Юлия Добровольская продолжение.
Продолжение беседы. Начало по ссылке
Испания - это до сих пор нерешенный вопрос. У меня есть тут друзья киношники, муж и жена, которые замучили меня - они хотят с моей помощью сделать фильм об Испании. Почему? Потому что они были где-то на фестивале и увидели фильм, в котором отдается должное, признается правота Франко. А поскольку они, как все итальянские интеллигенты, левые, они взыграли и решили сделать контр-фильм. У них есть знакомая, которая была в Испании, она им все расскажет! Они из меня вытащили всю душу, все книги, все. И не получается. Никак не получается. А знаете, почему не получается, главным образом? Потому, что рассказ надо начать с того, что Сталин хотел воспользоваться ситуацией, и сделать Испанию первой страной народной демократии. Это было так легко, потому что на него молились, он послал туда армию, он послал туда все, что хотел, и был уверен, что ему это удастся. Чудом Франко не пустил его. Но это я поняла у Оруэлла. А испанцы - писатели, режиссеры - все, кто берется за фильм об Испании, у них не поднимается рука написать, что они боролись за неправое дело. Тяжело. Прошло столько лет, а до сих пор честный художник не может это сделать. Потому что нельзя врать, чтобы получилось хорошо.
Иван Толстой: Книга Добровольской «Постскриптум» полна всевозможных жизненных историй, некоторые прямо просятся на экран. Ну, разве не захватывающий боевик можно было бы снять из такого рассказа о легендарном генерале Кампессино, герое, на которого хотел быть похожим каждый испанский мальчишка, герое, поселившимся после поражения республиканцев, в сталинской Москве.
Диктор: «Отель «Люкс» на ул. Горького 10, - общежитие Коминтерна, - опустел. Ни Тольятти, ни Долорес Ибаррури за своих не заступились. Спрашивается, что же могло ожидать в стране Советов такого своевольного вольнодумца, как Кампессино?!
Наверное, подумывая именно об этом, Илья Эренбург прозрачно намекнул ему - де, особенно не обольщайся, социализм пока только идея, - когда в апреле 1939 года они прогуливались вдвоем по палубе теплохода «Сибирь», увозившего из Гавра в Ленинград советских граждан и испанских коммунистов - военных, партийную и профсоюзную и номенклатуру. Больше никто не провозглашал « Nopasaran » или «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях».
Советские контрасты - зажравшаяся верхушка и нищее, полуголодное население, обшарпанные жилые дома - бросились в глаза Кампессино с первых шагов. Почему только ему одному торжественная встреча с речами и гимном? Почему другим запретили даже выходить из вагонов на станциях, по дороге в Москву? Где же они, свобода, равенство и братство - вожделенная социальная справедливость? В Москве его встречал сам Сталин с десятком приближенных. Визиты в ЦК, в Коминтерн, в Кремль. Звание почетного маршала СССР, орден Ленина. Добил его пантагрюэлевский прием в Кремле; по знаку вождя Хрущев пустился плясать гопака; любимое развлечение - чтобы каждый вельможный гость, выпив стакан водки до и после, прополз под столом длиной в десять метров.
С отвращением отшвырнув сапогом три или четыре стула, громко понося всех и вся, Кампессино бросился вон из зала. «Прочь отсюда, к себе в Испанию, в горы, зажечь Сопротивление!». Он еще не осознал, что железный занавес захлопнулся, что он в западне. Наивно надеялся, что Сталин ему поможет.
О том, что с Кампессино было на советской земле, мы узнаем из его автобиографии. Что в ней правда, а что нет, судить нам; у нас, проживших советскую жизнь, есть для этого мерило, знание, опыт и нюх.
Вместо Сопротивления в горах Испании Кампессино с далеко не уважаемыми им верноподданными генералами Листером и Модесто, метался как тигр в клетке, в правительственном доме отдыха Монино. В августе 1939 года их троих зачислили слушателями Военной академии им. Фрунзе, той самой, где профессорствовал комбриг Веков. Проучился Кампессино (под именем Петра Антоновича Комиссарова: секретность!) полтора года, нехотя, возмущался, что его стипендия - 1800 рублей, в то время, как месячный заработок рабочего - 300.
- Еще никто никогда не выигрывал войну по книгам, - продолжал анархиствовать он. Единственный, чьи лекции он слушал со вниманием, был генерал Жуков (они в чем-то родственные натуры).
Атмосфера вокруг Кампессино сгущается особенно после пакта с Гитлером, по поводу которого он, естественно, выражает недоумение. В это время на него обрушивается удар: советские товарищи сообщают ему (выдумывают), что Хуаны с детьми нет в живых, франкисты, якобы, ее забили камнями, а детей пристрелили. Кампессино еще больше обуреваем желанием быть там, в Испании, мстить, бороться.
В этом состоянии тяжелой депрессии его остановила у выхода из Академии 19-летняя Татьяна со словами восхищения и вопросом, хорошо ли она говорит по-испански: она учится на испанском отделении филфака МГУ. Первая его мысль - что ее подослали. Но одиночество, душевная рана - благодатная почва, чтобы отмахнуться от сомнений, сблизиться, закрыть глаза на то, что Татьяна - генеральская дочь, правоверная комсомолка. Через два месяца они поженились. А тучи над головой Кампессино все сгущались. Настал день, когда два энкаведешника отвезли его в Коминтерн, где состоялся «суд чести». Свидетелями обвинения выступали Листер, Модесто и Долорес Ибаррури, состав преступления - анархизм, троцкизм, полное непонимание идей марксизма-коммунизма. Припомнили ему и антипартийное поведение на банкете в Кремле. Последовали исключения из Академии и арест, Лубянка. Татьяна, которая ждала ребенка, через подругу - дочь Сталина Светлану, устроила мужу встречу с Калининым; тот промямлил, что разберется, но стало не до того: 22 июня 1941 года Гитлер напал на СССР.
Во время перевозки заключенных в другую тюрьму Кампессино бежал, смешался с толпой, сел на поезд и уехал в Ташкент. Его обнаружили и сослали в далекий Коканд, где свирепствовала эпидемия тифа. Туда к нему приехала верная жена Татьяна с полуторагодовалым Мануэлем (так звали и сына Кампессино и Хуаны). Мальчик заразился тифом и умер. Несчастье еще больше их сблизило, но Татьяне пришлось вернуться в Москву. Добыв себе фальшивый паспорт, Кампессино предпринимает немыслимую проездку: Коканд - Самарканд - Ашхабад - Красноводск - Москва, дважды выходя из безвыходного положения с помощью своей, привезенной ему женой фотографии в советском генеральском мундире. В Москве идти домой опасно, он ночует на набережной Москвы-реки или у проституток. Наконец, решает объявиться - пойти к секретарю испанской компартии Хосе Диасу. От его секретарши он узнает, что Диас в 42-м году был ликвидирован - вступился за своих и в эвакуации, в Тбилиси, его выбросили из окна, инсценировав самоубийство. Кампессино пишет письмо Сталину: «Если я предатель, пусть меня расстреляют, но я солдат, в идеологических тонкостях не разбираюсь, - дайте мне возможность сражаться».
И со спокойной душой пошел домой, к жене и дочке Валентине, родившейся за двадцать дней до этого. Снова арест, та же Лубянка. Ежедневные допросы по шестнадцать часов; силам, казалось, пришел конец, но Кампессино не подписал ни одного протокола. И вдруг его выпускают: это что-то подозрительно. «Небось рассчитывают, что я наведу их на сообщников, - прикидывает он, - или сработали хлопоты Татьяны?». За ним ходят по пятам, он опять живет в Москве как бомж. Ему видится только один выход: попроситься на прием к генералу Жукову.
- Имей терпение, еще не время, Испания подождет, - увещевал его Жуков.
В тот же день Кампессино связался с двумя друзьями-летчиками Кампильо и Лоренте, те добыли три мундира офицеров НКВД - выторговали у жен. Втроем они едут в Баку, добираются до Ашхабада, цель - Иран.
30 августа они перешли иранскую границу, но Кампильо, повредивший ногу, не может идти дальше, просит товарищей бросить его, Кампессино взваливает его себе на спину, идут дальше; в иранских деревнях им охотно дают приют, Кампильо все же не выдержал, откололся.
В Тегеране Кампессино и Лоренте сдались англичанам, те рассказу Кампессино не поверили - заподозрили в них советских шпионов. С октября 1944 до января 1945 снова в тюрьме, на сей раз для установления личности. Удостоверившись, что беглец - действительно Валентин Гонсалес, англичане, однако, не поверили, что он порвал с коммунистами.
Во время прогулки с тюремном дворе Кампессино и Лоренте напали на охрану, вырвались и с тяжелыми ножевыми ранами всю ночь шли на юг, к Ираку. 5 февраля наткнулись на советский патруль. Обратный путь: Тбилиси-Москва в телячьем вагоне, битком набитом заключенными, без еды, без воды. Лубянка, Бутырки, пересыльная тюрьма на Красной Пресне и лагерь - шахта в Воркуте. Барак и в нем доходяги, живые трупы. Выход Кампессино видит в одном: становится шахтером-стахановцем. НКВД не верит в его «перековку». Год спустя - катастрофа: обвал в шахте, у Кампессино поврежден позвоночник, изранены ноги. Медицинскую комиссию возглавляет женщина-врач, лейтенант НКВД; она освобождает Кампессино на полгода от тяжелых работ и, подлечив, приспосабливает себе в любовники. «В ней не было ничего человеческого», - вспоминает он. Награда - ссылка в теплые края. В июне 1947 года Кампессино отправляют из Воркуты в Самарканд. Новый срок он отбывает в лагере в Ашхабаде, работает в «доме смерти» - бараке для умирающих - могильщиком. Спас лагерный врач - немец, бывший летчик, воевавший в Испании в нацистском «легионе Кондор».
- Мы тебя очень уважали, - признается он бывшему врагу.
Растрогались и побратались.
Но вот 6 декабря 1948 года, ночью, страшной силы землетрясение - бараки рухнули. Друг-узбек Ахмед предупреждает:
- Не шевелись, живых придут добивать.
На рассвете они выбрались из под развалин и трупов и пошли к иранской границе. Знавший туркменский язык Ахмед добывал пропитание, одежду. Его убил советский снайпер. В Тегеран Кампессино пришел один. Там теперь были американцы, они ему поверили. Врачам американского госпиталя понадобилось три месяца, чтобы вернуть его к жизни.
Каир. Германия. Италия. Франция. «Товарищи» всюду встречают выступления Кампессино в штыки: лож, клевета на страну социализма. В 1950-м он - свидетель на процессе Давида Руссе, аналогичном процессу Кравченко.
- Знаете ли вы, что в конце 1948 года в Советском Союзе было 20 миллионов заключенных? Вы на СССР молитесь, а это самая гигантская тюрьма в мире!
Ему не верили, иронически улыбались: «Бред!».
До самой смерти Франко в 75-м году Кампессино перебивался каменщиком во французском городе Метце. Когда его сыну Мануэлю в Мадриде попалась на глаза газета со статьей о проживающем в Метце Кампессино, они, всей семьей, решили: самозванец. Все-таки дочь поехала удостовериться, нет ли у самозванца татуировки, описанной мамой. Татуировка оказалась на месте, и семья воссоединилась.
Мне больше не довелось видеть Кампессино, а могла бы: я на свободе, в Италии, с ноября 1982 года, он умер в октябре 1983 (в 78 лет)».
Иван Толстой: Юлия Абрамовна, как вы преподавательски решаете проблему тупых учеников?
Юлия Добровольская: У меня был такой случай.
В Венецианском университете была такая девушка Франческа, которая должна была написать, она сама выбрала тему дипломной работы, «Чуковский- переводчик». Руководительница у нее была Клара Страда, жена Витторио, мы вместе работали. И Клара была в изнеможении от этой Франчески: «Она не умеет писать по-итальянски, это дохлый номер, она не напишет». И тогда мне мои коллеги сказали, что ее жалко, хорошая девушка, из семьи, где не было ни одной книги никогда. Они были шелкопряды. Есть такая в Ломбардии категория трудящихся. Вот эти шелкопряды отдали дочку на филфак в надежде, что у них в семье появится доктор, ученая с высшим образованием. У нее, например, никогда не было денег, чтобы съездить в Россию, чтобы немножко подучиться. Но она сдалась, когда Клара ее раскритиковала, и решила бросить. Тупая, и ничего не поделаешь. Но коллеги меня попросили взять ее у Клары и попробовать с ней поработать.
Пришла ко мне Франческа со своим женихом, у которого дело, он делает матрасы, и тоже ужасно хочет, чтобы его невеста была с высшим образованием. Причем они сообразительные, они такие оборотистые, это настоящие итальянские мелкие предприниматели, это замечательная категория. Но им хочется выйти в люди. И Франческа, если бы она стала работать, я не знаю, что с ней стало, я ее давно не видела, но интеллигентный труд - это полное безденежье. Она пришла, и я ей сказала: «Ну вот, смотри, ты писать не умеешь, но ты можешь научиться. Ты согласна долго и напряженно работать?». Согласна. Она собралась бросать университет. Тогда я ей дала «Утопию у власти» и еще парочку книг по истории, потом я ей дала список работ по истории литературы. В общем, это была такая куча книг, на которую нужно было потратить минимум 6-8 месяцев. Три из них были по-русски - это было ей не под силу. Потом она пришла и, почти плача, сказала мне: «Зачем же я училась в университете? Тому, чему мне надо было научиться, никто меня не учил». Я же не могу менять программы и говорить им, как надо. Для того, чтобы написать о Чуковском, надо было знать, что было до. Она грызла гранит науки, наверное, года полтора, перечитала уйму книг, законспектировала их, ходила ко мне. А потом она стала писать. И я поняла, что ей надо прочитать, как роман, итальянскую грамматику, особенно синтаксис. Она была ужасно огорчена, потому что она думала, что она все одолела. Я говорю: «Нет, поделай упражнения». Потом она написала мне сочинение, и я поняла, что в тот момент, когда у нее появились свои мысли и уверенность в том, что она знает, о чем она пишет, она стала лучше писать.
Я ей дала идею сравнить перевод сказки, который сделал на русский язык Чуковский и итальянский переводчик, чтобы она сравнила два перевода - на русский и на итальянский. Она, к этому времени, уже была влюблена в Корнея Ивановича. Она раздраконила этого несчастного итальянца, раскритиковала его. Потом я ей дала идею использовать каким-нибудь образом «Чукоккалу». Что она сделала? Она узнала, сколько членов комиссии, и для каждого сделала экстракт из «Чукоккалы», объяснила, что это такое, потому что в Италии ничего не знали о Чуковском. В общем, она с блеском защитила дипломную работу, и была счастливым человеком. Это этап жизни, это не просто школьная работа. Она совершенно по-другому стала книги читать, стала фильмы смотреть. Она повзрослела. Она не жила в Милане, она жила где-то на озерах, когда она приезжала, она чем-нибудь хвасталась. Например, что она перевела «Мойдодыра» на итальянский язык, сама сделала иллюстрации, сама сделала эту книжечку на компьютере и раздарила в соседние детские сады. Чем бы она ни занималась теперь, она уже нестоящий человек, она теперь осмысленно живет.
Иван Толстой: Это было где, в Белых столбах? Где вы смотрели?
Юлия Добровольская: Из Белых столбов привозили соответствующую катушку в Комитет по кинематографии. И там я смотрела. Дело в том, что это были фильмы, которые надо было покупать. А у советской власти никогда не было денег на такие вещи. Легче украсть.
Иван Толстой: Я продолжаю разговор с литературоведом Мариэттой Чудаковой. Мариэтта Омаровна, какое значение в хрущевско-брежневские годы имело вот это сопротивление гуманитариев? Ведь никакой реальной властью они не обладали?
Мариэтта Чудакова: Вы знаете, извините за самоцитацию, я написала большое предисловие к книге мемуаров Сары Владимировны Житомирской, под началом которой я 13 лет работала в Отделе рукописей, и назвала его, выразив там свою давнюю, лет семь назад сформировавшуюся мысль, «Роль личностей в истории России ХХ века». Я считаю, что наше время, наш ХХ век российский, резко изменил отношение к роли личности в истории. Я считаю, что личности Николая Второго, Ленина и Сталина сыграли огромную роль в истории России ХХ века. А не то, что, как многие историки до сих пор считают, что если бы не Наполеон, на его бы месте был бы другой. Где-то, может быть, это и так, я не историк Франции, но в России ХХ века я точно знаю, что очень многое зависело от свойств личности.
И вторая мысль о том, что огромное значение в этом тоталитарном обществе, то более сильном (при Сталине), то с ослабленной тоталитарной составляющей, но все равно имеющейся налицо до конца советской власти, до августа 91-го года, огромную роль играли личности. Не только на воле, но даже в камере и, даже, в тех камерах, откуда их уводили на расстрел. И сохранилось множество свидетельств о том, как разговоры с замечательными нашими людьми, которых, как собак, перестреляли, имели порой значение на всю жизнь, давали человеку какое-то направление, вектор и шкалу ценностей. А уж тем более на воле такие люди, как Юля, конечно, воздействовали и на людей, и на некоторые просто гуманитарные действия сами по себе. Не говоря о том, что она, как специалист, сыграла немалую роль. Ведь это не шутка, что ее «Практический курс итальянского языка» 64-го года бесконечно пиратски и по всякому переиздается. Я начала его читать, едучи на поезде по Европе, несколько лет назад с Александром Павловичем Чудаковым - мы ехали вместе с Италию. Он потом удивился, что я читала, читала и кое-как заговорила в Италии. То есть, ее курс просто потрясающе написан. Он просто человеку укладывает в голову язык, так сказать, виток за витком. Она, помимо всего прочего, прекрасный специалист. И ее словарю русско-итальянскому и итало-русскому равного нет и по русским эквивалентам, которые даны к итальянским словам, и по огромности вовлечения словарного состава до самого сегодняшнего дня. Я с ней не раз на эти темы говорила, видела ее направление работы. Он просто не имеет себе равных, его можно листать как книжку. Как мне сказала одна из наших филологов, знатоков итальянского языка: «Я его читаю, как книгу».
Иван Толстой: Юлия Абрамовна, как вы теперь осмысляете вашу Испанию?
Юлия Добровольская: Вы должны иметь в виду, прежде всего, что у нас были сильно промытые мозги. В данном случае, наша увлеченность испанскими событиями - это был такой юношеский, молодежный энтузиазм, романтизм, уверенность, что существует добро и зло, и надо идти и защищать поруганное добро. Не хватало житейского опыта, ума, культуры для того, чтобы разобраться на месте, что происходит. Потому что если тебе рассказывают, что какие-то отряды молодых коммунистов ворвались в женский монастырь, изнасиловали монахинь, подожгли и все сожгли дотла, можно это воспринимать как хулиганство, как бандитизм, но когда наслаиваются такого рода рассказы, то даже в таком промытом сознании возникает недоумение. А дальше дело не идет. Потому что мы были оторваны от культуры, мы же ничего никогда не читали. Я, например, будучи в Испании, ничего не знала о беженцах, о перебежчиках, о той литературе, которую они к этому времени создали. До нас это совершенно не доходило. Стало быть, мое созревание и осмысление Испании было пост-фактум, много времени спустя. Потом я занялась своими делами, надо было кончать университет, надо было работать, веселиться, ходить на свидания.
Испания - это до сих пор нерешенный вопрос. У меня есть тут друзья киношники, муж и жена, которые замучили меня - они хотят с моей помощью сделать фильм об Испании. Почему? Потому что они были где-то на фестивале и увидели фильм, в котором отдается должное, признается правота Франко. А поскольку они, как все итальянские интеллигенты, левые, они взыграли и решили сделать контр-фильм. У них есть знакомая, которая была в Испании, она им все расскажет! Они из меня вытащили всю душу, все книги, все. И не получается. Никак не получается. А знаете, почему не получается, главным образом? Потому, что рассказ надо начать с того, что Сталин хотел воспользоваться ситуацией, и сделать Испанию первой страной народной демократии. Это было так легко, потому что на него молились, он послал туда армию, он послал туда все, что хотел, и был уверен, что ему это удастся. Чудом Франко не пустил его. Но это я поняла у Оруэлла. А испанцы - писатели, режиссеры - все, кто берется за фильм об Испании, у них не поднимается рука написать, что они боролись за неправое дело. Тяжело. Прошло столько лет, а до сих пор честный художник не может это сделать. Потому что нельзя врать, чтобы получилось хорошо.
Иван Толстой: Книга Добровольской «Постскриптум» полна всевозможных жизненных историй, некоторые прямо просятся на экран. Ну, разве не захватывающий боевик можно было бы снять из такого рассказа о легендарном генерале Кампессино, герое, на которого хотел быть похожим каждый испанский мальчишка, герое, поселившимся после поражения республиканцев, в сталинской Москве.
Диктор: «Отель «Люкс» на ул. Горького 10, - общежитие Коминтерна, - опустел. Ни Тольятти, ни Долорес Ибаррури за своих не заступились. Спрашивается, что же могло ожидать в стране Советов такого своевольного вольнодумца, как Кампессино?!
Наверное, подумывая именно об этом, Илья Эренбург прозрачно намекнул ему - де, особенно не обольщайся, социализм пока только идея, - когда в апреле 1939 года они прогуливались вдвоем по палубе теплохода «Сибирь», увозившего из Гавра в Ленинград советских граждан и испанских коммунистов - военных, партийную и профсоюзную и номенклатуру. Больше никто не провозглашал « Nopasaran » или «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях».
Советские контрасты - зажравшаяся верхушка и нищее, полуголодное население, обшарпанные жилые дома - бросились в глаза Кампессино с первых шагов. Почему только ему одному торжественная встреча с речами и гимном? Почему другим запретили даже выходить из вагонов на станциях, по дороге в Москву? Где же они, свобода, равенство и братство - вожделенная социальная справедливость? В Москве его встречал сам Сталин с десятком приближенных. Визиты в ЦК, в Коминтерн, в Кремль. Звание почетного маршала СССР, орден Ленина. Добил его пантагрюэлевский прием в Кремле; по знаку вождя Хрущев пустился плясать гопака; любимое развлечение - чтобы каждый вельможный гость, выпив стакан водки до и после, прополз под столом длиной в десять метров.
С отвращением отшвырнув сапогом три или четыре стула, громко понося всех и вся, Кампессино бросился вон из зала. «Прочь отсюда, к себе в Испанию, в горы, зажечь Сопротивление!». Он еще не осознал, что железный занавес захлопнулся, что он в западне. Наивно надеялся, что Сталин ему поможет.
О том, что с Кампессино было на советской земле, мы узнаем из его автобиографии. Что в ней правда, а что нет, судить нам; у нас, проживших советскую жизнь, есть для этого мерило, знание, опыт и нюх.
Вместо Сопротивления в горах Испании Кампессино с далеко не уважаемыми им верноподданными генералами Листером и Модесто, метался как тигр в клетке, в правительственном доме отдыха Монино. В августе 1939 года их троих зачислили слушателями Военной академии им. Фрунзе, той самой, где профессорствовал комбриг Веков. Проучился Кампессино (под именем Петра Антоновича Комиссарова: секретность!) полтора года, нехотя, возмущался, что его стипендия - 1800 рублей, в то время, как месячный заработок рабочего - 300.
- Еще никто никогда не выигрывал войну по книгам, - продолжал анархиствовать он. Единственный, чьи лекции он слушал со вниманием, был генерал Жуков (они в чем-то родственные натуры).
Атмосфера вокруг Кампессино сгущается особенно после пакта с Гитлером, по поводу которого он, естественно, выражает недоумение. В это время на него обрушивается удар: советские товарищи сообщают ему (выдумывают), что Хуаны с детьми нет в живых, франкисты, якобы, ее забили камнями, а детей пристрелили. Кампессино еще больше обуреваем желанием быть там, в Испании, мстить, бороться.
В этом состоянии тяжелой депрессии его остановила у выхода из Академии 19-летняя Татьяна со словами восхищения и вопросом, хорошо ли она говорит по-испански: она учится на испанском отделении филфака МГУ. Первая его мысль - что ее подослали. Но одиночество, душевная рана - благодатная почва, чтобы отмахнуться от сомнений, сблизиться, закрыть глаза на то, что Татьяна - генеральская дочь, правоверная комсомолка. Через два месяца они поженились. А тучи над головой Кампессино все сгущались. Настал день, когда два энкаведешника отвезли его в Коминтерн, где состоялся «суд чести». Свидетелями обвинения выступали Листер, Модесто и Долорес Ибаррури, состав преступления - анархизм, троцкизм, полное непонимание идей марксизма-коммунизма. Припомнили ему и антипартийное поведение на банкете в Кремле. Последовали исключения из Академии и арест, Лубянка. Татьяна, которая ждала ребенка, через подругу - дочь Сталина Светлану, устроила мужу встречу с Калининым; тот промямлил, что разберется, но стало не до того: 22 июня 1941 года Гитлер напал на СССР.
Во время перевозки заключенных в другую тюрьму Кампессино бежал, смешался с толпой, сел на поезд и уехал в Ташкент. Его обнаружили и сослали в далекий Коканд, где свирепствовала эпидемия тифа. Туда к нему приехала верная жена Татьяна с полуторагодовалым Мануэлем (так звали и сына Кампессино и Хуаны). Мальчик заразился тифом и умер. Несчастье еще больше их сблизило, но Татьяне пришлось вернуться в Москву. Добыв себе фальшивый паспорт, Кампессино предпринимает немыслимую проездку: Коканд - Самарканд - Ашхабад - Красноводск - Москва, дважды выходя из безвыходного положения с помощью своей, привезенной ему женой фотографии в советском генеральском мундире. В Москве идти домой опасно, он ночует на набережной Москвы-реки или у проституток. Наконец, решает объявиться - пойти к секретарю испанской компартии Хосе Диасу. От его секретарши он узнает, что Диас в 42-м году был ликвидирован - вступился за своих и в эвакуации, в Тбилиси, его выбросили из окна, инсценировав самоубийство. Кампессино пишет письмо Сталину: «Если я предатель, пусть меня расстреляют, но я солдат, в идеологических тонкостях не разбираюсь, - дайте мне возможность сражаться».
И со спокойной душой пошел домой, к жене и дочке Валентине, родившейся за двадцать дней до этого. Снова арест, та же Лубянка. Ежедневные допросы по шестнадцать часов; силам, казалось, пришел конец, но Кампессино не подписал ни одного протокола. И вдруг его выпускают: это что-то подозрительно. «Небось рассчитывают, что я наведу их на сообщников, - прикидывает он, - или сработали хлопоты Татьяны?». За ним ходят по пятам, он опять живет в Москве как бомж. Ему видится только один выход: попроситься на прием к генералу Жукову.
- Имей терпение, еще не время, Испания подождет, - увещевал его Жуков.
В тот же день Кампессино связался с двумя друзьями-летчиками Кампильо и Лоренте, те добыли три мундира офицеров НКВД - выторговали у жен. Втроем они едут в Баку, добираются до Ашхабада, цель - Иран.
30 августа они перешли иранскую границу, но Кампильо, повредивший ногу, не может идти дальше, просит товарищей бросить его, Кампессино взваливает его себе на спину, идут дальше; в иранских деревнях им охотно дают приют, Кампильо все же не выдержал, откололся.
В Тегеране Кампессино и Лоренте сдались англичанам, те рассказу Кампессино не поверили - заподозрили в них советских шпионов. С октября 1944 до января 1945 снова в тюрьме, на сей раз для установления личности. Удостоверившись, что беглец - действительно Валентин Гонсалес, англичане, однако, не поверили, что он порвал с коммунистами.
Во время прогулки с тюремном дворе Кампессино и Лоренте напали на охрану, вырвались и с тяжелыми ножевыми ранами всю ночь шли на юг, к Ираку. 5 февраля наткнулись на советский патруль. Обратный путь: Тбилиси-Москва в телячьем вагоне, битком набитом заключенными, без еды, без воды. Лубянка, Бутырки, пересыльная тюрьма на Красной Пресне и лагерь - шахта в Воркуте. Барак и в нем доходяги, живые трупы. Выход Кампессино видит в одном: становится шахтером-стахановцем. НКВД не верит в его «перековку». Год спустя - катастрофа: обвал в шахте, у Кампессино поврежден позвоночник, изранены ноги. Медицинскую комиссию возглавляет женщина-врач, лейтенант НКВД; она освобождает Кампессино на полгода от тяжелых работ и, подлечив, приспосабливает себе в любовники. «В ней не было ничего человеческого», - вспоминает он. Награда - ссылка в теплые края. В июне 1947 года Кампессино отправляют из Воркуты в Самарканд. Новый срок он отбывает в лагере в Ашхабаде, работает в «доме смерти» - бараке для умирающих - могильщиком. Спас лагерный врач - немец, бывший летчик, воевавший в Испании в нацистском «легионе Кондор».
- Мы тебя очень уважали, - признается он бывшему врагу.
Растрогались и побратались.
Но вот 6 декабря 1948 года, ночью, страшной силы землетрясение - бараки рухнули. Друг-узбек Ахмед предупреждает:
- Не шевелись, живых придут добивать.
На рассвете они выбрались из под развалин и трупов и пошли к иранской границе. Знавший туркменский язык Ахмед добывал пропитание, одежду. Его убил советский снайпер. В Тегеран Кампессино пришел один. Там теперь были американцы, они ему поверили. Врачам американского госпиталя понадобилось три месяца, чтобы вернуть его к жизни.
Каир. Германия. Италия. Франция. «Товарищи» всюду встречают выступления Кампессино в штыки: лож, клевета на страну социализма. В 1950-м он - свидетель на процессе Давида Руссе, аналогичном процессу Кравченко.
- Знаете ли вы, что в конце 1948 года в Советском Союзе было 20 миллионов заключенных? Вы на СССР молитесь, а это самая гигантская тюрьма в мире!
Ему не верили, иронически улыбались: «Бред!».
До самой смерти Франко в 75-м году Кампессино перебивался каменщиком во французском городе Метце. Когда его сыну Мануэлю в Мадриде попалась на глаза газета со статьей о проживающем в Метце Кампессино, они, всей семьей, решили: самозванец. Все-таки дочь поехала удостовериться, нет ли у самозванца татуировки, описанной мамой. Татуировка оказалась на месте, и семья воссоединилась.
Мне больше не довелось видеть Кампессино, а могла бы: я на свободе, в Италии, с ноября 1982 года, он умер в октябре 1983 (в 78 лет)».
Иван Толстой: Юлия Абрамовна, как вы преподавательски решаете проблему тупых учеников?
Юлия Добровольская: У меня был такой случай.
В Венецианском университете была такая девушка Франческа, которая должна была написать, она сама выбрала тему дипломной работы, «Чуковский- переводчик». Руководительница у нее была Клара Страда, жена Витторио, мы вместе работали. И Клара была в изнеможении от этой Франчески: «Она не умеет писать по-итальянски, это дохлый номер, она не напишет». И тогда мне мои коллеги сказали, что ее жалко, хорошая девушка, из семьи, где не было ни одной книги никогда. Они были шелкопряды. Есть такая в Ломбардии категория трудящихся. Вот эти шелкопряды отдали дочку на филфак в надежде, что у них в семье появится доктор, ученая с высшим образованием. У нее, например, никогда не было денег, чтобы съездить в Россию, чтобы немножко подучиться. Но она сдалась, когда Клара ее раскритиковала, и решила бросить. Тупая, и ничего не поделаешь. Но коллеги меня попросили взять ее у Клары и попробовать с ней поработать.
Пришла ко мне Франческа со своим женихом, у которого дело, он делает матрасы, и тоже ужасно хочет, чтобы его невеста была с высшим образованием. Причем они сообразительные, они такие оборотистые, это настоящие итальянские мелкие предприниматели, это замечательная категория. Но им хочется выйти в люди. И Франческа, если бы она стала работать, я не знаю, что с ней стало, я ее давно не видела, но интеллигентный труд - это полное безденежье. Она пришла, и я ей сказала: «Ну вот, смотри, ты писать не умеешь, но ты можешь научиться. Ты согласна долго и напряженно работать?». Согласна. Она собралась бросать университет. Тогда я ей дала «Утопию у власти» и еще парочку книг по истории, потом я ей дала список работ по истории литературы. В общем, это была такая куча книг, на которую нужно было потратить минимум 6-8 месяцев. Три из них были по-русски - это было ей не под силу. Потом она пришла и, почти плача, сказала мне: «Зачем же я училась в университете? Тому, чему мне надо было научиться, никто меня не учил». Я же не могу менять программы и говорить им, как надо. Для того, чтобы написать о Чуковском, надо было знать, что было до. Она грызла гранит науки, наверное, года полтора, перечитала уйму книг, законспектировала их, ходила ко мне. А потом она стала писать. И я поняла, что ей надо прочитать, как роман, итальянскую грамматику, особенно синтаксис. Она была ужасно огорчена, потому что она думала, что она все одолела. Я говорю: «Нет, поделай упражнения». Потом она написала мне сочинение, и я поняла, что в тот момент, когда у нее появились свои мысли и уверенность в том, что она знает, о чем она пишет, она стала лучше писать.
Я ей дала идею сравнить перевод сказки, который сделал на русский язык Чуковский и итальянский переводчик, чтобы она сравнила два перевода - на русский и на итальянский. Она, к этому времени, уже была влюблена в Корнея Ивановича. Она раздраконила этого несчастного итальянца, раскритиковала его. Потом я ей дала идею использовать каким-нибудь образом «Чукоккалу». Что она сделала? Она узнала, сколько членов комиссии, и для каждого сделала экстракт из «Чукоккалы», объяснила, что это такое, потому что в Италии ничего не знали о Чуковском. В общем, она с блеском защитила дипломную работу, и была счастливым человеком. Это этап жизни, это не просто школьная работа. Она совершенно по-другому стала книги читать, стала фильмы смотреть. Она повзрослела. Она не жила в Милане, она жила где-то на озерах, когда она приезжала, она чем-нибудь хвасталась. Например, что она перевела «Мойдодыра» на итальянский язык, сама сделала иллюстрации, сама сделала эту книжечку на компьютере и раздарила в соседние детские сады. Чем бы она ни занималась теперь, она уже нестоящий человек, она теперь осмысленно живет.
Оригинал записи опубликован на сайте LARIOarea.com Вы можете прокомментировать здесь или там