(no subject)
Быть знаменитостью - это что-то из сферы обслуживания. Как мыть туалеты или типа того (Бьорк)
** Не ходила в кинотеатры лет 25 точно.
Последний фильм, который смотрела в к/т, был Сибириада. Помню деревянные розвальни, ломаные сидушки, шелуху под ногами.
На экране бежала молоденькая Коренева, и была так похожа на меня, что вместе с ней падала и я. Поезд уехал, перрон был заплеван, красивые сибирские кони в яблоках и дыму.
И вот, иду на Кончаловского снова, полвека не прошло) Грех.
Киноцентр сияет космическими огнями, притушенными розовым полумраком, синий хрусталь, мягкие, -- ни одно не повторяет соседнее, -, кресла, жить бы здесь всегда) Я так поняла, что поезд теней все-таки домчал нас всех куда надо.
Про фильм. Реж всегда мне нравился: я читала его безумные, переходящие границы любых стран, статьи, рассматривала его грандиозные проекты, талантливо подбрасывающие новые смыслы и (главное) новые чувства. Режиссер же не торчал в монархической Руси, он прыгал по всей земле; а мне такие нравятся.
Но фильм про Микеланджело, на который, как пишут, ушло больше 1 миллиарда, не тянет на чудесный прорыв. Тянет на историческую реконструкцию, ттт.
Даже натужная сцена с поднятием глыбы, в которую мастер всеми силами великого художника влюбился, так похожа на ту юную сцену с колоколом, в Андрее Рублеве; всё тот же мальчик, (понятно, что постаревший, не без этого), всё то же мучительное несовпадение с грязным веком. Уймись!говорит век, -- но у художника ж своя правда и свой непохожий путь. Было? Было. Сто раз уже это было.
Вон, из задрипанных кинотеатров уже денежно взвились золотые киноцентры!а тут что? Все та же мысль: про одиночество и про "по ком звонит колокол"?
** Посмотрела старый фильм о Буковски. Где Чарльз просто сидит и бухает. И у него берут интервью. Долго отвечать на вопросы бухой Буковски не может; он допивает очередную бутылку и - ему становится скушно. Тогда он лупит ногой рядом сидящую Линду, глаза у него, наконец, открываются.
И в этом разрушенном алкоголем человеке не остается ничегошеньки от личности. Ничего!кроме божественной искры, которая зачем-то поселилась тут, где ее никто не ждал: он вдруг начинает рассказывать, как он пишет, как он не может не писать, каким потоком идут те самые слова, за которые можно отдать всё-всё, даже и саму жизнь; нет, не жалко.
** Не ходила в кинотеатры лет 25 точно.
Последний фильм, который смотрела в к/т, был Сибириада. Помню деревянные розвальни, ломаные сидушки, шелуху под ногами.
На экране бежала молоденькая Коренева, и была так похожа на меня, что вместе с ней падала и я. Поезд уехал, перрон был заплеван, красивые сибирские кони в яблоках и дыму.
И вот, иду на Кончаловского снова, полвека не прошло) Грех.
Киноцентр сияет космическими огнями, притушенными розовым полумраком, синий хрусталь, мягкие, -- ни одно не повторяет соседнее, -, кресла, жить бы здесь всегда) Я так поняла, что поезд теней все-таки домчал нас всех куда надо.
Про фильм. Реж всегда мне нравился: я читала его безумные, переходящие границы любых стран, статьи, рассматривала его грандиозные проекты, талантливо подбрасывающие новые смыслы и (главное) новые чувства. Режиссер же не торчал в монархической Руси, он прыгал по всей земле; а мне такие нравятся.
Но фильм про Микеланджело, на который, как пишут, ушло больше 1 миллиарда, не тянет на чудесный прорыв. Тянет на историческую реконструкцию, ттт.
Даже натужная сцена с поднятием глыбы, в которую мастер всеми силами великого художника влюбился, так похожа на ту юную сцену с колоколом, в Андрее Рублеве; всё тот же мальчик, (понятно, что постаревший, не без этого), всё то же мучительное несовпадение с грязным веком. Уймись!говорит век, -- но у художника ж своя правда и свой непохожий путь. Было? Было. Сто раз уже это было.
Вон, из задрипанных кинотеатров уже денежно взвились золотые киноцентры!а тут что? Все та же мысль: про одиночество и про "по ком звонит колокол"?
** Посмотрела старый фильм о Буковски. Где Чарльз просто сидит и бухает. И у него берут интервью. Долго отвечать на вопросы бухой Буковски не может; он допивает очередную бутылку и - ему становится скушно. Тогда он лупит ногой рядом сидящую Линду, глаза у него, наконец, открываются.
И в этом разрушенном алкоголем человеке не остается ничегошеньки от личности. Ничего!кроме божественной искры, которая зачем-то поселилась тут, где ее никто не ждал: он вдруг начинает рассказывать, как он пишет, как он не может не писать, каким потоком идут те самые слова, за которые можно отдать всё-всё, даже и саму жизнь; нет, не жалко.