Чайковский и скинхеды.
Взял я читать Нину Берберову: "История одинокой жизни. Чайковский. Бородин. Аст." Из предисловия узнал, что в книге о музыке много сказано не будет и, конечно, обрадовался, потому что сам про терции не понимаю. Поэтому и не пишу биографий Вегелиуса и Сибелиуса. А поскольку не понимаю я про очень многое, то не пишу также и биографий космонавтов, художников, политиков, мясников, булочников, дворников, врачей, физиков и химиков и прочая. Вообще никаких биографий не пишу. Даже авто. От греха подальше.
Книга Берберовой начинается с ответа на часто задаваемый автору этой книги вопрос, зачем она написала эту книгу: "Почему я написала ее, почему биографию и почему именно Чайковского". Книга обладает очевидным самостийным онтологическим статусом. Следует объяснение. Берберова написала биографию нового типа, следуя при этом за новыми законами жанра: Эти законы: "отсутствие прямой речи, использование архивных документов, никакой прикрасы для завлечения читателя, никакой романсировки. Такие приемы (прошлого века), как диалоги, чтение мыслей, возможные встречи и ничем не оправданные детали, которыми, как когда-то считалось, оживлялся роман из жизни великого человека, описания природы" отвергались как недостойные.
Странно было потом читать:
"Ласточек было так много, что в пасмурный день над рекой стоял долгий, острый писк от их стелющейся стаи. С реки они мчались в сад, прятались в деревьях, выносились оттуда, чертили зигзаги по дорожкам и опять, мгновенно слетевшись, уносились в пшеничное поле. Зато в жаркий и ясный день здесь бывала такая тишина, что с балкона было слышно, как бежит в траве ящерица. Ни шума, ни музыки. Таким представлялся Чайковскому рай, только так он мог слушать себя.
Он до сих пор не знал, что можно писать в саду, в зелени. Здесь все оказалось таким же устойчивым, как и в комнате. Под балкон выносился маленький столик, столик качался; садовый стул качался тоже, дрожала тень листьев под рукой, трепетал теплый воздух - и во всем этом дрожании, в этом трепете была та именно прочность, которую он всю жизнь искал". (XIV глава.)
Или же:
"Чужое миловидное лицо с готовностью обернулось к нему; Чайковский слегка наклонился. Губы его коснулись края губ Антонины Ивановны и ее розовой щеки.
И в это мгновение дрожь отвращения прошла по нему. Его замутило. Он понял, что начинается ни сон, ни явь, - ужас, которому не будет конца. И в ту же минуту он увидел за плечом Антонины Ивановны глаза Анатолия, и он понял, что Толя читает его мысли, что Толя боится за него. Спазма сжала его горло. Он выдавил на лице мертвую, страшную улыбку". (IX глава.)
Даже если это и многое другое взято из писем Чайковского, то все равно романсировка на лицо. Непонятно, зачем говорить, что ты честный человек, когда на тебе горит шапка. Иными словами, зачем главным своим достоинством называть то, чего у тебя нет. Вот философ Генрих Грузман пишет о том, что самое ценное в книге Берберовой - это "попытка обосновать проявление женского дара на расстоянии или, если воспользоваться научным термином, факта дальнодействия женского источника". Почему бы не заявить об этом во всеуслышание в предисловии, написанном через 50 лет после самой книги. Нет, надо про отсутствие романсировки и описаний погоды.
Случай Берберовой напомнил мне историю двух скинхедов из Польшы середины девяностых. Павел и его подруга Оля ненавидели арабов, цыган, негров и евреев, ходили на них с битами и устраивали погромы. Павел, конечно, ходил чаще, а Оля его любила да часто говорила, что готова разделись с ним любые превратности судьбы. И-таки ей пришлось это сделать. однажды она вспомнила, что мама давным-давно говорила ей что-то такое про дядю Йосю. Оля пошла в еврейский центр Варшавы и узнала, что она чистокровная еврейка. Не успела она расстроиться, что ее отношениям с Павлом пришел конец, как выяснилось, что Павел тоже чистокровный еврей. И что, как вы думаете, сделали эти замечательные люди? Как ни странно, ничего глупого. Она пошли на встречу с главным раввином Польши Михаэлем Шудрихом, по итогом которой Павел и Оля нашли себе новые занятия: Павел стал работать на кошерной скотобойне, а Оля - на кухне местной синагоги.
Редкий счастливый случай человеческой идиотии. Отрадно, что все закончилось именно так. Но не дает покоя вопрос: если бы вдруг оказалось, что Павел и Оля на самом деле - не евреи, не достали бы они снова биты с антресоли? У людей отсутствует представление о человеке вне его государственных, этнических, религиозных, социальных, профессиональных "характеристик". К чему я обо этом? А к тому, что Павел и Оля, как и Берберова, как и я, не знают, кем они являются на самом деле.
Зачем я прочитал эту книгу? Узнать, что Чайковский краснел затылком и очень много плакал.
Книга Берберовой начинается с ответа на часто задаваемый автору этой книги вопрос, зачем она написала эту книгу: "Почему я написала ее, почему биографию и почему именно Чайковского". Книга обладает очевидным самостийным онтологическим статусом. Следует объяснение. Берберова написала биографию нового типа, следуя при этом за новыми законами жанра: Эти законы: "отсутствие прямой речи, использование архивных документов, никакой прикрасы для завлечения читателя, никакой романсировки. Такие приемы (прошлого века), как диалоги, чтение мыслей, возможные встречи и ничем не оправданные детали, которыми, как когда-то считалось, оживлялся роман из жизни великого человека, описания природы" отвергались как недостойные.
Странно было потом читать:
"Ласточек было так много, что в пасмурный день над рекой стоял долгий, острый писк от их стелющейся стаи. С реки они мчались в сад, прятались в деревьях, выносились оттуда, чертили зигзаги по дорожкам и опять, мгновенно слетевшись, уносились в пшеничное поле. Зато в жаркий и ясный день здесь бывала такая тишина, что с балкона было слышно, как бежит в траве ящерица. Ни шума, ни музыки. Таким представлялся Чайковскому рай, только так он мог слушать себя.
Он до сих пор не знал, что можно писать в саду, в зелени. Здесь все оказалось таким же устойчивым, как и в комнате. Под балкон выносился маленький столик, столик качался; садовый стул качался тоже, дрожала тень листьев под рукой, трепетал теплый воздух - и во всем этом дрожании, в этом трепете была та именно прочность, которую он всю жизнь искал". (XIV глава.)
Или же:
"Чужое миловидное лицо с готовностью обернулось к нему; Чайковский слегка наклонился. Губы его коснулись края губ Антонины Ивановны и ее розовой щеки.
И в это мгновение дрожь отвращения прошла по нему. Его замутило. Он понял, что начинается ни сон, ни явь, - ужас, которому не будет конца. И в ту же минуту он увидел за плечом Антонины Ивановны глаза Анатолия, и он понял, что Толя читает его мысли, что Толя боится за него. Спазма сжала его горло. Он выдавил на лице мертвую, страшную улыбку". (IX глава.)
Даже если это и многое другое взято из писем Чайковского, то все равно романсировка на лицо. Непонятно, зачем говорить, что ты честный человек, когда на тебе горит шапка. Иными словами, зачем главным своим достоинством называть то, чего у тебя нет. Вот философ Генрих Грузман пишет о том, что самое ценное в книге Берберовой - это "попытка обосновать проявление женского дара на расстоянии или, если воспользоваться научным термином, факта дальнодействия женского источника". Почему бы не заявить об этом во всеуслышание в предисловии, написанном через 50 лет после самой книги. Нет, надо про отсутствие романсировки и описаний погоды.
Случай Берберовой напомнил мне историю двух скинхедов из Польшы середины девяностых. Павел и его подруга Оля ненавидели арабов, цыган, негров и евреев, ходили на них с битами и устраивали погромы. Павел, конечно, ходил чаще, а Оля его любила да часто говорила, что готова разделись с ним любые превратности судьбы. И-таки ей пришлось это сделать. однажды она вспомнила, что мама давным-давно говорила ей что-то такое про дядю Йосю. Оля пошла в еврейский центр Варшавы и узнала, что она чистокровная еврейка. Не успела она расстроиться, что ее отношениям с Павлом пришел конец, как выяснилось, что Павел тоже чистокровный еврей. И что, как вы думаете, сделали эти замечательные люди? Как ни странно, ничего глупого. Она пошли на встречу с главным раввином Польши Михаэлем Шудрихом, по итогом которой Павел и Оля нашли себе новые занятия: Павел стал работать на кошерной скотобойне, а Оля - на кухне местной синагоги.
Редкий счастливый случай человеческой идиотии. Отрадно, что все закончилось именно так. Но не дает покоя вопрос: если бы вдруг оказалось, что Павел и Оля на самом деле - не евреи, не достали бы они снова биты с антресоли? У людей отсутствует представление о человеке вне его государственных, этнических, религиозных, социальных, профессиональных "характеристик". К чему я обо этом? А к тому, что Павел и Оля, как и Берберова, как и я, не знают, кем они являются на самом деле.
Зачем я прочитал эту книгу? Узнать, что Чайковский краснел затылком и очень много плакал.