"Шерри-Бренди" ("Творение")
Позавчера я намеревался посмотреть "Рыжего" в театре Фоменко, однако, увы и ах, студентов не пустили в связи с аншлагом((
Ну тогда все, кто стоял и ждал, не долго думая, решили попробовать попасть на большую сцену, где должно было быть что в рамках Чеховского фестиваля. Мне как раз мама накануне говорила, что было бы интересно посмотреть такой-то фестивальный спектакль в театре Фоменко. Так вот на спектакль "Шерри-Бренди (Творение)" (постановка Жозефа Наджа, Национальный Хореографический центр Орлеана) всех желающих студентов и пенсионеров пустили и даже ещё оставались свободные места.
Такого я, конечно, не мог ожидать.
Это было очень сильно, очень страшно. Я не понял ничего)) Сначала мне вспомнилась серия фотографий Шаны и Робетра Парк-Харриссонов "Брат Архитектора". Смутно, сложно, переплетение мотивов и смыслов, много красивых и символичных предметов, мрачно, монохромно, с яркой пластикой и жестами. Только тема, не экологическая, а человеческая. Только в движении, во времени, с музыкой и намного, намного страшнее. Такое не каждый выдержит, особенно современный человек, привыкший в жизни искать позитив) Многие уходили.
Сюжета я до сих пор не понимаю, только настроение, общие идеи и частные детали.
Одна деталь была похожа на магриттовских влюбленных с обмотанными тканью головами.
Местами казалось, что речь идёт об умалишённых, увечных или мутантах (футуристическая тема, навеянная недавней страстью к сериалу "Грань"). Оказалось, что по Чехову и Шаламову. Ну что ж, мучения в лагерях - мои ассоциации во время спектакля были близки по трагичности и напряжённости.
У Чехова ведь есть сочинение "Остров Сахалин" - предтеча произведений о трагедиях двадцатого века. Ещё одну грань творчества Чехова попытались раскрыть, а то все драмы, драмы, реже - гротеск и юмор (как у Овчарова в "Саде", который я нежно люблю). Тут же - невыносимые страдания, после которых наши современные страстишки кажутся жалкими и беспочвенными...
Я понял, что с трудом воспринимаю вот такие танцевальные, пластические произведения (хотя по логике вещей должен бы хорошо, ибо больше всего люблю скульптуру).
Тут-то уж точно каждый поймёт что-то своё, вложит и домыслит то, что знает, что его волнует (как, впрочем, и в любое посмодернисткое творение).
Многое, кстати прояснило стихотворение, читавшееся частично в начале, частично - в конце Кириллом Пироговым.
Осип Мандельштам
***
Mа Vоiх аigrе еt fаssе...
Р.Verlain
Я скажу тебе с последней
Прямотой
Все лишь бредни, шерри-бренди,
Ангел мой.
Там где эллину сияла
Красота,
Мне из черных дыр зияла
Срамота.
Греки сбондили Елену
По волнам,
Ну а мне - соленой пеной
По губам.
По губам меня помажет
Пустота,
Строгий кукиш мне покажет
Нищета.
Ой-ли, так-ли, дуй-ли, вей-ли,
Все равно.
Ангел Мэри, пей коктейли,
Дуй вино!
Я скажу тебе с последней
Прямотой
Все лишь бредни, шерри-бренди,
Ангел мой.
Стихи были той животворящей силой, которой он жил. Именно так. Он не жил ради стихов, он жил стихами.
Сейчас было так наглядно, так ощутимо ясно, что вдохновение и было жизнью; перед смертью ему дано было узнать, что жизнь была вдохновением, именно вдохновением.
И он радовался, что ему дано было узнать эту последнюю правду.
Все, весь мир сравнивался со стихами: работа, конский топот, дом, птица, скала, любовь - вся жизнь легко входила в стихи и там размещалась удобно. И это так и должно было быть, ибо стихи были словом.
Строфы и сейчас легко вставали, одна за другой, и, хоть он давно не записывал и не мог записывать своих стихов, все же слова легко вставали в каком-то заданном и каждый раз необычайном ритме. Рифма была искателем, инструментом магнитного поиска слов и понятий. Каждое слово было частью мира, оно откликалось на рифму, и весь мир проносился с быстротой какой-нибудь электронной машины. Все кричало: возьми меня. Нет, меня. Искать ничего не приходилось. Приходилось только отбрасывать. Здесь было как бы два человека - тот, который сочиняет, который запустил свою вертушку вовсю, и другой, который выбирает и время от времени останавливает запущенную машину. И, увидя, что он - это два человека, поэт понял, что сочиняет сейчас настоящие стихи. А что в том, что они не записаны? Записать, напечатать - все это суета сует. Все, что рождается небескорыстно, - это не самое лучшее. Самое лучшее то, что не записано, что сочинено и исчезло, растаяло без следа, и только творческая радость, которую ощущает он и которую ни с чем не спутать, доказывает, что стихотворение было создано, что прекрасное было создано.
Ну тогда все, кто стоял и ждал, не долго думая, решили попробовать попасть на большую сцену, где должно было быть что в рамках Чеховского фестиваля. Мне как раз мама накануне говорила, что было бы интересно посмотреть такой-то фестивальный спектакль в театре Фоменко. Так вот на спектакль "Шерри-Бренди (Творение)" (постановка Жозефа Наджа, Национальный Хореографический центр Орлеана) всех желающих студентов и пенсионеров пустили и даже ещё оставались свободные места.
Такого я, конечно, не мог ожидать.
Это было очень сильно, очень страшно. Я не понял ничего)) Сначала мне вспомнилась серия фотографий Шаны и Робетра Парк-Харриссонов "Брат Архитектора". Смутно, сложно, переплетение мотивов и смыслов, много красивых и символичных предметов, мрачно, монохромно, с яркой пластикой и жестами. Только тема, не экологическая, а человеческая. Только в движении, во времени, с музыкой и намного, намного страшнее. Такое не каждый выдержит, особенно современный человек, привыкший в жизни искать позитив) Многие уходили.
Сюжета я до сих пор не понимаю, только настроение, общие идеи и частные детали.
Одна деталь была похожа на магриттовских влюбленных с обмотанными тканью головами.
Местами казалось, что речь идёт об умалишённых, увечных или мутантах (футуристическая тема, навеянная недавней страстью к сериалу "Грань"). Оказалось, что по Чехову и Шаламову. Ну что ж, мучения в лагерях - мои ассоциации во время спектакля были близки по трагичности и напряжённости.
У Чехова ведь есть сочинение "Остров Сахалин" - предтеча произведений о трагедиях двадцатого века. Ещё одну грань творчества Чехова попытались раскрыть, а то все драмы, драмы, реже - гротеск и юмор (как у Овчарова в "Саде", который я нежно люблю). Тут же - невыносимые страдания, после которых наши современные страстишки кажутся жалкими и беспочвенными...
Я понял, что с трудом воспринимаю вот такие танцевальные, пластические произведения (хотя по логике вещей должен бы хорошо, ибо больше всего люблю скульптуру).
Тут-то уж точно каждый поймёт что-то своё, вложит и домыслит то, что знает, что его волнует (как, впрочем, и в любое посмодернисткое творение).
Многое, кстати прояснило стихотворение, читавшееся частично в начале, частично - в конце Кириллом Пироговым.
Осип Мандельштам
***
Mа Vоiх аigrе еt fаssе...
Р.Verlain
Я скажу тебе с последней
Прямотой
Все лишь бредни, шерри-бренди,
Ангел мой.
Там где эллину сияла
Красота,
Мне из черных дыр зияла
Срамота.
Греки сбондили Елену
По волнам,
Ну а мне - соленой пеной
По губам.
По губам меня помажет
Пустота,
Строгий кукиш мне покажет
Нищета.
Ой-ли, так-ли, дуй-ли, вей-ли,
Все равно.
Ангел Мэри, пей коктейли,
Дуй вино!
Я скажу тебе с последней
Прямотой
Все лишь бредни, шерри-бренди,
Ангел мой.
Стихи были той животворящей силой, которой он жил. Именно так. Он не жил ради стихов, он жил стихами.
Сейчас было так наглядно, так ощутимо ясно, что вдохновение и было жизнью; перед смертью ему дано было узнать, что жизнь была вдохновением, именно вдохновением.
И он радовался, что ему дано было узнать эту последнюю правду.
Все, весь мир сравнивался со стихами: работа, конский топот, дом, птица, скала, любовь - вся жизнь легко входила в стихи и там размещалась удобно. И это так и должно было быть, ибо стихи были словом.
Строфы и сейчас легко вставали, одна за другой, и, хоть он давно не записывал и не мог записывать своих стихов, все же слова легко вставали в каком-то заданном и каждый раз необычайном ритме. Рифма была искателем, инструментом магнитного поиска слов и понятий. Каждое слово было частью мира, оно откликалось на рифму, и весь мир проносился с быстротой какой-нибудь электронной машины. Все кричало: возьми меня. Нет, меня. Искать ничего не приходилось. Приходилось только отбрасывать. Здесь было как бы два человека - тот, который сочиняет, который запустил свою вертушку вовсю, и другой, который выбирает и время от времени останавливает запущенную машину. И, увидя, что он - это два человека, поэт понял, что сочиняет сейчас настоящие стихи. А что в том, что они не записаны? Записать, напечатать - все это суета сует. Все, что рождается небескорыстно, - это не самое лучшее. Самое лучшее то, что не записано, что сочинено и исчезло, растаяло без следа, и только творческая радость, которую ощущает он и которую ни с чем не спутать, доказывает, что стихотворение было создано, что прекрасное было создано.