(no subject)
Все-таки старость - это когда начинаешь ощущать всеми внутренностями понятие "старая любовь".
Не к мужчине (память эмоциональная с годами начинает подводить, пытается внушить, что любимы были многие, а память рациональная спокойно констатирует: да ни черта, любовь была всего дважды, и один раз она обернулась чудовищным унижением, а во второй - терпкой, чистой, ясной нежностью несбывшегося, все остальное же называется необременительными интрижками, мимолетными приключениями и банальным сексом по дружбе), не к родным (эта любовь никогда не стареет, даже когда любимые уходят навсегда), не к Родине (ею с каждым годом прорастаешь лишь сильнее).
Любовь к городам. По которым когда-то взахлеб бродила, узнавала их, влюблялась, до сих пор помнишь это ощущение... и этого достаточно. Уже не хочется сорваться с места, купить билет или рвануть автостопом, чтобы снова припасть к памятным местам. Памяти о встрече вполне хватает, чтобы не стремиться эту встречу снова пережить.
Любовь к книгам. Все то же самое. Как я вдохновенно, скажем, в свои двенадцать читала "Спартака" Джованьоли, чуть ли не с фонариком под одеялом! (Останавливало только отсутствие фонарика.) Как я ржала гиеной, перечитывая его в тридцать! Прелестные воспоминания. Но снова перечитывать - только портить и детский восторг от безудержного пафоса, и взрослый гиенинг по нему же. Сейчас текст покажется просто скучным, а я этого не хочу.
Любовь к друзьям-приятелям. Когда-то мы летели на каждую встречу, как на крыльях, нам постоянно не хватало времени, чтобы успеть все обсудить, поделиться, рассказать; мы безоглядно выворачивали души наизнанку и не сомневались, что случись какая хрень - рядом непременно окажется надежное плечо. Случись у кого из нас какая хрень - плечо рядом окажется, я не сомневаюсь в своих друзьях и не сомневаюсь в себе. Но вне авралов нам уже давно вполне достаточно собраться жизнерадостно побухать пару раз в год, а все остальное время изредка перекидываться звонками или сообщениями в мессенджерах.
...Я вспоминаю одного рабочего из бригады, работавшей у нас на даче пятнадцать лет назад. Все они были узбеками, и молодые по-русски почти не говорили, а старшие, учившиеся еще при СССР, говорили хоть и с акцентом, но очень хорошо. Среди молодых были и нормальные ребята, и лентяи, и крыса одна была, а этот вот - за пятьдесят ему уже перевалило, наверное, - очень был честный, порядочный и профессиональный. И я не помню уже, что тогда сказала ему моя маманька, о чем вообще разговор шел, - помню только, что сидели мы и пили чай, - но он вдруг, как-то отрешенно глядя поверх голов молодых, ответил ей медленно, задумчиво и мягко: "Все стареет, Ольга, мир стареет, мы стареем".
Не бог весть какая мудрость, конечно, но почему-то я все чаще стала вспоминать эти простые слова и этот умудренный взгляд пожившего, много чего перевидавшего человека.
Он тогда вкалывал целыми днями на жаре так, что молодежь сравнения с ним не выдерживала. А маманька, плюс-минус его ровесница, тоже была огого и по выносливости, и по душевным силам, и внешностью не обижена. Так что о старости физической, о немощи речи вообще не шло. О чем шла речь, я начала понимать - вернее, ощущать - только сейчас, в свои сорок шесть.
Возраст, когда к такому прекрасному существительному, как "любовь", само собой, естественно и ненавязчиво, начинает приставляться прилагательное "старая".
Не к мужчине (память эмоциональная с годами начинает подводить, пытается внушить, что любимы были многие, а память рациональная спокойно констатирует: да ни черта, любовь была всего дважды, и один раз она обернулась чудовищным унижением, а во второй - терпкой, чистой, ясной нежностью несбывшегося, все остальное же называется необременительными интрижками, мимолетными приключениями и банальным сексом по дружбе), не к родным (эта любовь никогда не стареет, даже когда любимые уходят навсегда), не к Родине (ею с каждым годом прорастаешь лишь сильнее).
Любовь к городам. По которым когда-то взахлеб бродила, узнавала их, влюблялась, до сих пор помнишь это ощущение... и этого достаточно. Уже не хочется сорваться с места, купить билет или рвануть автостопом, чтобы снова припасть к памятным местам. Памяти о встрече вполне хватает, чтобы не стремиться эту встречу снова пережить.
Любовь к книгам. Все то же самое. Как я вдохновенно, скажем, в свои двенадцать читала "Спартака" Джованьоли, чуть ли не с фонариком под одеялом! (Останавливало только отсутствие фонарика.) Как я ржала гиеной, перечитывая его в тридцать! Прелестные воспоминания. Но снова перечитывать - только портить и детский восторг от безудержного пафоса, и взрослый гиенинг по нему же. Сейчас текст покажется просто скучным, а я этого не хочу.
Любовь к друзьям-приятелям. Когда-то мы летели на каждую встречу, как на крыльях, нам постоянно не хватало времени, чтобы успеть все обсудить, поделиться, рассказать; мы безоглядно выворачивали души наизнанку и не сомневались, что случись какая хрень - рядом непременно окажется надежное плечо. Случись у кого из нас какая хрень - плечо рядом окажется, я не сомневаюсь в своих друзьях и не сомневаюсь в себе. Но вне авралов нам уже давно вполне достаточно собраться жизнерадостно побухать пару раз в год, а все остальное время изредка перекидываться звонками или сообщениями в мессенджерах.
...Я вспоминаю одного рабочего из бригады, работавшей у нас на даче пятнадцать лет назад. Все они были узбеками, и молодые по-русски почти не говорили, а старшие, учившиеся еще при СССР, говорили хоть и с акцентом, но очень хорошо. Среди молодых были и нормальные ребята, и лентяи, и крыса одна была, а этот вот - за пятьдесят ему уже перевалило, наверное, - очень был честный, порядочный и профессиональный. И я не помню уже, что тогда сказала ему моя маманька, о чем вообще разговор шел, - помню только, что сидели мы и пили чай, - но он вдруг, как-то отрешенно глядя поверх голов молодых, ответил ей медленно, задумчиво и мягко: "Все стареет, Ольга, мир стареет, мы стареем".
Не бог весть какая мудрость, конечно, но почему-то я все чаще стала вспоминать эти простые слова и этот умудренный взгляд пожившего, много чего перевидавшего человека.
Он тогда вкалывал целыми днями на жаре так, что молодежь сравнения с ним не выдерживала. А маманька, плюс-минус его ровесница, тоже была огого и по выносливости, и по душевным силам, и внешностью не обижена. Так что о старости физической, о немощи речи вообще не шло. О чем шла речь, я начала понимать - вернее, ощущать - только сейчас, в свои сорок шесть.
Возраст, когда к такому прекрасному существительному, как "любовь", само собой, естественно и ненавязчиво, начинает приставляться прилагательное "старая".