Два Владимира
Сегодня православные отмечают Кирики-Улиты, а в этот день в нашей семье принято вспоминать двух Владимиров. Один мне - прадед, другой - родной дядя. Когда младший Вовка родился (надо же, аккурат в день рождения деда!), по словам бабушки, не было даже вопросов и споров, как его назвать, а ее отец частенько повторял: «Помру - внук в свой день рождения за помин моей души стопку выпьет».
На этом снимке моему дяде 7 лет (он стоит перед отцом).
Увы, судьба распорядилась иначе. Младший Вовка умер в возрасте 9 лет: в школе независимо от погоды всегда была открыта форточка, под которой и была парта дяди. В общем, застудил голову, лечить менингит тогда просто не умели. Умер в Благовещенье, 7 апреля. Даже если бы я попала сейчас в Русское Трехречье в Китае поклониться могиле дяди не смогла бы. В конце 80-х дальний родственник ездил туда, пос. Дубовая заброшен, а кладбище снесено в годы культурной революции - вскоре после того, как русские уехали кто в СССР, кто в Австралию.
Как оказалось, не все даже мои дяди и тети знали, как их родители оказались в Китае, что уж говорить про внуков… Почему я знаю? Мы очень долго жили вместе с мамиными родителями, к нам в гости часто приходили родственники и знакомые, ставшие такими же родными, как и кровная родня. Все они не год и не два прожили в Трехречье (это неподалеку от Харбина), в русских деревнях. Воспринятый в Трехречье уклад русской диаспоры в Китае, они сохраняли и в России. Молодость там прошла у многих, дети родились - так что воспоминания текли рекой.
Старики и не подозревали, что девчонка-дошкольница не читала книжки и не играла с куклами: их она укладывала спать и тихонько сидела на диване, слушая рассказы стариков. Вообще-то они о китайском прошлом не распространялись - это могло стоить свободы, позволяли себе такую «вольность» исключительно в кругу своих, переживших то же самое. Поэтому нет ничего удивительного для меня, что молодые родственники не в курсе, что в их жилах течет и казачья кровь.
Этот снимок сделан в годы первой
мировой войны. Мой прадед в тот
день был удостоен Георгиевского креста.
…Когда моего прадеда - есаула забайкальского казачьего войска, кавалера Георгиевского креста, отправляли на выселки в Барнаул, обещали за хорошую его работу через год прислать семью. Но фронтовой товарищ, встретившийся на одном из постоялых дворов, объяснил Владмиру, что означают эти самые выселки. Теперь не по рассказам стариков, а из СМИ я сама знаю, что это такое: 3-4 года назад в Барнауле нашли массовое захоронение порубленных казаков. По остаткам записки одного из погибших установлен год - 1927-й… Тот самый, когда моего прадеда Владимира Волгина забайкальский ОГПУ отправлял на выселки.
О том, что Владимир не уехал на выселки, его отец понял, потому что ночью конь сына пришел к своему дому и тихо заржал, просил пустить. А вскоре пришла весточка от Владимира из-за Аргуни. Именно по этой реке проходила граница. Позже он рассказал детям, что фронтовой товарищ дал ему одного из своих коней, и Владимир перешел реку ночью, поэтому никто его и не заметил. Одно время жил в отцовской заимке на китайской стороне. Весточки друг другу передавали разными способами, чаще через китайцев. Вот так и сговорились, когда Владимир заберет свою семью к себе.
В «Даурии» Константина Седых есть эпизод, в котором семья уходит в Китай как раз в тот самый момент, когда к их дому бегут комбедовцы. Этот эпизод имеет реальную основу - автору романа его рассказали сами участники этого «перехода», мои родственники. Вообще в романе сохранены даже реальные фамилии жителей Булдуруя (поселка в Нерзаводском районе Читинской области), но автор их поменял между героями.
Действительно, мой прапрадед сказал старшему внуку ехать по нижней улице к реке, где уже была приготовлена лодка. А по верхней улице в это время к дому бежали комбедовцы. Прапрадед их перехитрил таким образом, и дал уйти невестке с шестью внуками на чужбину. Старшему внуку Ивану было 18 лет, младшей Вере полгода.
Моя бабушка часто вспоминала, что первое время (больше недели) жили в фанзушке на берегу реки. В ней были газетами заклеены окна, детям запретили выходить на улицу и громко разговаривать даже внутри помещения, чтобы никто не прознал, что в фанзе кто-то живет, и их не вернули на российскую сторону. Однажды ночью приехал отец и увез их уже в Трехречье.
Прадед рано овдовел - жена Елена (в девичестве Пешкова, она родом из Нерчинского завода. Знаю, что там и сегодня есть Пешковы. Вряд ли это совпадение…) умерла от чахотки. Бабушкины сестры частенько вспоминали, что после смерти жены он стал часто выпивать, моя бабушка с ними этот разговор обычно не поддерживала. В Дубовой она жила рядом с отцом и старшим братом, и с какой-то особенной жалостью всегда говорила о своем отце.
… По возвращении из эмиграции, прожив положенную ссылку на целине в Новосибирской области, большая часть нашей родни осела в Бийске, в 150 километрах от Барнаула. Мне еще была неизвестна история моего прадеда, но как-то невыносимо удушающе на меня действовал Барнаул - впрочем, я и сейчас стараюсь долго там не задерживаться: меня там преследует запах смерти, от которого мне трудно дышать. Видимо, генетическая память всякий раз гонит меня из краевого центра.