Островский. Горячее сердце.
Гаврило. Будешь сердиться от такой-то жизни. Уж хоть ты-то ее не огорчай! Я бы, кажется, на твоем месте… Вот скажи она мне: пляши, Гаврило, - я плясать, поди в омут - я в омут. Изволь, мол, моя родная, изволь. Скажи мне, Вася, какой это такой секрет, что одного парня девушки могут любить, а другого ни за что на свете?
Вася. Надо, чтоб парень был видный, из себя красивый.
Гаврило. Да, да, да. Так, так.
Вася. Это первое дело, а второе дело разговаривать нужно уметь.
Гаврило. Об чем, милый друг, разговаривать?
Вася. Об чем хочешь, только чтоб вольность в тебе была, развязка.
Гаврило. А я, братец ты мой, как мне девушка понравится, - и сейчас она мне, как родная, и сейчас я ее жалеть начну. Ну, и конец, и разговору у меня вольного нет. Другая и у хороших родителей живет, а все мне ее жалко что-то; а уж если у дурных, так и говорить нечего; каждый миг у меня за нее сердце болит, как бы ее не обидел кто. И начну я по ночам думать, что вот ежели бы я женился, и как бы я стал жену свою беречь, любить, и все для нее на свете бы делал, не только что она пожелает, но и даже сверх того, - всячески бы старался для нее удовольствие сделать. Тем бы я утешался, что уж очень у нас женщины в обиде и во всяком забвении живут, - нет такого ничтожного, последнего мужичонка, который бы не считал бабу ниже себя. Так вот я хоть одну-то за всех стал бы ублажать всячески. И было б у меня на сердце весело, что хоть одна-то живет во всяком удовольствии и без обиды.
Вася. Ну, и что ж из этого? Для чего уж ты об себе так мечтаешь? К чему это ведет? Это даже никак понять невозможно.
Гаврило. Что тут не понять ? Все тебе ясно. А вот что горько: что вот с этакой-то я душой, а достанется мне дрянь какая-нибудь, какую и любить-то не стоит, а все-таки я ее любить буду; а хорошие-то достаются вам, прощалыгам.
Вася. Что ж, ты эту всю прокламацию рассказываешь девкам аль нет?
Гаврило. Начинал, милый друг, пробовал, только я от робости ничего этого, как следует, не выговорю, только мямлю. И такой на меня конфуз…
Вася. Что ж они тебе на ответ?
Гаврило. Известно что, смеются.
Вася. Потому этот твой разговор самый низкий. А ты старайся сказать что-нибудь облагороженное. Меня Параша когда полюбила? Я тебе сейчас скажу. Была вечеринка, только я накануне был выпимши и в это утро с тятенькой побранился и так, знаешь ты, весь день был не в себе. Прихожу на вечеринку и сижу молча, ровно как я сердит или расстроен чем. Потом вдруг беру гитару, и так как мне это горько, что я с родителем побранился, и с таким я чувством запел:
Черный ворон, что ты вьешься
Над моею головой?
Ты добычи не дождешься:
Я не твой, нет, я не твой!
Посмотри за куст зеленый!
Дорожи теперь собой:
Пистолет мой заряженный!
Я не твой, нет, я не твой!
Потом бросил гитару и пошел домой. Она мне после говорила: «Так ты мне все сердце и прострелил насквозь!» Да и что ж мудреного, потому было во мне геройство. А ты что говоришь? Какие-то плачевные слова и совсем неинтересно ничего. Погоди, я тебя как-нибудь обучу, как надо с ихней сестрой разговаривать и в каком духе быть. А ты это что? Это одна канитель. Теперь как бы мне выбраться! Мимо Силана идти не рука, махну опять через забор. Прощай! (Идет к забору.)
Вася. Надо, чтоб парень был видный, из себя красивый.
Гаврило. Да, да, да. Так, так.
Вася. Это первое дело, а второе дело разговаривать нужно уметь.
Гаврило. Об чем, милый друг, разговаривать?
Вася. Об чем хочешь, только чтоб вольность в тебе была, развязка.
Гаврило. А я, братец ты мой, как мне девушка понравится, - и сейчас она мне, как родная, и сейчас я ее жалеть начну. Ну, и конец, и разговору у меня вольного нет. Другая и у хороших родителей живет, а все мне ее жалко что-то; а уж если у дурных, так и говорить нечего; каждый миг у меня за нее сердце болит, как бы ее не обидел кто. И начну я по ночам думать, что вот ежели бы я женился, и как бы я стал жену свою беречь, любить, и все для нее на свете бы делал, не только что она пожелает, но и даже сверх того, - всячески бы старался для нее удовольствие сделать. Тем бы я утешался, что уж очень у нас женщины в обиде и во всяком забвении живут, - нет такого ничтожного, последнего мужичонка, который бы не считал бабу ниже себя. Так вот я хоть одну-то за всех стал бы ублажать всячески. И было б у меня на сердце весело, что хоть одна-то живет во всяком удовольствии и без обиды.
Вася. Ну, и что ж из этого? Для чего уж ты об себе так мечтаешь? К чему это ведет? Это даже никак понять невозможно.
Гаврило. Что тут не понять ? Все тебе ясно. А вот что горько: что вот с этакой-то я душой, а достанется мне дрянь какая-нибудь, какую и любить-то не стоит, а все-таки я ее любить буду; а хорошие-то достаются вам, прощалыгам.
Вася. Что ж, ты эту всю прокламацию рассказываешь девкам аль нет?
Гаврило. Начинал, милый друг, пробовал, только я от робости ничего этого, как следует, не выговорю, только мямлю. И такой на меня конфуз…
Вася. Что ж они тебе на ответ?
Гаврило. Известно что, смеются.
Вася. Потому этот твой разговор самый низкий. А ты старайся сказать что-нибудь облагороженное. Меня Параша когда полюбила? Я тебе сейчас скажу. Была вечеринка, только я накануне был выпимши и в это утро с тятенькой побранился и так, знаешь ты, весь день был не в себе. Прихожу на вечеринку и сижу молча, ровно как я сердит или расстроен чем. Потом вдруг беру гитару, и так как мне это горько, что я с родителем побранился, и с таким я чувством запел:
Черный ворон, что ты вьешься
Над моею головой?
Ты добычи не дождешься:
Я не твой, нет, я не твой!
Посмотри за куст зеленый!
Дорожи теперь собой:
Пистолет мой заряженный!
Я не твой, нет, я не твой!
Потом бросил гитару и пошел домой. Она мне после говорила: «Так ты мне все сердце и прострелил насквозь!» Да и что ж мудреного, потому было во мне геройство. А ты что говоришь? Какие-то плачевные слова и совсем неинтересно ничего. Погоди, я тебя как-нибудь обучу, как надо с ихней сестрой разговаривать и в каком духе быть. А ты это что? Это одна канитель. Теперь как бы мне выбраться! Мимо Силана идти не рука, махну опять через забор. Прощай! (Идет к забору.)