России.
В общем, не люблю я таких гибких и гладких - ужасно. А стихи некоторые его очень даже люблю при этом.
Но вниманию предлагаю стихи не его, а свои. Очень старые, написанные в 1993 году. Как говорит заголовок этого небольшого цикла - «По мотивом Яниса Судрабкална спустя 60 лет». Цикл называется «Фонарь на ветру» - так же, как одна из поэтических книг Яниса Судрабкална, вышедших в конце 1920-х, в буржуазной Латвии. Судрабкалн - один из моих любимых поэтов. Не латышских - а вообще. К трем из пяти стихотворений у меня эпиграф из Судрабкална. А еще Предисловие и Послесловие - без эпиграфов. Все стихи, кроме Послесловия написаны в три мартовских дня 1993 года. А вот тема для послесловия все никак не находилось. И тут приезжаю в августе с теткиной подиосковной дачи домой - и узнаю, что Гунтис Улманис, племянник Карлиса Улманиса еще месяц назад стал первым президентом Латвии. И сразу сложилось. Да, в стихах этих моих и Янису Петерсу место нашлось.
Ну вот как-то так. По ссылке - песня та самая, якобы, запрещенная.
По мотивам Яниса Судрабкална спустя 60 лет
Предисловие
В начале марта пахнет январем -
И запахи блуждают в этом мире,
Особенно за полдень, ближе к трем,
Когда обед готовится в квартире,
Которая мой дом. Ловушка стен
От прошлых лет оставит только зимы.
В мороке бесконечных перемен
Все мелочи становятся незримы.
Так путает усталый календарь
Фасоны прежде модных шляп из фетра.
Нет ничего. Но светится фонарь
Под тем же небом и под тем же ветром.
А впрочем, мода - ненадежный грим,
Лишь камни сохраняют точность мига.
Твой город, что древней, чем древний Рим...
Карл Ульманис, тридцать четвертый, Рига...
А по соседству год тридцать седьмой,
И ты в руках великого соседа.
Возможно ль объяснить себе самой,
Как беды отличают от победы?
Каких страстей неистовый накал
Душил тебя в непрошеных объятьях?
Но почему же Янис Судрабкалн
Так искренно поет о русских братьях?
Тридцать девятый год, сороковой,
Откликнувшийся стоголосым эхом...
Поэт, не находивший город свой,
Хоть никуда оттуда не уехал.
... И мы не уезжали никуда.
Век на исходе, в кухне пахнет тесто.
Чужие годы и чужие города
Сдвигаются с насиженного места.
Не верили б в реальность этих дат,
Когда б ни дни рожденья в документе.
Нет ничего. Фонарь погас и снят.
А век все тот же, и все тот же ветер...
1993, март
1.
ГДЕ ТЫ, ГОРД МОЙ?
Скажи мне, где ты, город мой?..
Я. Судрабкалн
Скажи мне, Рига, где ты, город мой,
Быть может, там, за рубежами времени,
В которое я не ходок, но все же
Черты твои ловлю в чертах домов
И радостно кричу тебе: “Эй, Рига!”
Но слепо смотрят окнами дома,
И хмуро смотрят пожилые женщины,
Не разжимая очень тонких губ:
Их память не для пришлых чужаков.
А может быть, искать в истоках памяти
Своей, где зыбкость линий и путаница
Древних языков? Хотя какие языки не древние!
И разделить кириллицу с латиницей
Не так-то просто, даже если вымарать
Все буквы с вывесок. Скажи мне, Рига,
Где ты, город мой? Припомнишь ли
Епископа немецкого, царя Петра
Иль президента первого,-
Сама к себе не ближе ни на шаг.
Какие песни, если все потеряно,
А у надгробия Свободы - памятник,
И пестрое кружится казино,
Чтоб оторвать или приблизить прошлое.
А мир опять не знает о тебе
И только равнодушно усмехается,
Когда бросает деньги не сукно...
Ответь мне, Рига, где ты, город мой,
И почему мне хочется сказать
Вслед за поэтом, что есть башни,
Но нет крова, законов много -
Мыслей новых мало.
И удивленный человек скитается
Меж новыми чудными господами
И спрашивает: “Где ты, город мой?”
1993, март
2.
БЛЕСТЯЩИЕ ПЕРСПЕКТИВЫ ДЛЯ ТРЕХ ЯНИСОВ
Самоопределение народов
Вполне заслуженно славится,
Хотя взаимопонимание народов
К несчастью не всем нравится...
Я. Судрабкалн
Самоопределение народов вполне заслуженно славится,-
Прежде всего, это на вывесках отражается
Русскоязычных, снятых с огро-о-мным риском.
Яниса Судрабкална переведут на английский,
Презрев язык оккупантов, врагов, предателей.
В Англии Янис отыщет истинных почитателей.
Другой поэт, тоже Янис, не будь ослом,
В столице вражеской загостился послом,-
Всю жизнь боровшийся за свободу,
Теперь на практике объединяет народы,
Сетуя, что в контакте не тесном
Сложно стало устраивать Праздник песни,
А европейским братьям латышское пенье,
Прямо скажем, почему-то до фени.
Но вы дождетесь помощи самой братской -
Шляпки в горошек от королевы датской
И милой улыбки, необходимой, чтобы
Облобызать подошвы старушки - Европы...
PS Яниса Райниса вычеркнуть из хрестоматии!
Он сочувствовал коммунистической партии!
И хоть сотрудничал с правительством буржуазным,
Горького перевел абсолютно напрасно
И Пушкину уделил слишком много внимания,
Что очень вредно латышскому самосознанию.
1993, март
3.
По лестнице старой, продутой, угрюмой
Близ полночи кто-то, одышкой страдая,
Взбирается,- тайною тешится думой:
Вдруг к небу приводит ступенька крутая?
Я. Судрабкалн
Иные кричали, иные - молчали,
Иные, привычные, не замечали,
А жизнь обрывается в самом начале,-
Не задан вопрос и не найден ответ:
Откуда сие? Неужели нам свыше
Даровано свойство - друг друга не слышать?
Здесь камни, и те настороженно дышат,
Свидетели прошлых и завтрашних бед.
Неправда! Хочу возвратиться обратно!
Смерть в юности попросту невероятна.
Пока не чернеют кровавые пятна -
Стоп-кадр! Прокрутите мгновенья назад!
Кому-то - страданье, кому-то - нажива,
Живые всегда убиваются лживо.
А мертвые правы - и мертвые живы.
Да, мертвые живы! Но мертвые спят...
И миру нет дела: жил ты или не жил,
Со временем плачут все реже и реже,
Не памятью дышат, а новой надеждой,
Но припоминают порой в январе...
Что толку теперь, - был в том смысл или не был,
Казалось, судьба - это лестница к небу,
Потом оказалось - упавшее небо
Да камень на Бастионной горе...
1993, март
Заключение
Все начиналось с возвращения имен
Неправедно забытых и погибших,
И каждый стал на сантиметр выше,
Отринув страхи канувших времен.
Мир был затихшим, как перед грозой,
Но и гроза казалась не напрасной,
Поскольку флаг такой привычно красный
Опять разрезан белой полосой.
Молитвы, слезы, памятник в цветах
И нелюбви старинная наука,
Так люто ненавидели друг друга,
Молчавшие на разных языках.
Откуда злость, когда повержен страх,
И темнота, если повсюду свечи.
А страх вернулся непонятно как,
Согнув едва расправленные плечи.
Так начиналось ПОВТОРЕНИЕ имен.
Круг заколдован - мы летим по кругу!
Запрещено подать другому руку
Законом разделения племен.
Вновь Ульманис. Стремглав летим назад
В мир мертвых. Не выдерживают нервы,
Как вспомнишь, что в ряду ближайших дат
Сороковой - и страшный сорок первый.
1993, август
Нет, ну по большому счету, френды-то не виноваты в тормознутости. Сам Паулс в интервью латвийской газеты вспомнил этот случай. Ну вот и пошло - в народ, так сказать.
Песня не угодила тем, что там упоминается «пятый год», который еще придет. Это ж революция! Как можно-с! Хотя революция-то отнюдь не социалистическая. А для народов Прибалтики во многом та эпоха была и периодом национально-освободительной борьбы. Это вам, братцы, не советская власть, когда, скажем, литература Литвы, Латвии и Эстонии переживала невиданный подъем, огромными тиражами издаваиась книги на этих языках. Ну и «язык оккупантов», на которые, скажем, латышскую поэзию переводили прекрасные наши поэты, - сыграл свою роль. В 1949 году была создана Академия наук Латвии, а в ее составе - Институт латышского языка.
В советский период продолжали работать комиссии по языку, занимавшиеся стандартизацией языковых норм, разработкой и унификацией терминологии и другими вопросами латышского языка. В это же время не просто были сохранены, а получили мощное развитие средняя и высшая школа на латышском языке, латышские СМИ и латышская хоровая культура. Всесоюзную известность получили Рижская киностудия и латышский театр. Книги латышских авторов издавались не только на латышском языке, но и в переводе на языки народов СССР.
А вот при царе-батюшке в Российской Империи как раз проводилась активная политика ассимиляции. Особенно, начиная с Александра 3-го.
Что ж, недаром мои эстонские предки Крейцвальды (братья моей прабабки), жившие с конца 19 века в Риге, одном из крупнейших промышленных центров этой империи, активно участвовали в революционных действиях, а потом вынуждены были бежать от преследования властей. Бежали в Штаты - те самые Североамериканские. Дядя Александр вскорости там умер. А вот дядя Фрэд разбогател и дожил до глубокой старости.
Но к эстонскому языку я не питаю ни малейшего сродства. Так же, как и к Таллину, где стоит памятник Фридриху Крейцвальду - моему (и естественно, тех самых Александра и Фрэда, а также моей прабабки Анны-Марии - предка).
А вот Рига для меня в некотором смысле родной город. И латышский язык я очень люблю - прекрасный язык. Жаль, что не удалось выучить. И латышскую поэзию я люблю - в русских переводах, конечно, раз уж язык не удалось выучить. Стихи того же Яниса Петерса, который и написал слова «запрещенной песни». Петерс любит рассказывать, что песню, написанную еще в 1973 году, запрещали-де и «при советах». И тоже это не так. Ее один раз не разрешили петь опять-таки на Празднике песни - на 100-летие этого праздника. А так и на пластинках она выходила офигительными тиражами. И даже у нас ребята в пионерском лагере «Альбатрос» ее пели на концертах - год был 1983 или 1984. Я с тех пор ее и помню, эту песню, с детства.
В общем, и тогда идиот нашелся. Причем что-то мне подсказывает, что был он из коренных-таки - захотел прослыть святее папы Римского, точнее, коммунистичнее генсека. А вполне себе «оккупантская» фирма «Мелодия», повторюсь, пластинки с этой песней выпускала.
К слову, тот же Петерс рассказывал, что латышская эмиграция эту песню тоже не любила - считала «красной». А может, им не нравилось, что революция 1905 года называлась Первой русской? Ну, не знаю.
Вот что Янис Петерс об этой песне рассказывал в давнем интервью:
«Например, я горжусь песней «Моей Родине», которую поют на Праздниках песни. Она достойно несет свои обязанности перед народом, перед историей...
- Она ведь была написана еще в советское время?
- Да, в 1973 году Раймонд Паулс однажды сыграл мне какую-то мелодию. И говорит: «Янис, это что-то народное, мы можем посвятить ее столетию Праздника песни. Дадим ее спеть Виктору и Норе» (Лапченку и Бумбиере). Написали песню...
Через пару месяцев он мне говорит: «Знаешь, что происходит? Когда Виктор с Норой поют, то люди в зале встают». Это в домах культуры и колхозных клубах. Еще через пару месяцев он говорит: «Нужно переписать песню для хора». Кажется, это была первая песня Паулса для Праздника песни.
На столетие Праздника минкульт эту песню запретил исполнять. Но вот психологический феномен - все говорят, что «слышали» тогда эту песню. На самом деле ее спели только в 1975-м, не на юбилейном, а на очередном Празднике.
Вот еще чем интересна эта песня. Некоторые ортодоксы латышской эмиграции тоже не разрешали эту песню исполнять. Но тамошняя молодежь мне писала, что поют ее назло запретам. Видите: здесь она не годилась как буржуазно-националистическая, а там - как красная советская. Это значит, что раз песню не принимают идеологически одержимые функционеры, то с ней все в порядке. Нормальные люди, слушая ее, ликовали и тут и там».
Меня, к слову, эта песня не заводит. Хотя я очень люблю многие песни тандема Паулс - Петерс. Янис Петерс поэт и правда хороший. (Хотя Ояра Вациетиса и Иманта Зиедониса из его сверстников я люблю больше). А человек, по моим меркам, дрянной. Вот, хорошо, что у меня получается разделять человека и творца, точнее - результаты творчества этого человека-творца. Ну, вот, повезло, есть такое свойство.
В советские годы Петерс был редактором отдела прозы изданий «Ļeņina Ceļš» («Ленинский путь»), «Cīņa» («Борьба) и «Zvaigzne» («Звезды»). А с середины 1980-х первым секретарем Союза писателей Латвийской ССР. Был не только членом КПСС, но и членом ЦК Компартии Латвии. Что не помещало ему стать одним из идеологов «Атмоды» и основателей (а также неофициальных идеологов) НФЛ - Народного фронта Латвии в 1987 -88. При этом говорить всякие откровенно фашистские речи, типа, если у ребенка родители разных национальностей, то он не человек, а биологический продукт, он предоставлял всяким дуракам помоложе вроде Дайниса Иванса. А сам так не подставлялся. И потом хорошо устроился, после 1991-го - первым послом независимой Латвии в России.
В общем, не люблю я таких гибких и гладких - ужасно. А стихи некоторые его очень даже люблю при этом.
Но вниманию предлагаю стихи не его, а свои. Очень старые, написанные в 1993 году. Как говорит заголовок этого небольшого цикла - «По мотивом Яниса Судрабкална спустя 60 лет». Цикл называется «Фонарь на ветру» - так же, как одна из поэтических книг Яниса Судрабкална, вышедших в конце 1920-х, в буржуазной Латвии. Судрабкалн - один из моих любимых поэтов. Не латышских - а вообще. К трем из пяти стихотворений у меня эпиграф из Судрабкална. А еще Предисловие и Послесловие - без эпиграфов. Все стихи, кроме Послесловия написаны в три мартовских дня 1993 года. А вот тема для послесловия все никак не находилось. И тут приезжаю в августе с теткиной подиосковной дачи домой - и узнаю, что Гунтис Улманис, племянник Карлиса Улманиса еще месяц назад стал первым президентом Латвии. И сразу сложилось. Да, в стихах этих моих и Янису Петерсу место нашлось.
Click to viewНу вот как-то так. По ссылке - песня та самая, якобы, запрещенная.
По мотивам Яниса Судрабкална спустя 60 лет
Предисловие
В начале марта пахнет январем -
И запахи блуждают в этом мире,
Особенно за полдень, ближе к трем,
Когда обед готовится в квартире,
Которая мой дом. Ловушка стен
От прошлых лет оставит только зимы.
В мороке бесконечных перемен
Все мелочи становятся незримы.
Так путает усталый календарь
Фасоны прежде модных шляп из фетра.
Нет ничего. Но светится фонарь
Под тем же небом и под тем же ветром.
А впрочем, мода - ненадежный грим,
Лишь камни сохраняют точность мига.
Твой город, что древней, чем древний Рим...
Карл Ульманис, тридцать четвертый, Рига...
А по соседству год тридцать седьмой,
И ты в руках великого соседа.
Возможно ль объяснить себе самой,
Как беды отличают от победы?
Каких страстей неистовый накал
Душил тебя в непрошеных объятьях?
Но почему же Янис Судрабкалн
Так искренно поет о русских братьях?
Тридцать девятый год, сороковой,
Откликнувшийся стоголосым эхом...
Поэт, не находивший город свой,
Хоть никуда оттуда не уехал.
... И мы не уезжали никуда.
Век на исходе, в кухне пахнет тесто.
Чужие годы и чужие города
Сдвигаются с насиженного места.
Не верили б в реальность этих дат,
Когда б ни дни рожденья в документе.
Нет ничего. Фонарь погас и снят.
А век все тот же, и все тот же ветер...
1993, март
1.
ГДЕ ТЫ, ГОРД МОЙ?
Скажи мне, где ты, город мой?..
Я. Судрабкалн
Скажи мне, Рига, где ты, город мой,
Быть может, там, за рубежами времени,
В которое я не ходок, но все же
Черты твои ловлю в чертах домов
И радостно кричу тебе: “Эй, Рига!”
Но слепо смотрят окнами дома,
И хмуро смотрят пожилые женщины,
Не разжимая очень тонких губ:
Их память не для пришлых чужаков.
А может быть, искать в истоках памяти
Своей, где зыбкость линий и путаница
Древних языков? Хотя какие языки не древние!
И разделить кириллицу с латиницей
Не так-то просто, даже если вымарать
Все буквы с вывесок. Скажи мне, Рига,
Где ты, город мой? Припомнишь ли
Епископа немецкого, царя Петра
Иль президента первого,-
Сама к себе не ближе ни на шаг.
Какие песни, если все потеряно,
А у надгробия Свободы - памятник,
И пестрое кружится казино,
Чтоб оторвать или приблизить прошлое.
А мир опять не знает о тебе
И только равнодушно усмехается,
Когда бросает деньги не сукно...
Ответь мне, Рига, где ты, город мой,
И почему мне хочется сказать
Вслед за поэтом, что есть башни,
Но нет крова, законов много -
Мыслей новых мало.
И удивленный человек скитается
Меж новыми чудными господами
И спрашивает: “Где ты, город мой?”
1993, март
2.
БЛЕСТЯЩИЕ ПЕРСПЕКТИВЫ ДЛЯ ТРЕХ ЯНИСОВ
Самоопределение народов
Вполне заслуженно славится,
Хотя взаимопонимание народов
К несчастью не всем нравится...
Я. Судрабкалн
Самоопределение народов вполне заслуженно славится,-
Прежде всего, это на вывесках отражается
Русскоязычных, снятых с огро-о-мным риском.
Яниса Судрабкална переведут на английский,
Презрев язык оккупантов, врагов, предателей.
В Англии Янис отыщет истинных почитателей.
Другой поэт, тоже Янис, не будь ослом,
В столице вражеской загостился послом,-
Всю жизнь боровшийся за свободу,
Теперь на практике объединяет народы,
Сетуя, что в контакте не тесном
Сложно стало устраивать Праздник песни,
А европейским братьям латышское пенье,
Прямо скажем, почему-то до фени.
Но вы дождетесь помощи самой братской -
Шляпки в горошек от королевы датской
И милой улыбки, необходимой, чтобы
Облобызать подошвы старушки - Европы...
PS Яниса Райниса вычеркнуть из хрестоматии!
Он сочувствовал коммунистической партии!
И хоть сотрудничал с правительством буржуазным,
Горького перевел абсолютно напрасно
И Пушкину уделил слишком много внимания,
Что очень вредно латышскому самосознанию.
1993, март
3.
По лестнице старой, продутой, угрюмой
Близ полночи кто-то, одышкой страдая,
Взбирается,- тайною тешится думой:
Вдруг к небу приводит ступенька крутая?
Я. Судрабкалн
Иные кричали, иные - молчали,
Иные, привычные, не замечали,
А жизнь обрывается в самом начале,-
Не задан вопрос и не найден ответ:
Откуда сие? Неужели нам свыше
Даровано свойство - друг друга не слышать?
Здесь камни, и те настороженно дышат,
Свидетели прошлых и завтрашних бед.
Неправда! Хочу возвратиться обратно!
Смерть в юности попросту невероятна.
Пока не чернеют кровавые пятна -
Стоп-кадр! Прокрутите мгновенья назад!
Кому-то - страданье, кому-то - нажива,
Живые всегда убиваются лживо.
А мертвые правы - и мертвые живы.
Да, мертвые живы! Но мертвые спят...
И миру нет дела: жил ты или не жил,
Со временем плачут все реже и реже,
Не памятью дышат, а новой надеждой,
Но припоминают порой в январе...
Что толку теперь, - был в том смысл или не был,
Казалось, судьба - это лестница к небу,
Потом оказалось - упавшее небо
Да камень на Бастионной горе...
1993, март
Заключение
Все начиналось с возвращения имен
Неправедно забытых и погибших,
И каждый стал на сантиметр выше,
Отринув страхи канувших времен.
Мир был затихшим, как перед грозой,
Но и гроза казалась не напрасной,
Поскольку флаг такой привычно красный
Опять разрезан белой полосой.
Молитвы, слезы, памятник в цветах
И нелюбви старинная наука,
Так люто ненавидели друг друга,
Молчавшие на разных языках.
Откуда злость, когда повержен страх,
И темнота, если повсюду свечи.
А страх вернулся непонятно как,
Согнув едва расправленные плечи.
Так начиналось ПОВТОРЕНИЕ имен.
Круг заколдован - мы летим по кругу!
Запрещено подать другому руку
Законом разделения племен.
Вновь Ульманис. Стремглав летим назад
В мир мертвых. Не выдерживают нервы,
Как вспомнишь, что в ряду ближайших дат
Сороковой - и страшный сорок первый.
1993, август