Чума, издание второе, исправленное
Девочку звали Светой Курочкиной. Нет, попав в Город, она назвалась каким-то другим именем, длинным, сложным и совершенно непроизносимым - то ли Гнеершх’Аэлиаэн Венедрон, то ли как-то еще, - но никто его не запомнил. Ей было шестнадцать лет, у нее были русые волосы, голубые глаза и новенькие кеды с сиреневыми сердечками. Света любила книжки про любовь, фильм «Властелин колец», потому что там были такие красивые актеры, особенно Леголас, и Арагорн тоже, и фисташковое мороженое. А еще она была фикрайтером.
Света сидела на какой-то лавочке, под каштаном и тихонечко плакала. От усталости, от страха и от того, что за всего несколько часов новые, не разношенные еще кеды до крови натерли пятку. Но больше всего она плакала от жалости к себе и несправедливости мира. Кто же знал, что все не так, все в этом дурацком Городе неправильно! Кто же мог подумать, что настоящий Леголас совсем не похож на Блума - у него сбитые в кровь пальцы с жесткими мозолями от тетивы, и глаза... такие глаза Света только раз в жизни и видела - на фотографии времен Великой Отечественной в музее, куда ее класс водили на экскурсию. Там, на смятой карточке, был солдат. Сам совсем молодой, лет двадцать, а взгляд точно пеплом присыпан.
И во взгляде этом было не восхищение, как мечтала Света - вот она, точнее, Аэлиаэн, храбро убивающая сотни орков, бесстрашная и сильная, и он смотрит на нее, гордо стоящую над трупом назгула, - а отвращение с презрением пополам. Почему-то это казалось самым противным и обидным. Даже ненависть была бы не такой страшной - на нее глядели так, точно она добровольно, за порцию фисташкового мороженого открыла ворота Минас-Тидрита. А мороженое к тому же оказалось невкусным. И вообще просроченным.
И если бы только Леголас! Все, кого она видела на этих улицах - Света читать "старье" не любила, скучное оно было, но все-таки узнала в толпе Алису в старомодном платьице и рыцаря в тяжелом доспехе, Ланселота, наверное, - все смотрели на нее с брезгливой жалостью, а стоило заговорить - отворачивались и отвечали как сплевывали.
- За что? - хлюпнула она носом, вытирая слезы скомканным платком, - За что они так со мной? Я же им ничего плохого не сделала!
- Или не хотели? - раздался голос совсем рядом, - Знаете, из благих намерений люди такое зло творят, что мне и по желанию не устроить… А намерения людей - вопрос сложный. Я бы даже сказал, щекотливый.
Света вскинула глаза и увидела - да, тот самый странный чудак с бородкой, который ее сюда доставил! И как, как она вообще могла ему поверить, вон, подозрительный какой. Да еще и хромает! Небось, это он всех и надоумил, рассказал, наябедничал… Света вскинула глаза и узнала - да, тот самый странный чудак с бородкой, который ее сюда доставил! И как, как она вообще могла ему поверить, вон, подозрительный какой. Да еще и хромает! Небось, это он всех и надоумил, рассказал, наябедничал…
- Да за кого вы меня принимаете, милое мое, юное дитя? За наушника и очернителя? - рассмеялся хромой. Мысли, что ли, читает? - Поверьте, я лишь исполнил желание, которое вы загадали.
Света снова хлюпнула носом, не зная, что ответить - и получилось только жалобно хныкнуть:
- Но они-то за что? Почему они такие злые?
- Увидите, милое дитя. Сейчас вы все увидите, - усмехнулся хромой, и глаза его блеснули недобрым светом.
Он с неожиданной силой вздернул Свету на ноги и поволок ее за собой, через весь Город:
- Глядите! Смотрите и не опускайте глаз!
Она и дышать забыла, глядя - все было точно во сне, когда одна картина сменяется другой - сказочно, непредсказуемо и удивительно логично. Вот древний лес, пронизанный солнечным светом, напоенный густым медовым ароматом, где под ногами шуршит золотая листва, и на ветвях распускаются цветы, и сразу, без перехода - улица с движущимся тротуаром, по которой торопятся самые необычные существа - кто-то с огромными ушами, гусеница в человеческий рост, девочка с котенком-циклопом, сидящим на плече. Света только цеплялась за руку провожатого, не сводя глаз с открывающейся картины и жадно слушая смех, песни и разговоры на чужих, но почему-то знакомых языках, и вдруг - фальшивые ноты среди мелодии, осколок, выпавший из витража - они оказались среди грубо намалеванных декораций. Это был не то бред, не то кошмар из тех, которые снятся, когда лежишь с жаром и даже шевельнуться сил нет. По криво нарисованным на картоне улицам, дергаясь нелепо, бродили уродцы с пустыми глазами. Двое сцепились в драке с базарной руганью, нелепо молотя воздух и кидаясь в никуда заклинаниями. Рядом один из кадавров, девушка-кукла с длинными точно флагштоки ногами и огрызками крыльев за спиной, запуталась в собственных волосах и неуклюже пыталась встать… Хромой, кажется, и хромым быть перестал - он торопился так, что плащ за спиной развевался, хлопая по ветру, и тащил Свету за собой. На правильном, даже красивом по-своему лице застыла гримаса гадливого отвращения. Курочкина даже вздрогнула, пугливо сжав руку хромого - а ну как оставит здесь?
Но нет. Не оставил. Когда кеды перестали проваливаться при каждом шаге с противным чавканьем, и под ногами оказалась неровная, ноги переломаешь, брусчатка, Света выдохнула с облегчением и снова завертела головой, жадно глядя по сторонам и стараясь не упустить ничего. А ее вели дальше, к разномастной, разлапистой какой-то башне, чья верхушка терялась в небесах, вот только выглядела она незаконченной какой-то. Точно строители вдруг решили разойтись по домам
Шли они долго, очень долго - Курочкина уже устала, она даже домой, на третий этаж, всегда на лифте ездила, но и слово сказать боялась - очень уж мрачным выглядел хромой. Но все заканчивается, и подьем тоже - ее вытолкнули на балкон:
- Смотри теперь!
Света перегнулась через перила и замерла снова, не в силах оторвать глаз.
Оттуда, снизу, Город казался хаосом, набором сцен, лоскутным одеялом из времен, миров и эпох, но, если присмотреться, если окинуть все общим взглядом, то каждый кусочек был на своем месте - так и горки непонятных и бессмысленных стеклышек складывается мозаика. Эфемерный и хрупкий, как сон перед самым пробуждением, Город жил по своим неведомым, но нерушимым законам. Здесь любили, сражались и умирали, чтобы снова встать. Все было уязвимым и таким настоящим, таким полнокровным и живым…
- Внимательнее! - голос хромого ударил ее, и Курочкина увидела снова - то тут, то там на лице города расползались уродливые пятна-оспины. Внутри них блекли цвета - точно кто-то плеснул на картину грязной водой, и краски расползлись, превращаясь в серую муть. Другие казались безобразной мазней - как бездарное граффити на стене дворца. И пятна эти росли, медленно и неуклонно. И именно там, внутри них, и стояли криво намалеванные дома и бродили жуткие уродцы.
Контраст между живым Городом и мертвыми пятнами - чумными кварталами, пришло на ум определение - был настолько велик, что Курочкина вздрогнула и отпрянула назад.
- Что это? - потрясенно повернулась она к спутнику. - Оно... оно мерзкое, и дурацкое, и противное до одури. Что это за гадость вообще?
- Это Чума, - хромой прислонился к стене, с ненавистью глядя на ближайшее бледное пятно, - Чума поразила Город меньше полувека назад, но она расползается неумолимей сорняков. Город болен, милое дитя, и болен неизлечимо... Это ваша вина. Вы принесли с собой семя этой заразы!
До того нелепый, в какой-то застиранной тряпке, сейчас хромой был страшен. Его глаза сверкали гневом, голос гремел лавиной, и казалось, что тень от него выпрямляется во весь рост и обвиняюще указывает на Курочкину.
- М-мы? - в испуге она попятилась и упала бы точно, не наткнись на перила. - Н-но я же не со зла! Я ничего не хотела!
-Да, вы! - грохотнул он снова. - Вы, с вашими играми! Вы сделали из великого призвания игру ради удовлетворения собственных постыдных желаний! Вы смешали с грязью то, что мы строили веками. Вы воровали наши лица и отдавали их гомункулам, которым не место в любых мирах! Самая страшная беда пришла к нам - не забвение. Вы и ваши... ф-фики.
- Н-но, - заикнулась Света робко, - н-но Б-булгаков т-тоже писал.. по Библии…
- Не сметь! - голос был подобен набату. - Не сметь!
Хромой вдруг выдохнул и сгорбился, став очень больным и несчастным.
- Город умирает. Мы боремся, но что может свеча против ночной тьмы? Что может знахарь против эпидемии?
- Я... - ей вдруг стало стыдно. Немыслимо стыдно за все. За фесты, за игрища, за то, что она отчаянно отстаивала свое право.. на что? Право и дальше разносить убийственную заразу?
Света замолчала, виновато пряча глаза и комкая подол футболки. Молчала она. Молчал хромой, с горечью глядя вниз. Шумел внизу Город - больной, но все еще прекрасный. Все еще несломленный.