Железный ключик, или Сказка с горьким привкусом
...Отец Миленко дал мне ключ, чтобы я посмотрела церковь святого Николая. Он говорил еще и о Свети Йоване, однако я как-то прохлопала ушами тот факт, что этот ключ подходит едва ли не ко всем великохочским церквам (при мне отец Миленко отпирал церковь святого Стефана, но я так и не поняла, тот это был ключ или похожий на него). Церковь святого Йована я уже видела - она была на горе на въезде в Велику Хочу, мы еще с таксистом Миланом пытались искать там священника, поэтому я решила, что для того, чтобы попасть внутрь, нужно вернуться к отцу Миленко за другим ключом, но потом его не застала и отдала ключ матушке. А потом нашла человека, который согласился за 20 евро свозить меня в Призрен, где мы под зверским ливнем колесили кругами по центру города в поисках церкви Богородицы Левишкой… и так и не попали туда… впрочем, я отвлекаюсь.
Итак, ключик…
Посмотреть на Яндекс.Фотках
Уж не знаю, был ли он ровесником великохочских церквей - скорее всего нет, но выглядел весьма аутентично: кованый, увесистый, сантиметров тридцать в длину, с простенькой изогнутой бородкой… Я несла его, пряча в рукаве - не оттого, что боялась, что его отнимут или заподозрят меня в краже со взломом, а просто от стеснения и нежелания привлекать внимание. Хотя улочка, спускающаяся вниз, была практически безлюдной, только в двух-трех дворах было заметно какое-то движение - женщина копалась в огороде, мужчина косил траву мотокосой, играли дети, из открытых ворот коровника, где шевелился и вздыхал кто-то большой, тянуло навозным духом… Мимо стен из дикого камня, обмазанных глиной, развалившегося дома, внутренность которого сплошь заросла крапивой и черной бузиной, перевитыми хмелем, мимо щелястых сарайчиков с прошлогодними желтыми початками кукурузы, старых деревянных ворот под сенью винограда, доцветающих маков у обочины…
Дорога вывела на дно низины, к перекрестку. Мне, судя по всему, надо было через ручей и вверх, где сужающаяся асфальтовая дорожка ныряла под своды старых акаций, и я замешкалась в раздумье. И тут появилась эта бабушка - или пожилая женщина, уж не знаю, сколько ей было лет, но мне она почему-то четко напомнила бабу Сребру из болгарского фильма «Время разделения» про турецкое иго - так же завязанным на затылке черным платком, как это делают на Балканах. На ней было черное платье - тоже вне времени - и темно-красный домотканый передник, сшитый из двух половинок и украшенный узкой каймой из зеленой и черной шерсти. Я спросила у нее, правильно ли иду к церкви святого Николая, она указала на дорожку под акациями и в свою очередь поинтересовалась, откуда я такая. «Из Русии», - ответила я, не предполагая, какую реакцию это вызовет. «Ой, куку майко!» - всхлипнула бабушка и кинулась меня целовать, рассказывая сквозь рыдания и возгласы «куку майко» и другие совершенно фольклорные причитания, что сына ее убили УЧКисты, невестку, кажется, тоже, что муж ее с тех пор от пережитого тяжко болен, она тоже… (она раскрыла и показала пакет, который несла в руке, с грудой аптечных упаковок, видимо, только что купленных). Я стояла, неловко прижимая к себе рыдающую бабушку, и не знала, что сказать. Наконец она опомнилась и, распрощавшись, пошла дальше по улочке, а я осталась стоять, ошарашенная этим обрушенным на меня горем. Журналистский инстинкт настоятельно требовал пойти за ней и расспросить о подробностях, но я совершенно не представляла, как… да и нужно ли это вообще? О том, что происходило здесь в 1998-2000 годы, уже сотни раз писано-переписано… другое дело, что некоторым людям нужно постоянно напоминать об этом, чтобы не забывали… Но… я просто не могла. Я успела спросить только ее имя - Лепосава Савелич. Позже спрашивала о ней у отца Миленко, и он сказал, что другого ее сына боевики из УЧК похитили (правда, потом каким-то образом освободили), а мужу пережитое стоило рассудка - болен он психически… Вообще жертв в Великой Хоче было не так уж много, но они были - вон, у балканского мачо-понтомета Славко, возившего меня в Призрен, брата убили, когда он пошел рубить дерево за околицу села… впрочем, об этом позже.
Пошла по дорожке, поднимающейся вверх в сумраке смыкающихся над нею деревьев. С ключиком в руке я чувствовала себя каким-то глупеньким Буратино, затесавшимся в незнакомую и страшную, с горьким привкусом, сказку. Здесь, за ручьем, уже не было домов, и, выглянув в один из просветов между акациями, я увидела кукурузное поле. Я поднималась все выше, удаляясь от села, и в какой-то момент даже стало не по себе - а вдруг из кустов выскочат шиптарские боевики и уволокут меня, чтобы разобрать на органы? Да нет, глупости - если бы это было опасно, отец Миленко не отправил бы меня сюда одну… А появятся злые враги - буду бить ключом по голове!..
Слева просвет - старые каменные кресты с полустершимися надписями. Кладбище? Ну да, почему бы церкви не находиться на кладбище… Справа просвет - и вот она, церковь - простенькая, приземистая, покрытая неровными каменными плитками, потемневшими от времени и обросшими мхом. Отдельно, над стеной, укрепляющей склон, - колоколенка с приставленной деревянной лестницей (туда можно было забраться, но помешало колено, растянутое в прошлом году и с тех пор время от времени напоминающее о себе). И справа от церкви, и над стеной - кресты и современные памятники, тонущие в зарослях травянистой бузины с белыми шапками цветов…
Ключ в скважине повернулся с некоторым усилием. Свет в церковь проникал сквозь открытую дверь и узкие, как бойницы, окошки, освещая средневековые росписи на стенах. Блеклые, но чистые охра, золото и синева на темном зелено-синем, в цвет ночного неба, фоне - как в Грачанице и других местах… У некоторых святых выколоты глаза - глумились либо турки, либо безбожники социалистических времен - отец Миленко сказал, что албанцы до этой церкви не добрались. Я, правда, в Македонии слышала другую версию про так же вот попорченные фрески - что краску с глаз святых отковыривали неграмотные суеверные прихожане, которые глотали частицы «святого ока», чтобы исцелиться от болезней, или зашивали их в одежду, идя на войну, - но как-то трудно поверить, что это можно сделать из вроде бы благих, хотя и эгоистичных побуждений. Скорее уж от ненависти к святыне, оттого, что смотрят - смотрят на тебя, прямо в душу, высвечивая каждый уголок, каждый темный закоулок, затянутый паутиной, каждую прореху на совести, где, как в тайнике, запрятаны постыдные секреты, помыслы, поступки… Слезы прорвались сами - и оттого, что так же смотрели и на меня - даже сквозь отколотые провалы, белые просветы штукатурки в пустых глазницах, - и знали обо мне все, и хранили, и любили, и прощали… И от жалости к бабушке Лепосаве Савелич, и к поколениям и поколениям тех, кого отпевали в этой церкви… И к этой земле, по которой проезжала вчера, - с зарастающими бурьяном развалинами сербских домов и церквей и замазанными краской на дорожных указателях сербскими именами городов и сел, чьи славянские корни сохранились, пусть в искаженном виде, даже в албанских названиях - Малишево, Бела Црква, Сува Река, Ораховац, Джяковица, Печ… Земле захваченной, изнасилованной, с отбитой памятью, но хранящей в таких вот гетто маленькие островки святости и надежды. Надежды - на что?.. Да, дорогие мои друзья-толкинисты, есть и не в сказке целые страны и народы, реально живущие тем, что Профессор назвал «эстель»… ага…
Я не знаю, как сказать об этом, не скатываясь в надрыв, фальшь и дешевую патетику, но в тот момент я понимала, почему эта надежда должна быть, и иначе и быть не может. Поняла, почему это - Брест, который нельзя отдавать ни при каких обстоятельствах, можно только сложиться вместе с ним. Я поняла это еще в Грачанице, и вчера, когда с обмирающим сердцем прикасалась к старым камням в Дечанах и Печкой Патриаршии. Поняла реальность того, что называется «косовским мифом», поняла и то, почему тысячи людей в средние века бились за Гроб Господень…
Уж простите за лирическое отступление, но я никогда не понимала, почему некий известный и, в общем-то, неплохой фильм называется «Царство Небесное». Вернее было назвать его «Царство земное» - ведь именно его выбирает главный герой, когда сдает Саладину Иерусалим в обмен на сохранение жизни людей. Пусть даже его личное «царство», которое он выбирает в итоге - это кузница и рай в шалаше с любимой женщиной. И дело даже не в разнице между ментальностью кузнеца, так и оставшегося кузнецом, и аристократическими ценностями. Нет, ребята, это именно то, что думает о Царстве Небесном современный мир - что «Иерусалим - это только камни», а Бог должен быть в душе. Сейчас этот мир пытается убедить сербов, что Косово - это «только камни». Нетолерантный и нецивилизованный князь Лазарь почему-то считал иначе…
…Я заперла церковь и пошла по заросшей тропинке между могил, продираясь через высокую крапиву и травянистую бузину. Кладбище оказалось больше, чем мне показалось вначале - за ним вверх уходил скошенный луг, а справа начинался лесок. Вот - сербский флаг над одной из могил, на фото - смеющийся кудрявый парень в камуфляже, дата смерти - 1999 год… Ясно… На некоторых плитах - трогательные стихи, в отполированном мраморе отражается трава… Была даже могила, сплошь заросшая не чем-нибудь, а садовой клубникой - тяжелые переспелые ягоды клонились к земле. «Кладбищенской земляники вкуснее и слаще нет…».
Не решилась попробовать…
Заинтересовал памятник, на котором под одним портретом оказалось целых три имени: Лазар, Милка, Огнян. При этом Лазар и Огнян - очевидно мужские имена, а Милка - женское. Я даже подумала, уж не вирджина ли тут похоронена (о том, кто такие вирджины - здесь: iraan.livejournal.com/388266.html), ведь и лицо на снимке принадлежало скорее пожилой женщине, мужеподобной не в силу природных причин, а скорее, образа жизни (или старости). Но озадачили даты жизни - ибо этот портрет с еще большей очевидностью не принадлежал одиннадцатилетнему мальчику или девочке. В итоге я решила, что, скорее всего, здесь похоронены три человека, умершие в промежутке между 1927-м и 1938 годами, а потомки, поставившие памятник, просто не знали точных дат и взяли для медальона единственное сохранившееся в семейном альбоме фото (iraan подтвердила, что да, три разных человека).
По склону вышла к колокольне над стеной, в тень огромной дикой черешни, усыпанной ягодами, почему-то сморщенными и завялившимися на корню. Дальше, за дорогой, кладбище продолжалось. Старинные кресты… еще могилы с сербскими флагами… По дорожке вверх - к сосновым посадкам, за которыми угадывался виноградник. Отсюда село - как на ладони: черепичные и покрытые каменными плитками крыши, ровные прямоугольники виноградников и засаженных полей выше по склону, дальше - покрытые мелким леском горушки… Вот он, Ораховацкий райский сад, как в песне. А тут, вверху, на просторе гуляет теплый вольный ветерок, треплет волосы и кроны сосен («Ра-асти-и-и, расти, моj зеле-ени бо-оре-е…» :))… Шуршит в диких созревающих злаках, носит травяные запахи под знойный стрекот кузнечиков… Вот крупный черный муравей нашел вяленую черешню и пытается взвалить ее себе на спину, но не осиливает, опрокидывается под ее тяжестью на спину… вновь пытается, упирается, барахтается в тонкой дорожной пыли… Тут, кстати, черешня на деревьях хорошая, не сморщенная, только висит высоко. Сладкая с дикой горчинкой…
Обратно пошла снова кладбищем, наискосок, через траву с ползущими колючими плетями ежевики, мимо могил с сербскими флагами. И набрела на один памятник, который меня, пожалуй, уже не удивил, но я бы не сказала, что не всколыхнул ничего в душе. Я уже поняла, что здесь в порядке вещей, ставя памятник близкому человеку, оставлять место и для своего будущего захоронения рядом, отмечая его именем и открытой датой смерти - при жизни, - но думала, что это делают в основном люди пожилые, те, кто уже смирился с тем, что смерть - «не за горами, а за плечами». А тут - совсем молодая, красивая пара на снимке на плите в сентиментальной форме сердечка. Некая Весна Мицич, 1973 года рождения, ставшая вдовой в двадцатипятилетнем возрасте, уже сейчас решила, что будет лежать здесь, рядом со своим мужем Александром (флага на могиле не было, но имя Александра Мицича, 1969 года рождения, я нашла потом в списке убитых на монументе у церкви святого Йована. Вот тоже, будь у меня побольше времени на Косово, можно было разыскать и узнать, как сложилась судьба этой Весны… У которой, судя по надписи на памятнике, есть еще дочка Тамара и сын Александар… Если не уехали отсюда, то дети, наверное, ходят в здешнюю школу, мимо которой я потом возвращалась обратно и двор которой, несмотря на каникулы, звенел от ударов мяча и голосов мальчишек, играющих в футбол…).
...На обратном пути меня провожала выползшая на дорогу черепаха (ну да, все логично, шляются тут всякие с ключиками! :)), но обиделась на непочтительную попытку взять ее в руки и сердито спряталась в панцирь, напрочь отказавшись от дальнейшего общения. Впрочем, наверное, и без нее понятно, что железный тот ключик непростой, а позволяющий даже глупым Буратинам одним глазком заглянуть в то Царство, золотые ключи от которого находятся в других руках. Только протяни руку - и возьми…
Итак, ключик…
Посмотреть на Яндекс.Фотках
Уж не знаю, был ли он ровесником великохочских церквей - скорее всего нет, но выглядел весьма аутентично: кованый, увесистый, сантиметров тридцать в длину, с простенькой изогнутой бородкой… Я несла его, пряча в рукаве - не оттого, что боялась, что его отнимут или заподозрят меня в краже со взломом, а просто от стеснения и нежелания привлекать внимание. Хотя улочка, спускающаяся вниз, была практически безлюдной, только в двух-трех дворах было заметно какое-то движение - женщина копалась в огороде, мужчина косил траву мотокосой, играли дети, из открытых ворот коровника, где шевелился и вздыхал кто-то большой, тянуло навозным духом… Мимо стен из дикого камня, обмазанных глиной, развалившегося дома, внутренность которого сплошь заросла крапивой и черной бузиной, перевитыми хмелем, мимо щелястых сарайчиков с прошлогодними желтыми початками кукурузы, старых деревянных ворот под сенью винограда, доцветающих маков у обочины…
Дорога вывела на дно низины, к перекрестку. Мне, судя по всему, надо было через ручей и вверх, где сужающаяся асфальтовая дорожка ныряла под своды старых акаций, и я замешкалась в раздумье. И тут появилась эта бабушка - или пожилая женщина, уж не знаю, сколько ей было лет, но мне она почему-то четко напомнила бабу Сребру из болгарского фильма «Время разделения» про турецкое иго - так же завязанным на затылке черным платком, как это делают на Балканах. На ней было черное платье - тоже вне времени - и темно-красный домотканый передник, сшитый из двух половинок и украшенный узкой каймой из зеленой и черной шерсти. Я спросила у нее, правильно ли иду к церкви святого Николая, она указала на дорожку под акациями и в свою очередь поинтересовалась, откуда я такая. «Из Русии», - ответила я, не предполагая, какую реакцию это вызовет. «Ой, куку майко!» - всхлипнула бабушка и кинулась меня целовать, рассказывая сквозь рыдания и возгласы «куку майко» и другие совершенно фольклорные причитания, что сына ее убили УЧКисты, невестку, кажется, тоже, что муж ее с тех пор от пережитого тяжко болен, она тоже… (она раскрыла и показала пакет, который несла в руке, с грудой аптечных упаковок, видимо, только что купленных). Я стояла, неловко прижимая к себе рыдающую бабушку, и не знала, что сказать. Наконец она опомнилась и, распрощавшись, пошла дальше по улочке, а я осталась стоять, ошарашенная этим обрушенным на меня горем. Журналистский инстинкт настоятельно требовал пойти за ней и расспросить о подробностях, но я совершенно не представляла, как… да и нужно ли это вообще? О том, что происходило здесь в 1998-2000 годы, уже сотни раз писано-переписано… другое дело, что некоторым людям нужно постоянно напоминать об этом, чтобы не забывали… Но… я просто не могла. Я успела спросить только ее имя - Лепосава Савелич. Позже спрашивала о ней у отца Миленко, и он сказал, что другого ее сына боевики из УЧК похитили (правда, потом каким-то образом освободили), а мужу пережитое стоило рассудка - болен он психически… Вообще жертв в Великой Хоче было не так уж много, но они были - вон, у балканского мачо-понтомета Славко, возившего меня в Призрен, брата убили, когда он пошел рубить дерево за околицу села… впрочем, об этом позже.
Пошла по дорожке, поднимающейся вверх в сумраке смыкающихся над нею деревьев. С ключиком в руке я чувствовала себя каким-то глупеньким Буратино, затесавшимся в незнакомую и страшную, с горьким привкусом, сказку. Здесь, за ручьем, уже не было домов, и, выглянув в один из просветов между акациями, я увидела кукурузное поле. Я поднималась все выше, удаляясь от села, и в какой-то момент даже стало не по себе - а вдруг из кустов выскочат шиптарские боевики и уволокут меня, чтобы разобрать на органы? Да нет, глупости - если бы это было опасно, отец Миленко не отправил бы меня сюда одну… А появятся злые враги - буду бить ключом по голове!..
Слева просвет - старые каменные кресты с полустершимися надписями. Кладбище? Ну да, почему бы церкви не находиться на кладбище… Справа просвет - и вот она, церковь - простенькая, приземистая, покрытая неровными каменными плитками, потемневшими от времени и обросшими мхом. Отдельно, над стеной, укрепляющей склон, - колоколенка с приставленной деревянной лестницей (туда можно было забраться, но помешало колено, растянутое в прошлом году и с тех пор время от времени напоминающее о себе). И справа от церкви, и над стеной - кресты и современные памятники, тонущие в зарослях травянистой бузины с белыми шапками цветов…
Ключ в скважине повернулся с некоторым усилием. Свет в церковь проникал сквозь открытую дверь и узкие, как бойницы, окошки, освещая средневековые росписи на стенах. Блеклые, но чистые охра, золото и синева на темном зелено-синем, в цвет ночного неба, фоне - как в Грачанице и других местах… У некоторых святых выколоты глаза - глумились либо турки, либо безбожники социалистических времен - отец Миленко сказал, что албанцы до этой церкви не добрались. Я, правда, в Македонии слышала другую версию про так же вот попорченные фрески - что краску с глаз святых отковыривали неграмотные суеверные прихожане, которые глотали частицы «святого ока», чтобы исцелиться от болезней, или зашивали их в одежду, идя на войну, - но как-то трудно поверить, что это можно сделать из вроде бы благих, хотя и эгоистичных побуждений. Скорее уж от ненависти к святыне, оттого, что смотрят - смотрят на тебя, прямо в душу, высвечивая каждый уголок, каждый темный закоулок, затянутый паутиной, каждую прореху на совести, где, как в тайнике, запрятаны постыдные секреты, помыслы, поступки… Слезы прорвались сами - и оттого, что так же смотрели и на меня - даже сквозь отколотые провалы, белые просветы штукатурки в пустых глазницах, - и знали обо мне все, и хранили, и любили, и прощали… И от жалости к бабушке Лепосаве Савелич, и к поколениям и поколениям тех, кого отпевали в этой церкви… И к этой земле, по которой проезжала вчера, - с зарастающими бурьяном развалинами сербских домов и церквей и замазанными краской на дорожных указателях сербскими именами городов и сел, чьи славянские корни сохранились, пусть в искаженном виде, даже в албанских названиях - Малишево, Бела Црква, Сува Река, Ораховац, Джяковица, Печ… Земле захваченной, изнасилованной, с отбитой памятью, но хранящей в таких вот гетто маленькие островки святости и надежды. Надежды - на что?.. Да, дорогие мои друзья-толкинисты, есть и не в сказке целые страны и народы, реально живущие тем, что Профессор назвал «эстель»… ага…
Я не знаю, как сказать об этом, не скатываясь в надрыв, фальшь и дешевую патетику, но в тот момент я понимала, почему эта надежда должна быть, и иначе и быть не может. Поняла, почему это - Брест, который нельзя отдавать ни при каких обстоятельствах, можно только сложиться вместе с ним. Я поняла это еще в Грачанице, и вчера, когда с обмирающим сердцем прикасалась к старым камням в Дечанах и Печкой Патриаршии. Поняла реальность того, что называется «косовским мифом», поняла и то, почему тысячи людей в средние века бились за Гроб Господень…
Уж простите за лирическое отступление, но я никогда не понимала, почему некий известный и, в общем-то, неплохой фильм называется «Царство Небесное». Вернее было назвать его «Царство земное» - ведь именно его выбирает главный герой, когда сдает Саладину Иерусалим в обмен на сохранение жизни людей. Пусть даже его личное «царство», которое он выбирает в итоге - это кузница и рай в шалаше с любимой женщиной. И дело даже не в разнице между ментальностью кузнеца, так и оставшегося кузнецом, и аристократическими ценностями. Нет, ребята, это именно то, что думает о Царстве Небесном современный мир - что «Иерусалим - это только камни», а Бог должен быть в душе. Сейчас этот мир пытается убедить сербов, что Косово - это «только камни». Нетолерантный и нецивилизованный князь Лазарь почему-то считал иначе…
…Я заперла церковь и пошла по заросшей тропинке между могил, продираясь через высокую крапиву и травянистую бузину. Кладбище оказалось больше, чем мне показалось вначале - за ним вверх уходил скошенный луг, а справа начинался лесок. Вот - сербский флаг над одной из могил, на фото - смеющийся кудрявый парень в камуфляже, дата смерти - 1999 год… Ясно… На некоторых плитах - трогательные стихи, в отполированном мраморе отражается трава… Была даже могила, сплошь заросшая не чем-нибудь, а садовой клубникой - тяжелые переспелые ягоды клонились к земле. «Кладбищенской земляники вкуснее и слаще нет…».
Не решилась попробовать…
Заинтересовал памятник, на котором под одним портретом оказалось целых три имени: Лазар, Милка, Огнян. При этом Лазар и Огнян - очевидно мужские имена, а Милка - женское. Я даже подумала, уж не вирджина ли тут похоронена (о том, кто такие вирджины - здесь: iraan.livejournal.com/388266.html), ведь и лицо на снимке принадлежало скорее пожилой женщине, мужеподобной не в силу природных причин, а скорее, образа жизни (или старости). Но озадачили даты жизни - ибо этот портрет с еще большей очевидностью не принадлежал одиннадцатилетнему мальчику или девочке. В итоге я решила, что, скорее всего, здесь похоронены три человека, умершие в промежутке между 1927-м и 1938 годами, а потомки, поставившие памятник, просто не знали точных дат и взяли для медальона единственное сохранившееся в семейном альбоме фото (iraan подтвердила, что да, три разных человека).
По склону вышла к колокольне над стеной, в тень огромной дикой черешни, усыпанной ягодами, почему-то сморщенными и завялившимися на корню. Дальше, за дорогой, кладбище продолжалось. Старинные кресты… еще могилы с сербскими флагами… По дорожке вверх - к сосновым посадкам, за которыми угадывался виноградник. Отсюда село - как на ладони: черепичные и покрытые каменными плитками крыши, ровные прямоугольники виноградников и засаженных полей выше по склону, дальше - покрытые мелким леском горушки… Вот он, Ораховацкий райский сад, как в песне. А тут, вверху, на просторе гуляет теплый вольный ветерок, треплет волосы и кроны сосен («Ра-асти-и-и, расти, моj зеле-ени бо-оре-е…» :))… Шуршит в диких созревающих злаках, носит травяные запахи под знойный стрекот кузнечиков… Вот крупный черный муравей нашел вяленую черешню и пытается взвалить ее себе на спину, но не осиливает, опрокидывается под ее тяжестью на спину… вновь пытается, упирается, барахтается в тонкой дорожной пыли… Тут, кстати, черешня на деревьях хорошая, не сморщенная, только висит высоко. Сладкая с дикой горчинкой…
Обратно пошла снова кладбищем, наискосок, через траву с ползущими колючими плетями ежевики, мимо могил с сербскими флагами. И набрела на один памятник, который меня, пожалуй, уже не удивил, но я бы не сказала, что не всколыхнул ничего в душе. Я уже поняла, что здесь в порядке вещей, ставя памятник близкому человеку, оставлять место и для своего будущего захоронения рядом, отмечая его именем и открытой датой смерти - при жизни, - но думала, что это делают в основном люди пожилые, те, кто уже смирился с тем, что смерть - «не за горами, а за плечами». А тут - совсем молодая, красивая пара на снимке на плите в сентиментальной форме сердечка. Некая Весна Мицич, 1973 года рождения, ставшая вдовой в двадцатипятилетнем возрасте, уже сейчас решила, что будет лежать здесь, рядом со своим мужем Александром (флага на могиле не было, но имя Александра Мицича, 1969 года рождения, я нашла потом в списке убитых на монументе у церкви святого Йована. Вот тоже, будь у меня побольше времени на Косово, можно было разыскать и узнать, как сложилась судьба этой Весны… У которой, судя по надписи на памятнике, есть еще дочка Тамара и сын Александар… Если не уехали отсюда, то дети, наверное, ходят в здешнюю школу, мимо которой я потом возвращалась обратно и двор которой, несмотря на каникулы, звенел от ударов мяча и голосов мальчишек, играющих в футбол…).
...На обратном пути меня провожала выползшая на дорогу черепаха (ну да, все логично, шляются тут всякие с ключиками! :)), но обиделась на непочтительную попытку взять ее в руки и сердито спряталась в панцирь, напрочь отказавшись от дальнейшего общения. Впрочем, наверное, и без нее понятно, что железный тот ключик непростой, а позволяющий даже глупым Буратинам одним глазком заглянуть в то Царство, золотые ключи от которого находятся в других руках. Только протяни руку - и возьми…