Холодная весна
Дорога лежала жирными чернозёмными буграми. Всегдашняя пыль была совершенно прибита, впечатана в гладкую лоснящуюся поверхность вчерашним дождём. Сверху ватное белое небо вдавливалось в дорогу, пропитывало воздух парным молочным туманом. Было довольно прохладно - несмотря на плюс семнадцать градусов в тени, если бы была тень. Не так уж мало для середины мая, но это был самый тёплый день за последнее время для настывшего города и его окрестностей.
Я зашла в магазинчик-киоск у дороги, купить бутылку воды. Пластиковые бутылочки с разноцветными этикетками выстроились в ряд на витрине, и, как назло, все с газировкой. Воду без газа мне отыскала недовольная продавщица с серыми, будто присыпанными землёй глазами. Она смахнула железную мелочь с липкой стойки широким движением руки и отвернулась. Бросив бутылочку «Аи» в рюкзак, я вышла из магазинчика, свернула в знакомую улицу, набирая шаг и нагоняя четверых дачников: пожилого мужчину в серой куртке, нёсшего сумку с вытянувшейся бледно-зелёной помидорной рассадой; его спутницу, видимо, супругу - полную женщину в красном пальто с седоватыми волосами, собранными в пучок на затылке; других двоих я не запомнила. Помню только пакет в руках кого-то из них, от которого тянулась длинная верёвка и волочилась по земле. Загипнотизированно глядя на эту верёвку, я так и шла по чёрной пружинящей дороге, с горки на горку, след в след.
Когда мы свернули к подвесному мосту, звуки города остались позади и повисла белая полотняная тишина, протыкаемая в разных местах птичьими трелями. Под мостом быстро скользила мутная река; убегала на север в обрамлении дымчатых зелёных берегов. Четверо нечаянно раскачали мост. Я шла чётко посередине, стараясь держать равновесие, но мост подо мной дрожал, выписывал восьмёрки из стороны в сторону. От берега к берегу ходили длинные деревянные волны. В метре вниз от моста, то переплетая, то спрямляя упругие струи, закручиваясь мелкими водоворотами, шла большая вода. И как-то невольно в голову вкрадывались мысли: «А что, если мост оборвётся и рухнет туда, в эту прорву, в эту мутную бездну? Страшно упасть в такую реку…»
Забоку затопило половодьем. Вода стояла по бокам каменистой дорожки, вся седая, в закраинах грязноватой пены. Вода подняла на свою поверхность разный хлам забоки - бумажки от мороженого, смятые упаковки, пластиковые бутылки. Над полянами и между деревьев ютилась серенькая болотная тишь, время от времени разбавляемая посвистом птиц и рыжим цоканьем белок. Вот одна - сидит на дереве возле своей беличьей кормушки, вцепилась когтями в старую, морщинистую кору клёна. Смотрит на меня испуганно, в упор чёрными блестящими глазами-бусинами. Совсем рядом - только руку протяни. Поджарое худенькое тельце с клочками серебристой зимней шерсти замерло в предчувствии прыжка - только чутко подрагивает в такт быстрым ударам сердца. Через секунду белка вскидывается, взвивается на дерево двумя метрами выше. Потом ещё, и ещё. И вот она уже на недосягаемой высоте…
Идём через мостик с красными перилами. Здесь вешняя вода на вид особенно высока, стоит вровень с деревянным настилом. Шаг в сторону - и провалишься в двухметровую матовую глубину. Вода спокойна, неподвижна, с пасмурными отсветами. Деревья тонут стволами; покрытые зелёным пушком ветви отражаются в стеклянной глади. Где-то высоко в бессолнечном небе парит белая чайка. За мостом на развилке четверо расходятся по своим тропинкам - двое в одну сторону, двое - в другую. Я иду вперёд одна.
В садах неуютно и одиноко. Качается, спотыкается о гравий старая дорога вдоль наполовину вырубленных тополей. На дорогу ложатся тени мраморными пятнами. Покой изредка нарушают одинокие путники; поднимают пыль автомобили, выбивая щебёнку из-под колёс. Дорога упрямо врезается в даль, исчезает в мраморных тенях сухого дня. Дорога прошлогодняя, и всё вокруг тоже прошлогоднее: пожухлая листва и осенний мусор по обочинам, осенние спилы мощных тополей - грубые древесные раны, и горы серых веток рядом - веток, которые уже никогда не дадут листвы. В глубине ветвяных куч прыгают и перещёлкиваются друг с другом тоненькие серые соловьи. Сереют прошлогодние дачные участки, в которых ещё бродят тени ушедшего лета. На грядках лежит несожжённая овощная ботва. С дороги видно, как на некоторых из этих участков стоит гнилая коричневая вода от самого входа - то блестя лужицами в пропитанной как губка почве, то покрывая весь участок зеркальной неподвижностью от забора до забора, окружая замотанные тряпьем яблони и сквозь подмокшие штакетины уходя к соседям.
Уныло. Пусто. Ветрено. Щебёнка хрустит под ногами.
… С трудом провернув ключ в заржавленном замке, я открыла калитку своего огорода и вошла в ограду. Внутри было ещё хуже, чем на улицах, ещё тоскливее. На облупившихся перилах крыльца чернели старые тулупы, которыми мы укрывали в холода виноград. Прохладный южный ветерок трепал лохматый мех овчины, торчащий по краям. Сама собой открылась и хлопала на ветру дверь уборной. С дверцей душа дела обстояли совсем неважно: её ещё зимой сорвало с петель, разбило раму со стеклом, и теперь в грязи валялись печальные обломки. Сам же душ стоял стыдливо-обнажённый, открывая свои внутренности первому попавшемуся взору.
Я прошлась по гулким доскам деревянной дорожки. Воды на участке не было, но по бокам предательски поблёскивала топкая земля с ярко-зелёными куртинками сочной весенней травы и темноватого мха. На окнах домика и летней кухни шелестели невесомые плети выбеленного сухого вьюна и колючеплодника. За домом я откинула деревянные ящики от прикопанных осенью отцом семи дубков, но сначала их не увидела - только пустой пятачок застоялой сырости да былинки засохшей травы. А дубки всего лишь сбросили осенние свои листья, которые теперь лежали тут же, рядышком: сморщенно-коричневые, как маленькие шарики перекати-поля. Сами деревца никуда не делись - семь тонких прутиков, почти неприметных. Живые.
Буйно зарос травой газон. Набрала бутоны для цветения старая груша. Раскрылись почки обыкновенной и белой сирени. На цветочных грядках дружно торчали вверх острые иглы первоцветов - нарциссов и птицемлечника. Краснели нераскрывшиеся молодые бутоны тюльпанов. Чуть подрагивали колоски мускариков, прохладные и синевато-тугие.
Всё шло своим чередом. Всё молчало, и в этой тишине, среди мусора и прошлогодних листьев, среди картофельной ботвы и прошлогодних снов по земле шла весна. Холодная, запоздалая. Глубокими, отяжелевшими шагами, увязающими в чёрной, влажной почве, в болотистых речных поймах. Металась с востока на запад сырыми ветрами, томилась и плакала. Молча расплетала косы в вечерней тишине под молочным небом. Блестела голубоглазыми небесными окошками после дождя. Заставляла выпускать листья обрубки деревьев вдоль старой дороги. Прятала всё прошлогоднее в густой изумрудной траве. Бросала в ветки пригоршни голосистых соловьев. Зажигала солнцем прозрачные лепестки одуванчиков с жёлтенькой лёгкой пыльцой.
Медленно-медленно, неохотно, но неумолимо, всё заполняя собой, окольными северными тропами шёл над землёй последний весенний месяц май.
