(no subject)
варнинг как всегда: мерисья, нувыпонели.
варнинг №2: возможно наличие нестыковок с предыдущими текстами,
выловить блох не успела, половлю позже, когда отлежится нужное время.
варнинг№3: очень много текста. в этот раз и правда очень много.
Праздник какой-то в городе, все увешано флагами, флажками, гирляндочками, на летниках кафешек к выходным доставили лишних столиков, утрамбовав посетителей поплотней друг к другу, маршрутные такси ленточек на зеркала нацепляли, лоточников откуда-то набежало, на каждом углу торгуют мороженым, пирожками, хот-догами и разливным пивом, бродят какие-то ростовые куклы, какие-то клоуны с воздушными шариками - всеобщее гуляние и веселье, в общем.
Мане пиво и воздушные шарики не положены, Маня работает, и именно за это ей сегодня больше всего и обидно - всех по домам отпустили пораньше, все жизни радуются, а она, выходит, мимо пролетает.
Ближе к центральной площади лоточников становится еще больше, а вот гуляющих наоборот, меньше почем-то. «Видно, все уже потихонечку туда, к сцене стекаются», - решает Маня, смотрит на часы и начинает шагать быстрее. Получается паршиво, не слишком-то ускоришься, на каблуках-то.
Совсем уж недалеко, в нескольких кварталах от места встречи, в скверике, Маня цепляется взглядом за большую компанию байкеров. Толпа здоровенных мужиков составляет рядочком свои железные чудовища, снимает что-то с седел, один, особенно огромный и бородатый, цепляет к поясу на толстую цепочку бейсбольную биту, другой хвастается третьему кастетами. А вот командует ими, похоже, самый невыразительный, по худобе судя, может быть, даже девка, рассмотреть точнее не получается, потому что существо сидит на своем мотоцикле боком, спиной к Мане, да еще и капюшон толстовки на голову натянуло. Оно что-то вещает, отсюда, с улицы, через гул не разобрать что именно, размахивает руками, а вся кодла, похоже, внимательно прислушивается.
Маня оглядывается по сторонам в поисках каких-нибудь ППСников, которых о гоп-компании стоило бы предупредить, явно ведь собираются какое-то побоище устроить, но с удивлением не видит в ближайшем доступе ни одного патруля. Странно, обычно на любых народных гуляниях они, родимые, только и вьются вокруг, куда ни плюнь - только одна форма везде, а тут ни одного, как провалились, честное слово. Ну и ладно. Сами разберутся, нечего в чужие дела лезть.
Маня покупает в ближайшей полосатой палатке пирожок с вишнями и стаканчик отвратительного жидкого кофе, вместо обеда, который она благополучно прогуляла уже, и выбрасывает из головы все мысли о патрулях и байкерах. О работе думать надо, у нее тут не праздник, у нее там, на площади среди звукарей важный свидетель, которого, почему-то, требуется опросить вот прямо срочно сегодня. Ничего сложного, даже такой стажер, как она, справится: задать три вопроса, записать три ответа на диктофон, расшифровать и отправить шефу вместе с записью, и все, можно свободно гулять вместе со всеми, два выходных впереди.
Толпа на площади гудит как растревоженное осиное гнездо, локальная такая толпа вокруг высокой сцены - по краям посвободнее, пустовато даже как-то.
Маня достает из сумочки зеркальце, обновляет помаду, поправляет стрижку, одергивает юбку, вешает сумку через плечо, а то знаем мы эти ваши толпы, сдернут и поминай как звали, а там и телефон, и диктофон рабочий, и документы, и деньги еще в кошельке оставались. «Ну давай, - уговаривает она себя, - всего-то тебе и надо метров триста по этой давке прошагать, задать свои вопросы, а там назад можно и за сценой, и дворами, там людей меньше».
Маня решительно шагает в сторону сцены, сначала просто обходит отдельные группки, потом толпа становится плотнее, ей приходится протискиваться, бормотать под нос извинения, наступая на чужие ноги, а порой и просить подвинуться. Мрачные суровые мужики смотрят на нее сверху вниз, сначала удивленно, потом слегка презрительно, но дорогу уступают, и на том спасибо.
Вначале ее слегка напрягает, что она не видит вокруг ни принарядившихся женщин, ни семей с детьми, только мужчин, и всех каких-то не мелких, со своим росточком в метр с кепкой - даже плюс каблуки - она чувствует себя среди них дюймовочкой в вековом лесу; потом она думает, что концерт, наверное, будет только ближе к вечеру, а сейчас начнется какая-нибудь говорильня, агитация, не то политическая, не то очередное «голосуйте за постройку химзавода на месте гидропарка», а кто ж таскает с собой детей или подруг непотребства такие слушать, вот концерт - другое дело, значит, к вечеру и подтянутся.
А вот и со сцены какой-то дядька распинаться начал, завел речь, можно, конечно, прислушаться и понять о чем, но Мане это совсем не интересно, потому что толпа тут же начинает колыхаться, перемещаться, где-то впереди начинается гул и гомон, тревожный и неприятный. Кто-то, настырно пропихиваясь вперед, нахально работает локтями и больно толкает ее в бок, Маня спотыкается, налетает на стоящего рядом мужчину, шепчет извинения, но он не слышит через шум, конечно же, сосредоточенно выискивая кого-то в толпе впереди, там, где монотонный гул уже постепенно распадается на отдельные невнятные выкрики, а мерное движение превращается в распространяющийся от сцены хаос.
Маня понимает, что надо бы быстро бросать все и выбираться, пока еще не началось, вот только двигаться поперек потока у нее уже не получается, толпа тащит ее за собой туда, где, судя по звукам, уже завязалась драка, которая очень скоро дотянется и сюда, и тогда ей, как маленькой и незаметной очень и очень не поздоровится, просто не заметят, как сомнут.
Маня мечется, нервничает и пытается выбраться, но сзади только напирают плотной стенкой, и вежливо пропускать ее уже никто не собирается, только толкаются и топчутся по ногам со всех сторон, и именно сейчас она проклинает свое утреннее решение выгулять на работу костюм и каблуки, какие-нибудь теннисные тапочки или кроссовки сейчас бы пригодились, на ногах, по крайней мере, было бы легче держаться.
Кого-то с хэканьем бьют уже совсем рядом, Маня в панике кидается в случайно приоткрывшийся проход между людьми, и, естественно, именно сейчас каблуки ее и подводят, неловко наступившая на незаметный мусор нога подламывается, и она падает на четвереньки, больно ударившись коленями и ладонями. «Хорошо, что сумка через плечо висит, сейчас бы уронила», - глупо и не вовремя думает она. Подняться не дают, пинают в бока, спотыкаются об нее, сразу же снова сбивают на землю, просто не обращая внимания на то, что там под ногами копошится; со сцены все еще фоном несется размеренный голос что-то втолковывающего человека, и от этого становится особенно страшно.
«Все. Сейчас затопчут, и все», - думает Маня, в очередной раз безуспешно пытаясь подняться, но «всё» откладывается, внезапно приходит спасение, чья-то рука сгребает ее за воротник блузки и пиджака, резким рывком вздергивает на ноги, потом, не давая даже опомниться, перехватывает за талию и вскидывает на плечо. Перед Маниным лицом оказывается край потертой кожанки, за ним - ноги в застиранных черных джинсах.
- Держись там, - не оборачиваясь, перекрикивает ревущую толпу неожиданный спаситель и продирается сквозь толпу, одной рукой придерживая ее за ноги, а другой щедро раздавая тычки и тумаки тем, кто не сразу хочет уступить дорогу. Маня вцепляется обеими руками в край куртки, а потом, нащупав под ней пояс, и в него, так надежнее. «Как неловко, - все еще невпопад думает она, - вишу тут жопой кверху, а я ведь в юбке, и колготки порвались. Совсем неловко».
Мысли о том, что в этой вот бойне (а судя по мелькающим лицам, телам и слышащимся крикам, здесь и сейчас начинается именно что бойня) можно было бы и погибнуть - и дело уже к тому шло, оказаться в любой, даже мирной толпе, не говоря уж о дерущейся и агрессивной, под ногами у людей всегда опасно - отходят на второй план, и Маня замирает, как новорожденный котенок, которого тащит за шкирку мама-кошка, и думает только о том, как бы удержаться, потому что падать туда вот опять под ноги, да еще и вниз головой, ей совсем не хочется.
Когда толпа чуть редеет, ее спаситель переходит на бег, тяжелый и небыстрый, Маня все-таки, как ни крути, не котенок, а бежать с таким грузом, еще и лавируя между агрессивными, хаотически перемещающимися людьми, совсем не легко.
Откуда-то справа - Мане не видно откуда, ей видно сейчас только асфальт да мелькающие ноги - в плечо несущему ее человеку приходится сильный удар, его разворачивает на месте, он спотыкается, отпускает руки, падает на одно колено, упираясь ладонями в землю. Маня визжит, и, в страхе, с удвоенной силой цепляется в пояс и даже, кажется, в бока своему спасителю. Тот мотает головой, задевая Манино лицо раньше скрытым под слетевшим от удара капюшоном рыжим длиннющим хвостом, перехваченным в нескольких местах синенькими банковскими резиночками. «Так это женщина, что ли? - думает Маня. - Ого, сильная какая».
- Держишься? - переспрашивает ее спаситель - или спасительница, так по голосу не разберешь точно, дышит человек тяжело, а слова почти рычит сквозь зубы. - Давай, тут совсем немного осталось.
И стартует прямо с места, с колен, рывком, заставляя Маню снова рефлекторно взвизгнуть.
Притормаживает он (или она, с таким-то хвостищем?!) уже в каком-то подъезде, начиная подниматься по лестнице. Маня машинально считает этажи: первый, третий, пятый восьмой, - и начинает вдруг сомневаться, спасают ее или все-таки похищают, а иначе, зачем тут подъезд, лестница, крыша, антенны и дымоходы? Но на сопротивление уже нет никаких сил, ни моральных, ни физических.
Похититель ссаживает ее на бортик дымохода - пальцы на поясе приходится разжимать почти что силой - отходит к краю крыши, смотрит вниз, достает из кармана пачку сигарет, закуривает.
- Ну вот и скажи, - говорит он, и Маня с каким-то даже облегчением понимает, что существо все-таки мужского пола: голос у него хоть все еще и прерывается в попытках отдышаться, но уже слышно, что низкий и хриплый, - за каким хером тебя, дуру, туда понесло?
Маня игнорирует вопрос, поправляет волосы, с сожалением смотрит на безнадежно изорванные колготки и разбитые коленки, встает, делает шаг вперед:
- Если это похищение, - говорит она, - то предупреждаю, я - работник прокуратуры...
- Да кому ты нужна, прокра недоделанная, - с тоской вздыхает похититель и выкидывает окурок с крыши вниз. - Надо было там оставить, да?
Он оборачивается, и Маня отводит глаза - ей становится стыдно. И в самом деле, с чего это она.
- Я спросил, какого черта тебя, идиотку туда вот, - он указывает вниз, - понесло? Полгорода в курсе было, что там заварушка сегодня намечается. Ваши - так точно.
- Я не знала, - говорит Маня, отступая и едва не спотыкаясь о дымоход. - У меня работа...
- Так и знал. Просто дура, - говорит парень. - А у меня, между прочим, тоже работа.
Он достает откуда-то из-за трубы кофр, типа тех, в которых обычно носят фототехнику. Зато на практике туда можно запихнуть все, что угодно.
«Снайпер, - думает Маня, - сейчас скрутит какую-нибудь винтовку и постреляет людей там в толпе. А меня потом в соучастницы запишут, когда найдут. Если и меня не пристрелит, приметы то у него четкие, захочешь не ошибешься, а свидетелей не оставляют в таком деле». И сразу одергивает себя: ну вот что за глупости в голову лезут, стал бы тогда он ее на горбу сюда переть, чтобы только пристрелить, не гангстерский же роман вокруг, просто жизнь, нельзя о людях так вот сразу плохо думать. Хотя вполне бандитская внешность парня вполне располагает к дурацким мыслям.
Рыжий извлекает из кофра треногу, фотоаппарат, что-то быстро и ловко скручивает, смотрит на небо в раздумьях, прикуривает очередную сигарету, надевает на объектив извлеченный из кофра светофильтр, устанавливает штатив на краю крыши. Потом снимает со своего странного хвоста резинки, возвращается к кофру, достает расческу и начинает разбирать спутанные волосы.
- Ну что, что ты так пялишься, - говорит он Мане. - Не менее дурацкий поступок, чем твой. И даже более нормальный, если не собрать, мешать будут, здесь ветер, если не замечаешь.
- Прекратите называть меня дурой! - взрывается Маня, и сразу же сбивается на ты. - Я тебя, в конце концов, не оскорбляю, хотя и могла бы!
- Могла бы, - кивает парень, склоняясь к фотоаппарату и прикуривая еще одну сигарету от окурка предыдущей, - если бы ума хватило.
- Ну все, - возмущается Маня, - мне просто чертовски надоело выслушивать хамство от одноглазого рыжего таракана! Ухожу!
«Одноглазый рыжий таракан» щелкает затвором и со смехом оборачивается к ней:
- И куда ты пойдешь? Там оцепление, только подворотнями и подъездами выбраться можно.
- Откуда, я же никого не видела, пока шла!
- «Не видела» и «не было» - разные вещи. Но да, куда ж тебе додуматься.
Маня смотрит на нахальную рожу в россыпи мелких веснушек на носу и щеках, на хитро прищуренный левый глаз - правый закрыт черной повязкой - и думает, издевается или нет? врет или там и правда самой не выбраться. Потом решает, нет, все-таки не врет, незачем, хамит, издевается, да, но не врет.
- Ну ладно, - бурчит она, присаживаясь назад на краешек дымохода. - Подожду, пока ты, такой умный, меня отсюда выведешь.
- Тогда, чтоб быстрее было, подай мне, пожалуйста, объектив из сумки, на дне, самый длинный. И иди сюда, сама посмотришь.
Маня роется в кофре, про себя отмечая, что тут, похоже, такой же беспорядок творится, как и у парня в голове, достает, наконец, искомую увесистую штуковину, подходит, протягивает рыжему.
- Ага, спасибо, - говорит он, - сейчас, мне еще немного, пару кадров отснять. А ты глянь пока, что там внизу делается.
Внизу делается большая драка, вроде бы и все мелкое с такого расстояния, а видно, что и лежащих уже прибавилось, и какие-то дубинки в ход пошли, и техника какая-то военная подъехала, и полиция со щитами - откуда только взялись - по периметру выстроилась, и из-за сцены выдвинулась пара пожарных машин. Маня понимает, что все еще не закончилось, только начинается, и дальше будет явно хуже. После этого смотреть ей совсем не хочется, в отличие от рыжего, который упоенно щелкает всю эту суматоху.
Она отступает назад и внезапно совершенно четко осознает: а я ведь сейчас могла бы быть там, вреди вот этих лежащих уже, покалеченная, а то и насмерть затоптанная, если бы не этот вот нахальный рыжий юнец.
- Ой, - говорит она, вспоминая кое-что еще, - я ведь забыла. У меня же там свидетель, мне с ним поговорить надо было... И что теперь?
- А ничего теперь. Поговоришь завтра, - откликается парень, последний раз щелкая фотоаппаратом. - Или в понедельник, я не знаю, по каким графикам вы там работаете.
- А если его там убьют?!
- Запишешь в графу «предвиденные расходы», - отвечает рыжий, начиная скручивать свою технику. Он опять дымит, и Мане начинает казаться, что сигарета у него одна и совершенно бесконечная. - Когда большие дяди делят власть, все мелкие людишки считаются расходами. Тебя вон тоже чуть не записали.
- Ой, - снова говорит Маня. - А я ведь тебе даже спасибо не сказала.
- Пожалуйста, - говорит парень, пакуя кофр. - Еще обращаться не рекомендую, в следующий раз могу не успеть. И так тебя еле догнал.
- Что значит - «догнал»? - Маня смотрит на него круглыми от удивления глазами. - То есть, это все не случайно?
- Ну как «не случайно», - пожимает плечами рыжий, - я тебя по дороге засек, когда инструкции своим ребятам раздавал - они тут тоже по подворотням дежурят, таких же придурков случайных дворами выводят - пока болтал, пока следом кинулся, чуть не потерял, тебя как-то шустро в самую гущу понесло.
- Но именно меня-то почему? Почему не кого-то первого попавшегося с самого краю, чтобы легче было?
- А, - смущается парень и опускает глаза, делая вид, что очень занят молнией кофра. - Ну, так правильно было. Ты же женщина, а женщин обижать нельзя.
Маня едва удерживается от смеха, гляди ж ты, какие мы правильные: «женщин обижать нельзя». То есть дурами называть можно, а обижать - нельзя. Она качает головой и спрашивает:
- Можем идти уже? Или так и будем сидеть на крыше до второго пришествия?
- Можем, - говорит парень, вешая кофр через плечо и натягивая на заметную рыжую шевелюру капюшон толстовки. - Надеюсь, теперь идти ты сможешь сама, нести не придется?
- Не придется, - подтверждает Маня, и тут же спотыкается о тонкую металлическую трубу. Рыжий подхватывает ее под локоть и дальше держится рядом. Все было бы хорошо, если бы еще не дымил так густо своими гадкими сигаретами. А еще сейчас вот она узнает этот капюшон и эту толстовку, только куртки тогда не было, и понимает, о каких «своих ребятах» он говорил. А она еще собиралась патруль искать, как хорошо вышло, что их не оказалось рядом, неловко бы получилось.
Пролезая в дыру в кованом заборе за своим проводником, она спрашивает:
- А имя-то у тебя есть? Чтобы знать, кого благодарить за спасение.
- Рыжий, - откликается парень.
- Да это-то я виду, а имя...
- А имя давно за прозвищем потерялось, - отмахивается. - Все равно никто иначе не называет: Рыжий и Рыжий. А тебя как? А то вдруг к следователю обратиться понадобится.
- Мария, - отвечает она.
- Манька, значит, - говорит Рыжий, заставляя ее скрипнуть зубами от злости, она и так-то свое имя не слишком любит, а уж в таком урезанном варианте и подавно.
Когда они выходят к тому самому скверику, где мотоциклов осталось уже сильно меньше, чем было, парень предлагает:
- Давай-ка я лучше тебя еще и домой отвезу. А то в таком виде, - он окидывает взглядом ее пыльный пиджак, мятую, в каких-то пятнах юбку, ссадины на ногах, - добираться совсем не весело. В юбке и туфлях, конечно неудобно, но все лучше, чем пешком.
- Ну не знаю, - с сомнением тянет Маня. - Во-первых, я действительно в юбке, как я сидеть-то буду, а во-вторых, я не ездила никогда.
- Вот и научишься, надо же когда-нибудь пробовать, - усмехается Рыжий. - Юбку повыше подтянешь, никто тебя разглядывать не будет. И я аккуратно поеду, не бойся. Куда тебе там?
Маня говорит. Рыжий щурится, прикидывает маршрут.
- Тут недалеко совсем выйдет, доберемся как-то. Значит так, сидеть тихо, держаться крепко, никаких маневров вправо-влево, особенно в поворотах. Машинка у меня не очень тяжелая, справлюсь сам как-то. По сторонам тоже лучше лишнего не глазеть. Ясно?
Маня кивает, принимает в руки шлем, смотрит на него, не особо понимая, что делать.
Рыжий вздыхает, подходит, надевает, плотно затягивает ремешки - руки у него тонкие и узкие, совсем как у подростка, а пальцы очень длинные, жесткие и шершавые. В тяжелом шлеме ей сразу начинает казаться, что она сейчас задохнется, еще и обзор перекрыло.
Рыжий подводит ее к своему байку - ни марку, ни модель они определить, конечно, не может, может только с точностью сказать, что, в отличие от стоящих рядом, это не какое-то чудовище, типа тех, которые показывают в клипах металлистов, - объясняет: сидеть здесь, ноги сюда, держаться за него, за руки не хватать, будет дергать вперед-назад при торможении и разгоне, это не страшно, не надо пытаться компенсировать, а то мешать будет. Потом Рыжий заводит двигатель, садится, приглашающе кивает ей и с сомнением смотрит, как она карабкается на сидение, устраивается, наконец, и судорожно цепляется за него.
Едет он медленно, считая, что пусть лучше ему будет посложней, чем эта истеричка перепугается окончательно и опрокинет их, попробовав спрыгнуть на ходу, но Маня все равно взвизгивает в каждом повороте и все сильнее цепляется руками, так, что Рыжему уже кажется, что синяки на животе после такой поездочки сойдут совсем не скоро. В конце концов, у Маниного дома ее приходится буквально отдирать, сначала от себя, потом от мотоцикла, втолковывая, что они уже приехали, и все уже, ничего страшного не произошло, все хорошо, все живы.
На это он, в принципе, с самого начала рассчитывает - пускай лучше вспоминает и боится поездки, чем толпу, драку, крышу ту же самую, кто ее, эту девицу странную знает, вдруг она совсем паникерша, попадет с нервным срывом в больничку, а потом еще и его обвинит, что он во всем виноват, выкрал, мол, напугал, и все такое, это ведь прокра, от них всего ожидать можно.
Но Маня, избавившись от неудобного шлема и страшного байка, сразу возвращается к предыдущей теме:
- Слушай, мне все-таки нужно тебя хоть как-то поблагодарить, а?
- Не стоит благодарностей, - ворчит Рыжий. - Я ж как бы не специально старался.
- Ну, может, я тебя хоть чаем угощу. С тортиком, - говорит Маня, прикидывая, что малого как раз утром бабушка на выходные забрала, так что гостей себе вполне можно позволить.
- Вообще-то, - ржет Рыжий, - мужчин обычно благодарят водкой с огурцами или бесплатным сексом.
И, предупреждая ожидаемое возмущение, добавляет:
- Но я согласен и на чай с тортиком.
Они поднимаются на четвертый этаж, Маня роется в сумочке, ищет ключи, потом начинает ковыряться в замке, но дверь открывается раньше: муж уже дома, видно, отпустили раньше в честь народных гуляний, - и картинка за дверью ему явно не нравится.
- Что это за... - ревет он, становясь как никогда похожим на разъяренного быка. - Да я этого твоего хахаля сейчас...
- Леш, не надо, - Маня упирается обеими руками ему в грудь, останавливает, начинает сбивчиво пересказывать все, случившееся за день.
Рыжий ухмыляется и курит, прислонившись плечом к стене. Вот сейчас, как пить дать, с лестницы спустят. А все потому, что сам виноват, не стоит на чай к замужним женщинам - и как кольцо-то на руке проглядел? - соглашаться. Но бугаище как-то легко добреет, улыбается неожиданно тепло, задвигает Маню в квартиру, делает шаг Рыжему навстречу, протягивает медвежью лапищу:
- Алексей, - говорит.
- Рыжий, - протягивает руку в ответ парень, заранее морщась и ожидая хруста костей. Но мужик оказывается на удивление адекватным.
- Ты это, проходи, - указывает он на открытую дверь. - Извини, что я вот так сразу, настроение сегодня ни к черту, срываюсь.
- Нормально все, - говорит Рыжий и проходит в коридор. - Я бы и сам на твоем месте...
Пока они обмениваются любезностями, а потом Рыжий в коридоре долго расшнуровывает высокие ботинки, Маня успевает переодеться, поставить чайник и извлечь из холодильника початый уже домашний шоколадный бисквит.
Они втроем разговаривают на кухне за чаем до позднего вечера, здоровенный Леха делится историями из любительского спорта, Рыжий в ответ рассказывает забавные случаи из жизни редакции, Маня травит ментовские байки, такие пошлые, что стыдно становится всем троим.
Рыжий сыто жмурится, как бродячий кот, которого внезапно пустили в дом погреться, он знает за собой этот грешок, болезненное, нездоровое какое-то любопытство к вот такой вот домашней жизни нормальных семей, но ничего с этим любопытством не может сделать, поэтому просто варит на всю троицу кофе - в кастрюльке, потому что кофе у них есть, а турки, оказывается, нет, они его так, в чашках заваривают, а потом обнаруживается, что нет еще и корицы, и кардамона, и он обещает завтра, завтра же привезти и нужную турку, и специи, и научить варить, они обмениваются телефонами, и уже прощаясь на пороге, он понимает вдруг, что все это - просто акт вежливости, и никто и никогда ему больше не позвонит, зачем он тут нужен, и без него хорошо.
Но Маня звонит неожиданно скоро.
Буквально через неделю.