day by day
В то время, как в компьютерном классе я сканирую среднеформатные кадры с острова Уайт, за соседним сканером скромного вида девочка в очках и с прилизанным хвостиком старательно сканирует снятые крупным планом - словно для анатомического театра - мужские и женские гениталии. Совершенно разнообразные и очень много - несколько пленок. Усилием воли удерживаю себя от вопроса, в чем состоит суть этого проекта.
*
На дополнительных занятиях по английскому за стол напротив садится чудесная девушка - эдакая китайско-корейская версия Киры Найтли. Совершенно удивительное сочетание; весь урок я разглядываю ее украдкой, мысленно выставляю свет, вырисовываю тени на выразительном лице. Как только урок заканчивается - не успеваю я выбраться из-за стола и подойти с предложением о съемке, как моя Кира Ли стремительно выпархивает из класса. Вот уже третий день она не выходит у меня из головы - я перепробовала все возможные варианты света и ракурсов… вся надежда на урок английского на следующей неделе.
*
Ручная проявка и печать в большой совместной темной комнате с множеством отдельных кабинок - это какой-то другой, совершенно иной мир. Все в нем меняется, преображается, все становятся немножко другими, на поверхность выходят совершенно иные чувства и ощущения, и важно становится - что-то другое. И с девочкой-однокурсницей, что так раздражала ярко-розовыми прядями в выбеленных до ломкости волосах и кричащими сочетаниями цветов в одежде, становится так приятно работать в паре - у нее тихий шелковый голос и от нее едва слышно пахнет персиковым мылом. А у совершенно неприметного мальчика из соседней группы теплые и сильные руки - он всего лишь передает мне бумагу в темноте, но в этом мимолетном жесте каким-то проявившимся вдруг шестым чувством ощущается, что он надежный и очень добрый, и, должно быть, хороший друг - на такого можно положиться. А когда наш преподаватель Дэвид - ему за семьдесят, а может быть, все восемьдесят - аккуратно берет у меня из рук рулон пленки, чтобы проверить, все ли сделано верно, - я вдруг оказываюсь на старой дедушкиной даче лет пятнадцать назад - мы вместе собираем яблоки и дедушка бережно принимает из моих рук каждый сорванный плод. Дэвид разматывает пленку, и в плотной беззвучной темноте отчетливо и пряно пахнет яблоками.
*
В соседней свободной темной комнате меланхоличный мальчик в надвинутой на глаза шапке с выбивающимися лохматыми прядями усыпляет сверчков в большой пластмассовой банке. Яркий студийный свет действует на них возбуждающе и фотографировать сверчков становится практически нереально, а темнота действует на них успокаивающее - он поясняет мне все это монотонным голосом, глядя куда-то в сторону. Сверчки всегда представлялись мне чем-то вроде кузнечиков, а эти похожи скорее на сонных тараканов; банка открытая, с широким горлышком и невысокими стенками - я начинаю опасаться, как бы они не сбежали, и осторожно спрашиваю, почему сверчки не пытаются выпрыгнуть из банки.
Мальчик вздыхает и, все так же глядя куда-то в сторону, грустно поясняет: - Сверчки не прыгают…
*
На дополнительных занятиях по английскому за стол напротив садится чудесная девушка - эдакая китайско-корейская версия Киры Найтли. Совершенно удивительное сочетание; весь урок я разглядываю ее украдкой, мысленно выставляю свет, вырисовываю тени на выразительном лице. Как только урок заканчивается - не успеваю я выбраться из-за стола и подойти с предложением о съемке, как моя Кира Ли стремительно выпархивает из класса. Вот уже третий день она не выходит у меня из головы - я перепробовала все возможные варианты света и ракурсов… вся надежда на урок английского на следующей неделе.
*
Ручная проявка и печать в большой совместной темной комнате с множеством отдельных кабинок - это какой-то другой, совершенно иной мир. Все в нем меняется, преображается, все становятся немножко другими, на поверхность выходят совершенно иные чувства и ощущения, и важно становится - что-то другое. И с девочкой-однокурсницей, что так раздражала ярко-розовыми прядями в выбеленных до ломкости волосах и кричащими сочетаниями цветов в одежде, становится так приятно работать в паре - у нее тихий шелковый голос и от нее едва слышно пахнет персиковым мылом. А у совершенно неприметного мальчика из соседней группы теплые и сильные руки - он всего лишь передает мне бумагу в темноте, но в этом мимолетном жесте каким-то проявившимся вдруг шестым чувством ощущается, что он надежный и очень добрый, и, должно быть, хороший друг - на такого можно положиться. А когда наш преподаватель Дэвид - ему за семьдесят, а может быть, все восемьдесят - аккуратно берет у меня из рук рулон пленки, чтобы проверить, все ли сделано верно, - я вдруг оказываюсь на старой дедушкиной даче лет пятнадцать назад - мы вместе собираем яблоки и дедушка бережно принимает из моих рук каждый сорванный плод. Дэвид разматывает пленку, и в плотной беззвучной темноте отчетливо и пряно пахнет яблоками.
*
В соседней свободной темной комнате меланхоличный мальчик в надвинутой на глаза шапке с выбивающимися лохматыми прядями усыпляет сверчков в большой пластмассовой банке. Яркий студийный свет действует на них возбуждающе и фотографировать сверчков становится практически нереально, а темнота действует на них успокаивающее - он поясняет мне все это монотонным голосом, глядя куда-то в сторону. Сверчки всегда представлялись мне чем-то вроде кузнечиков, а эти похожи скорее на сонных тараканов; банка открытая, с широким горлышком и невысокими стенками - я начинаю опасаться, как бы они не сбежали, и осторожно спрашиваю, почему сверчки не пытаются выпрыгнуть из банки.
Мальчик вздыхает и, все так же глядя куда-то в сторону, грустно поясняет: - Сверчки не прыгают…