Американка
Пан applecrysis цікаві речі розповіда:
Американка
Давным-давно, почти полжизни назад, когда все вокруг казалось таким простым, понятным и легкодостижимым, а большая часть самой жизни была педантично разделена на 45-минутные интервалы терпения и 15-минутные - безумства, я числился учеником 9-го класса одной из средних школ города. Представители моего поколения наверняка должны хорошо помнить типовой школьный антураж начала 90-х годов прошлого столетия - "вареные" джинсы, "бойзы", дермантиновые кроссовки и такие же регланы, куртки-"жатки", лосины и невероятных конфигураций начесы, зацементированные на головах местных красавиц с помощью лака сильной фиксации - пожалуй, самой сильной фиксации из когда-либо существовавших. И цвета. Неистовые, бесчеловечные, слепящие цвета, из-за которых постановочные - "классные" - фотографии напоминали аляповатые авангардистские полотна. Словом, эстетика эпохи диктовала свои условия, и противопоставить ей нам было нечего.
Наш класс, в принципе, был дружным. К тому времени мы уже успели пережить период обязательной школьной влюбленности - собственно, даже не пережить, а, скорее, перерасти. На смену неуравновешенным и зыбким внутриклассным романам пришла обычная дружба, спокойная и прочная.
Отныне одноклассницы не рассматривались нами в качестве объектов сексуального вожделения, и они поступали симметрично. Этот status quo устраивал всех гораздо больше, нежели царившая прежде "Санта-Барбара" с ревностью, слезами и бесконечными сепаратными переговорами. Наши будущие невесты набирались знаний и жизненного опыта в младших классах (и мы знали это), а наши однокласницы уже очень скоро обрели покой в пылких объятиях свободных как ветер бурсаков из ближайшего ПТУ.
Преимущества новой, лишенной гормональной компоненты, системы взаимоотношений были, как говорится, налицо. Во-первых, теперь у одноклассниц в любой момент можно было попросить сигарету или 8 копеек на булочку. Можно было вслух рассказать анекдот про "трипиздоблядское уебище", не боясь уронить при этом репутацию респектабельного и воспитанного джентльмена, или даже, не опасаясь огласки, поведать одной из них душераздирающую историю о неразделенной любви из соседнего подъезда. Взамен мы обязались вести себя более или менее в рамках устоявшихся представлений о межполовых приличиях и время от времени коллективно оборонять девчонок от навязчивого харрасмента со стороны старшеклассников, по крайней мере, до прибытия в школьные пенаты спасительной карающей десницы бурсаков - увальня по кличке Бон, которому бурсацким конклавом были предоставлены самые широкие полномочия в части защиты чести несовершеннолетних дам горячих пролетарских сердец.
Идиллия длилась больше года, и наверняка продлилась бы еще дольше, если бы ни один случай, осколком шрапнели впившийся в мою юношескую память.
Однажды наш класс пригласили на встречу с семьей американских миссионеров. Какую именно конфессию или секту они тогда представляли, уже не скажу, однако саму встречу помню в деталях.Поскольку до этого момента с иностранцами лично я не встречался, если, конечно, не считать блондинистых идиотов-прибалтов из волейбольной сборной города Вильнюса, с которыми у нас был крутой замес на турнире в Ирпене, то к мероприятию готовился очень тщательно: на всякий случай повторил неправильные глаголы, пролистал "гуманитарную" карманную Библию и подготовил умный вопрос а-ля what if God was one of us. В назначенное время мы стройной колонной прибыли к юношеской библиотеке, тайком перекурили за елями, высаженными перед входом, ими же зажевали табачное амбре, и вошли в холл, упорно именуемый сотрудниками библиотеки "рекреацией". Через пять минут шумного елозящего усаживания нам представили семью миссионеров.
Семья состояла из папы, полного улыбчивого пастора в клетчатой рубахе и бежевых слаксах, мамы-воблы, похожей на Барбару Буш и Тутси одновременно, и их разнополых детей - сильно уменьшенного в размерах клона папы-миссионера лет семи и девочки нашего возраста.
"Американка". Я решил называть ее "американка".
Вроде бы и не было в ней ничего особенного - щуплая девчонка-подросток с длинными прямыми волосами, без макияжа и кричащих элементов гардероба, немного похожая на юную Кристину Риччи. С точки зрения среднестатистической ворошиловградской модницы образца 92-го года, выглядела она откровенно затрапезно и даже убого: серая блуза навыпуск, черная юбка до колен и высокие черные сапоги с широким голенищем. На фоне наших разукрашенных и разодетых словно на лав-парад красоток, налитых кровью и молоком в равных пропорциях, она казалась тенью. Тем не менее, весь мужской (точнее, мальчуковый) контингент аудитории не спускал с нее глаз. Никто не мог объяснить себе, почему так, однако, так и было, поверьте. Наверное, дело было в в той самой разящей непохожести. Это внимание настолько явно витало в воздухе, что одноклассницы сразу же все поняли. И то они поняли, им не понравилось.
Началась проповедь. В качестве переводчика рекрутировали нашу учительницу английского, которая накануне жутко волновалась и бесконечно повторяла "ведь это же АМЕРИКАНСКИЙ АНГЛИЙСКИЙ!", но, в целом, справилась.
Пастор произнес достаточно эмоциональный спич, изредка вскрикивая на словах "...Jesus!" и "...heaven!". Его супруга, мечтательно прикрыв глаза, ритмично покачивала головой. Сын чинно ожидал, когда все это закончится, и его, наконец, покормят. А американка, целомудренно скрестив ноги, смотрела куда-то в пустоту, из-за чего еще больше напоминала призрака.
Через какое-то время из первого ряда составленных стульев, куда учитель усадил девчонок, донеслись смешки и громкий шепот. Пастор замолчал, однако, увидев радостные румяные лица, видимо, счел, что дети таки прониклись его патетической риторикой. Воодушевленный, он продолжил проповедь. Шум не прекращался, а наоборот нарастал. Учительница поднялась с места и сделала замечания нашим главным девчачьим заводилам, пригрозив безлимитной отработкой во внеурочное время или пожизненным дежурством без права переписки. Через минуту напряженного молчания в зале на фоне окрулого словно звук тубы голоса миссионера снова послышались ядовитые девчоночьи хихиканья. Я рассматривал американку, и окружающее меня особо не беспокоило. Наконец, пастор, оборвав фразу на половине, замолчал во второй раз, а зрачки учительницы английского залила сталь. Американцы недоуменно переглянулись между собой. Пастор предложил задавать вопросы. Три или четыре человека прочли заблаговременно приготовленные шпаргалки, он кратко и как-то очень сухо ответил, после чего "англичанка" скомканно поблагодарила их, и мы направились в гардероб. Выходя, я увидел, что американка поднялась из кресла и так же тихо, не отрывая взгляд от видимой только ей одной точки, вышла из холла вслед за своей семьей.
Одевшись, я вышел на улицу. Класс почти в полном составе совершал перекур все за теми же елями, попутно обсуждая возможные санкции за отвратительное поведение на встрече. Парни никак не могли раздерибанить пачку "Лиры", а девчонки уже вовсю пыхтели "комиссионным" ментоловым "More".
Я подошел, попросил своего лучшего друга Леху "оставить добить" и повернулся к одноклассницам.
- Вы чего ржали все время?
- Хааа, а ты не видел?! Ты не видел?! У этой, блядь, дочки американской дырка на колготках!
- И что?
- Ну ка что! Дырка, блядь. Припиздила, блядь, в колготках рваных... Ну это вааабще...
- А смешного что?..
- Ну как!.. Дырка! А вы все воткнули! Влюбились, да?
- А если и так?..
- Блядь, девки, это пиздец! Влюбился! В американку! Драную!..
Я вернулся к Лехе, забрал окурок, затянулся, затем не поворачиваясь произнес:
- Дуры вы, блядь, конченые. Все.
- Да что вы говорите, - кто-то попытался перевести все в шутку.
- Это не у нее дырка, это у вас... В башке.
- Слушаэээй, - дама сердца того самого кошмарного качка Бона, с которой по известным причинам никто не спорил, совершенно определенно решила урезонить меня, - ты за базаром...
- Иди нахуй, Юля, - оборвал я ее, - стой кури молча. Пошли, пацаны. Строиться, блядь... Вышла училка...
В школе я еще долго ловил на себе недоуменные взгляды одноклассников. Да, признаться, я и сам не был в восторге от произошедшего, хотя понимал, что, по большому счету, поступил правильно. Тогда я еще не предполагал, сколько неприятностей различного калибра принесет мне моя несдержанность в будущем и в какие экзотические дебри она меня заведет, однако именно в тот момент я твердо осознал, что такова моя натура, и смирился с этим.
В общем, через пару дней все обо всем забыли. Все кроме меня.
С выпускного 1993-го года я ни разу не был на встрече одноклассников.
И, как вы понимаете, американка здесь не при чем.
Американка
Давным-давно, почти полжизни назад, когда все вокруг казалось таким простым, понятным и легкодостижимым, а большая часть самой жизни была педантично разделена на 45-минутные интервалы терпения и 15-минутные - безумства, я числился учеником 9-го класса одной из средних школ города. Представители моего поколения наверняка должны хорошо помнить типовой школьный антураж начала 90-х годов прошлого столетия - "вареные" джинсы, "бойзы", дермантиновые кроссовки и такие же регланы, куртки-"жатки", лосины и невероятных конфигураций начесы, зацементированные на головах местных красавиц с помощью лака сильной фиксации - пожалуй, самой сильной фиксации из когда-либо существовавших. И цвета. Неистовые, бесчеловечные, слепящие цвета, из-за которых постановочные - "классные" - фотографии напоминали аляповатые авангардистские полотна. Словом, эстетика эпохи диктовала свои условия, и противопоставить ей нам было нечего.
Наш класс, в принципе, был дружным. К тому времени мы уже успели пережить период обязательной школьной влюбленности - собственно, даже не пережить, а, скорее, перерасти. На смену неуравновешенным и зыбким внутриклассным романам пришла обычная дружба, спокойная и прочная.
Отныне одноклассницы не рассматривались нами в качестве объектов сексуального вожделения, и они поступали симметрично. Этот status quo устраивал всех гораздо больше, нежели царившая прежде "Санта-Барбара" с ревностью, слезами и бесконечными сепаратными переговорами. Наши будущие невесты набирались знаний и жизненного опыта в младших классах (и мы знали это), а наши однокласницы уже очень скоро обрели покой в пылких объятиях свободных как ветер бурсаков из ближайшего ПТУ.
Преимущества новой, лишенной гормональной компоненты, системы взаимоотношений были, как говорится, налицо. Во-первых, теперь у одноклассниц в любой момент можно было попросить сигарету или 8 копеек на булочку. Можно было вслух рассказать анекдот про "трипиздоблядское уебище", не боясь уронить при этом репутацию респектабельного и воспитанного джентльмена, или даже, не опасаясь огласки, поведать одной из них душераздирающую историю о неразделенной любви из соседнего подъезда. Взамен мы обязались вести себя более или менее в рамках устоявшихся представлений о межполовых приличиях и время от времени коллективно оборонять девчонок от навязчивого харрасмента со стороны старшеклассников, по крайней мере, до прибытия в школьные пенаты спасительной карающей десницы бурсаков - увальня по кличке Бон, которому бурсацким конклавом были предоставлены самые широкие полномочия в части защиты чести несовершеннолетних дам горячих пролетарских сердец.
Идиллия длилась больше года, и наверняка продлилась бы еще дольше, если бы ни один случай, осколком шрапнели впившийся в мою юношескую память.
Однажды наш класс пригласили на встречу с семьей американских миссионеров. Какую именно конфессию или секту они тогда представляли, уже не скажу, однако саму встречу помню в деталях.Поскольку до этого момента с иностранцами лично я не встречался, если, конечно, не считать блондинистых идиотов-прибалтов из волейбольной сборной города Вильнюса, с которыми у нас был крутой замес на турнире в Ирпене, то к мероприятию готовился очень тщательно: на всякий случай повторил неправильные глаголы, пролистал "гуманитарную" карманную Библию и подготовил умный вопрос а-ля what if God was one of us. В назначенное время мы стройной колонной прибыли к юношеской библиотеке, тайком перекурили за елями, высаженными перед входом, ими же зажевали табачное амбре, и вошли в холл, упорно именуемый сотрудниками библиотеки "рекреацией". Через пять минут шумного елозящего усаживания нам представили семью миссионеров.
Семья состояла из папы, полного улыбчивого пастора в клетчатой рубахе и бежевых слаксах, мамы-воблы, похожей на Барбару Буш и Тутси одновременно, и их разнополых детей - сильно уменьшенного в размерах клона папы-миссионера лет семи и девочки нашего возраста.
"Американка". Я решил называть ее "американка".
Вроде бы и не было в ней ничего особенного - щуплая девчонка-подросток с длинными прямыми волосами, без макияжа и кричащих элементов гардероба, немного похожая на юную Кристину Риччи. С точки зрения среднестатистической ворошиловградской модницы образца 92-го года, выглядела она откровенно затрапезно и даже убого: серая блуза навыпуск, черная юбка до колен и высокие черные сапоги с широким голенищем. На фоне наших разукрашенных и разодетых словно на лав-парад красоток, налитых кровью и молоком в равных пропорциях, она казалась тенью. Тем не менее, весь мужской (точнее, мальчуковый) контингент аудитории не спускал с нее глаз. Никто не мог объяснить себе, почему так, однако, так и было, поверьте. Наверное, дело было в в той самой разящей непохожести. Это внимание настолько явно витало в воздухе, что одноклассницы сразу же все поняли. И то они поняли, им не понравилось.
Началась проповедь. В качестве переводчика рекрутировали нашу учительницу английского, которая накануне жутко волновалась и бесконечно повторяла "ведь это же АМЕРИКАНСКИЙ АНГЛИЙСКИЙ!", но, в целом, справилась.
Пастор произнес достаточно эмоциональный спич, изредка вскрикивая на словах "...Jesus!" и "...heaven!". Его супруга, мечтательно прикрыв глаза, ритмично покачивала головой. Сын чинно ожидал, когда все это закончится, и его, наконец, покормят. А американка, целомудренно скрестив ноги, смотрела куда-то в пустоту, из-за чего еще больше напоминала призрака.
Через какое-то время из первого ряда составленных стульев, куда учитель усадил девчонок, донеслись смешки и громкий шепот. Пастор замолчал, однако, увидев радостные румяные лица, видимо, счел, что дети таки прониклись его патетической риторикой. Воодушевленный, он продолжил проповедь. Шум не прекращался, а наоборот нарастал. Учительница поднялась с места и сделала замечания нашим главным девчачьим заводилам, пригрозив безлимитной отработкой во внеурочное время или пожизненным дежурством без права переписки. Через минуту напряженного молчания в зале на фоне окрулого словно звук тубы голоса миссионера снова послышались ядовитые девчоночьи хихиканья. Я рассматривал американку, и окружающее меня особо не беспокоило. Наконец, пастор, оборвав фразу на половине, замолчал во второй раз, а зрачки учительницы английского залила сталь. Американцы недоуменно переглянулись между собой. Пастор предложил задавать вопросы. Три или четыре человека прочли заблаговременно приготовленные шпаргалки, он кратко и как-то очень сухо ответил, после чего "англичанка" скомканно поблагодарила их, и мы направились в гардероб. Выходя, я увидел, что американка поднялась из кресла и так же тихо, не отрывая взгляд от видимой только ей одной точки, вышла из холла вслед за своей семьей.
Одевшись, я вышел на улицу. Класс почти в полном составе совершал перекур все за теми же елями, попутно обсуждая возможные санкции за отвратительное поведение на встрече. Парни никак не могли раздерибанить пачку "Лиры", а девчонки уже вовсю пыхтели "комиссионным" ментоловым "More".
Я подошел, попросил своего лучшего друга Леху "оставить добить" и повернулся к одноклассницам.
- Вы чего ржали все время?
- Хааа, а ты не видел?! Ты не видел?! У этой, блядь, дочки американской дырка на колготках!
- И что?
- Ну ка что! Дырка, блядь. Припиздила, блядь, в колготках рваных... Ну это вааабще...
- А смешного что?..
- Ну как!.. Дырка! А вы все воткнули! Влюбились, да?
- А если и так?..
- Блядь, девки, это пиздец! Влюбился! В американку! Драную!..
Я вернулся к Лехе, забрал окурок, затянулся, затем не поворачиваясь произнес:
- Дуры вы, блядь, конченые. Все.
- Да что вы говорите, - кто-то попытался перевести все в шутку.
- Это не у нее дырка, это у вас... В башке.
- Слушаэээй, - дама сердца того самого кошмарного качка Бона, с которой по известным причинам никто не спорил, совершенно определенно решила урезонить меня, - ты за базаром...
- Иди нахуй, Юля, - оборвал я ее, - стой кури молча. Пошли, пацаны. Строиться, блядь... Вышла училка...
В школе я еще долго ловил на себе недоуменные взгляды одноклассников. Да, признаться, я и сам не был в восторге от произошедшего, хотя понимал, что, по большому счету, поступил правильно. Тогда я еще не предполагал, сколько неприятностей различного калибра принесет мне моя несдержанность в будущем и в какие экзотические дебри она меня заведет, однако именно в тот момент я твердо осознал, что такова моя натура, и смирился с этим.
В общем, через пару дней все обо всем забыли. Все кроме меня.
С выпускного 1993-го года я ни разу не был на встрече одноклассников.
И, как вы понимаете, американка здесь не при чем.