3900. Музыка на Титанике. Заметки орнитолога об изяществе слов и облаков Евгения Клюева.
Оригинал взят у lenaswan в 3900. Музыка на Титанике. Заметки орнитолога об изяществе слов и облаков Евгения Клюева.
Реальный «Титаник» конечно вполне однозначный памятник истории - но Титаник, о котором музыка слов Евгения Васильевича Клюева (далее ЕВК), - он, похоже, у каждого читающего свой. Оставила сейчас это, примерно с год назад написанное, первое предложение вступления… Терпеливо в поза-(уже!)-прошлом году ждала момента, когда окажусь в августе в Москве, приду в «Москву», и наконец найду на полке в уже знакомом углу в ряду на букву «К» - пару месяцев как вышедшую (в начале 2014-го) и так давно «жданную» книгу. Не раз уже говорила друзьям - что люблю очень разнообразную жанрами прозу ЕВК (хотя точно не всё абстрактное понимаю), но что особенно люблю именно поэзию. Ещё того больше вот разве что учебники авторства ЕВК люблю - но их, учебников, сейчас днём-с-огнём-не-сыщешь.
И вот наконец «Музыка на Титанике» оказалась в руках. И как ко мне в первый же день прямо с момента покупки приросла - так и по-прежнему рядом: только вот оторвать глаза от экрана - и вот она в руках, листать бы и листать бы, и читать бы… И перечитывать точно не переставала всё время, - а написать впечатления никак не получалось. Потому что слишком для меня вдруг сильным это словесное лекарство оказалось - совпало с несколькими личными переживаниями и читалось очень на разрыв / без кожи. Но теперь для записи впечатлений - уже без надрыва эмоций, скорее даже умиротворенно-благополучно - оказалось вдвойне интересно перелистывать разные заметки и пометки, некоторым из которых уже почти полтора года. А «Музыка…», с год назад трагично-печальная стала вдруг совсем другой, не совсем беспечальной - но намного более спокойной, изящной и вдумчивой (для меня, каждый же читает по своему).
Про себя ЕВК написал очень подробно ещё в «Зелёной земле» ( о ней тут). Там реально стихотворная автобиография в подробностях, а здесь в Музыке - только короткое «От Автора». Где конечно читаем «…если б я был человеком, а не // автором этих строк». Но потом за страницей страница - и больше, и больше. Латает небеса, идет на звон, перешептывается с дождём, брызгает чернила на парчу… такой вот озорной романтик. Нелепый мотылёк. Веретено какое-то в сердце - и всё такое. Но читатели автора за это и любят.
Титаник в моем восприятии это даже не совсем корабль, но символ времени. Которое конечно, и внезапно конечно. Вот и в «Музыке…» - читаю, и отмечаю для себя - про время. «…и стук часов, переходивший в стук колёс, // одну лишь вечность знал - по имени Сейчас» (31; здесь и далее цифры в скобках - страницы книги, а точные слова-цитаты ЕВК выделены курсивом). Или «никакого «опять» не бывает: не ходят вспять // ни часы, ни стихи, ни удачи… ни неудачи» (154). Очень верно про время нового века - который пока еще «музей экспонатов века того» (156). И еще вдруг время, о котором читаю у ЕВК - так или иначе переплетается, в моём восприятии, с каким-то постоянным сравнением. Тогда и сейчас. Раньше и теперь. Язык родной первый («на первом родном всё всегда вверх дном… // …качается сад // и снежинки во тьме блестят») и родной второй… Вот одновременно о времени, неотвратимом Титанике, и о давнем и нынешнем:
Весы все сломаны, прошли все времена,
другими стали и длина, и ширина,
а высота переменилась и подавно,
но как возвышенно, как трепетно, как дивно
горит поставленная на помин свеча… (32)
Сразу вспоминаю как Ян (муж) говорил о визите в дом, где рос ребенком - по прошествии почти 60-и лет - «он же был огромным, тётин дом, почему-то он вдруг теперь такой маленький и совсем другой»… Про домашнее прошлое у ЕВК - в очень родных словах и рифмах, по-моему. Мысленно оказываешься там, где подавали чай под яблоню и вишню, где рогатая ветла у развилки, старые кусты и пристани… И совершенно тоже вдруг моё, совсем моё и словами и памятью:
…эти впадинки, льдинки, ордынки, полянки и сретенки -
как они все хрустальны, серебряны и золоты,
эти льдинки, да эти сединки, сурдинки да баиньки…
спи-усни, моя память, такой уже нету страны… (299)
Здесь бы надо наверное продолжать про дом и страну, но не хочу удаляться от хрустальных словесных льдинок, а значит дальше будет просто про слова. Такой вот краткой пометкой «слова» подчёркивала/запоминала строки, которые мне читаются особенно изящно и кружевно. Рифмами-метафорами-сочетаниями. Этих закладок у меня много-от-слова-бессчётно, но для написания вслух придётся выбирать сейчас. Вот в строках 12-му фанту совершенно прекрасное:
Всё-то тут в беспорядке:
сделав смертельный фортель,
всё тут слетело с пéтель -
глупость и добродетель,
жертва и победитель…
выцвели все границы,
вымерли все горнисты -
сторожевые башни
стали пусты и лишни. (47)
Звуками-словами образуется для меня совершенно осенний вдруг донкихотовский пейзаж, который даже скорее офорт с силуэтами растрёпанных ветром и временем событий… Пропущу многое выписанное - опять из-за пронзительности слов - про мимолётности, милые монолитности, жертвы беспечности, холодности, халатности… (67), пропущу совершенно вдруг для меня васильевское про снег-судьбу -кто-сошел-с-колеи (113; про Васильева - это ассоциация с любимым художником-передвижником). Но сейчас же новогодние времена - насладитесь, какая яркая словами, рифмами, образами - получается у ЕВК ёлка:
Самое светлое в мире занятие - наряжать ёлку,
приурочив событье к субботе… нет, к воскресенью,
чтобы действовать не торопясь, наряжать - долго,
наряжать серебром, наряжать янтарём, наряжать синью,
наряжать сапожком, наряжать туеском, наряжать сердцем… (158)
Догадываюсь, что наверное неправильно спрашивать мнение одних авторов-поэтов про творчество поэтов-коллег. Но почему-то, наткнувшись в цикле «Что делать этому фанту?» на пожелание 2-му фанту «пройти четырнадцать километров…» - я немедленно, улыбнувшись, вспомнила про шагомер Дмитрия Воденникова и да, мелькнуло - интересно, знакомы ли? Читают ли друг друга? Ну да это лучше спрошу, посетив, наконец, какую-то редкую встречу. Или не спрошу. Но мысль осталась. И о другом - вот вдруг совсем не поняла - то что с посвящением Елене Кореневой. Ну вот и тоже - не поняла - и не поняла. Но мысль тоже осталась. И ещё мимолетное - вдруг при прочтении «а ещё я вот что тебе скажу: // ничего не бывает для…» - неоднократно возвращаясь - вспоминаю про «звуки скрипки, отравляющей миры».
Как человек не сильно поэтический (или даже сильно не) - потребности свои обязательно выучить-запомнить помню просто штучно. «Милый мальчик, ты так весел,…» Н.Гумилева - то, что читали когда-то в слепом самиздате - было первым осознанно выученным. Потому что словами попало. Потом был повод долго помнить есенинское «мы теперь уходим понемногу в ту страну, где тишь и благодать…». И вот из «Зелёной земли» теперь помню - про сад княгини Шаховской, и «на языке дождя» и ещё два. А тут вдруг в «Музыке…» моя пометка «выучить бы» стоит - страница за страницей. Разучилась учить специально, но понимаю, что буду продолжать перечитывать - и значит запомнится само - про «отпустить летать по небу мысли» (19), про одну надежду на двоих (181), про маленькие частности (197), про то что держит на плаву (150), что надо переговорить (57) и это только самое-самое из отмеченного.
Вижу вдруг ещё пометку - ощущение, что вот написано как будто мне, хотя понятно, что ощущение неверное. Но попадает так, что сразу вспоминаются берега любимых морей и ветер и запах солёных водорослей-фукусов: «У тебя пока остались все твои острова, // твоя книжка записная именами полна, // ты читаешь в этой книжке дорогие слова…» (11) - да-да-да, вот всё именно так. И про тревожное мокрое перо (56) тоже очень точно-лично попало. По крайней мере в сейчас-восприятиях.
От точно попавшего личного - разумно перейти к ещё одному совпадению восприятий - про мир, и Мир, и время, и страну. Сразу про точки-над-и для тех, кто новенькие - строго политизированных рифм у ЕВК по-моему читатель не найдёт вообще. И не потому что «Бог упаси, никого не сужу - // тихо-претихо на ветке сижу…» (22), а скорее, по-моему, потому, что автор «всегда не на месте» и что это вообще правило - «в чужие не заглядывай котомки: // там меч тупой да сломанный доспех - // пусть с ними разбираются потомки…» (201). Но в очень штучных высказываниях и, по-моему, редких строках о прошлом именно страно-устройственном - читаю более ярко и метко-образно словесно, но абсолютно свои же реакции. Про то как «я был в отчаяньи от той страны, // в которой все мы были неравны, // но говорили, что равны, - и врали…» (282), и про то как «…не помня себя под копыта коню // век бросался, и кости хрустели, // и вставал над костями чахоточный дух…» (303). И про почти сейчас:
Это было в одной небывалой стране,
заплатившей за счастье по высшей цене,
но не видевшей счастья - сгоревшей в огне
и беспечно спалившей полмира.
Ну, сгорела - и что ж… не дотла, не дотла
а расправивши два подпалённых крыла,
отряхнулась от пепла - и снова пошла,
выполняя приказ командира! (307).
Время проверит, но думаю, что цикл «Красная нить» - в том числе из-за запомнившихся и мне строк (и не только тех, что упомянуты выше) - будут долго перечитывать потомки. А вот две просто прелести словесные из того же цикла «…и будет падать замертво валюта // в болото лебединого балета…» и «… случайность, нарядясь в необходимость, // смущала и запутывала демос…»
Мудро-философское, уже (ещё) из другого цикла, но тоже про то, что «… всё в мире стоит на обидах - и напрасные слёзы, и страх, и усмешка кривая…» и там же - «почему-то всё это у нас превращается в порох // и внезапно взрывается с силою сумасшедшей…» (159). И два удивительно точных стихотворения про фейерверки (247, 288) - тоже по-моему про мир - про то что немного странно видеть улетающие в небо шутихи-звёзды-искры-сполохи, - которые могли бы стать чьей-то куклой, книжкой или плюшевым мишкой. Это все иносказательно ведь, конечно, тоже.
Титаник как корабль-символ, который понятно что. «Мы о всяком таком… миновавшем, прожитом, пропетом, // о не видном уже в паровозном морозном дыму…» (113). Вот право слово, часть этих мотивов настолько по-прежнему мрачны - про досмотр-пересмотр, про упрямый старый верстак, про аттрицию, про то что всё сносилось и покосилось - что хочется почаще спрашивать ЕВК о здоровье и благополучии. Но ясно, что это тоже совершенно исключено, потому что «Забудьте, не ходите по местам, // где я люблю слоняться нелюдимо…» (103). Поэтому, даже думая о Титанике, будем только наслаждаться музыкой слов - про последние три такта кадрили (91), представлять гремящего ключами Петра (50), думать покинутых рубежах, похожих на вкус микстуры (68) или мысленно сооружать нечто в стиле натюрмортов vanitas - такое вот совершенство владения словом у давно ценимого ЕВК, что читая - легко представить совершенно осязаемую, живую даже, картину:
Раскисли кисти, и давно не мыты кости,
и дремлют бури, и в столе растёт бурьян,
и ряска тонкая дрожит в бокале асти,
и страсть состарилась, и опыт сильно пьян,
и рифмы кончились, и ритм даёт усадку…
но порох есть ещё, ещё не вышел срок! (218)
Характер пера, который дело наживное и уже кружевное (20), и вообще про написание строк. Привычное и знакомое - что строчки автор привязывает к воздушному змею, к детскому шуму, к птичьему гаму (85), а также к облакам и иному всему перелетному - это мы уже точно запомнили. Я так точно ещё с «Зелёной земли». Но вот про поэтические посвящения прозе - в «Музыке…» впервые. Совершенно глупо - если со стороны кто взглянет - улыбаюсь каждый раз, перечитывая про роман - про то как он «не давался, мудрил, ничего не хотел: // ни назад не хотел уходить, ни вперёд продвигаться - // буксовал у начала абзаца, пыхтел и кряхтел // и отказывал полностью, не одолевши абзаца». У меня есть одна догадка о том, какой это был роман - но пусть ЕВК расскажет сам, если захочет. И ещё, уже теперь вот серьёзнее - про то что «лексикон - мой дом, и отечество - лексикон» (21). И совсем-совсем серьёзнее «потому что ведь… эта и та строка - // обе сделаны из одного куска… // это тело моё, это кровь моя, // это тело и кровь, что давно отбились от рук» (239).
…поскольку я, в общем, ничем никому не обязан -
вот разве чернилам, которые не предадут:
мы вместе струились, мы вместе стекали - стихали
и снова кричали, и брызгали синей слюной
затем, чтобы вместе потом становиться стихами
и переставать наконец быть и ими, и мной. (122)
В этом мире я знаю ещё только одного человека, который даёт имена предметам. И уверена, что хозяйка Модеста Петровича откликнется (может и прямо тут) сама - потому что вот, оказывается, ЕВК тоже такой. Специальный. И дорогущую ручку Марлен мы с опаской обойдём стороной, а вот к потёртому уважаемому портфелю, Ершову Николаю Петровичу, родом из России - отнесёмся с пиететом и интересом. Потому что портфель хранит, кажется, самое важное. Сокровища старых открытий, разбросанные в черновиках (27), список соратников, прерванный на половине (242), связку старых приветов… (181). С приветами ЕВК конечно поступает вольно, а то и беспечно - кормит ими бабочек и мотыльков, кладёт под подушку, заваривает в чай… но что-то мне подсказывает, что приветы не иссякают, а то и плодятся. И ещё конечна прекрасна содержимым марлевая кошёлка с находками с Ютских дорог - зелёной штукой из прошлого века, шариком с отливом, грошиком, открыточкой с оторванным уголком… Про свисток и фантик, и охрипшую пищаль вот непонятно - но строки про них как раз, наиболее вероятно, бережёт Николай Петрович. Разве что, как читатели и из «Зелёной земли» могут помнить, у ЕВК и карманы тоже полны сокровищ.
Про птиц, про птиц, про птиц. А мы всё знаем. Мы ж давно орнитологи! И что жизнь - сложение и вычитание крыл (24), и что автор птиц любит, и поют они в нём по-прежнему, и что «с нами остаются только птицы, // а пространство никогда нам не вернó» (162). А вот чтобы всяко престарелые и тем более юные птички не бились о стекло - на стекле рисуют птичку-силуэт. Ну или не рисуют, клеят наклейкой - ласточку или ястреба, главное - какую-то птичку бумажно-мёртвую ради жизни даже престарелой, но живой. Пришлю!
Очень и очень цепляют строки, которые когда-то (и даже, оказывается, не раз) слышала в исполнении самого ЕВК - и сейчас тоже понимаю, как давно я не была на вечерах в Булгаковском доме или где-то ещё на встречах с читателями… Но про потерявшегося маленького Будду (69), про кофе молодой травы на языке пираха (95), про золотого петушка (295) и белую ленточку на душе (292), про шкатулку с прогулкой с Сократом (153) перечитывая - всегда теперь вспоминаю реальное авторское слово. Интонации те, моменты, фрагменты, - и даже как штора в Булгаковском загорелась вдруг. Надо бы и видео иногда посматривать, особенно те что уже после.
Вдруг уже к концу окучивания своих впечатлений осознала - под некоторыми словами мне очень не хватает времени/даты написания (если верно помню, то даты есть у максимум пяти, но там время и по словам понять тоже проще).
Читателю будущему конечно желаю найти свои собственные личные впечатления и любимые строки - и создать, читая прекрасные слова - свои образы изящной мадам Жеральдин с тонкими спицами и неприкаянного мотылька Люсьена (это мои два самых любимых из Пантеона Паскаль), выбрать самые-самые тоже свои фанты, порадоваться стихам к уже любимым сказкам... И просто радости прочтения и перепрочтения.
А любимому автору - новых напевов счастливой дудочки, акварельных настроений и 5-й фант! Песня слово держать стрела на лету!
Выходные данные книги на всякий случай - тут.
Реальный «Титаник» конечно вполне однозначный памятник истории - но Титаник, о котором музыка слов Евгения Васильевича Клюева (далее ЕВК), - он, похоже, у каждого читающего свой. Оставила сейчас это, примерно с год назад написанное, первое предложение вступления… Терпеливо в поза-(уже!)-прошлом году ждала момента, когда окажусь в августе в Москве, приду в «Москву», и наконец найду на полке в уже знакомом углу в ряду на букву «К» - пару месяцев как вышедшую (в начале 2014-го) и так давно «жданную» книгу. Не раз уже говорила друзьям - что люблю очень разнообразную жанрами прозу ЕВК (хотя точно не всё абстрактное понимаю), но что особенно люблю именно поэзию. Ещё того больше вот разве что учебники авторства ЕВК люблю - но их, учебников, сейчас днём-с-огнём-не-сыщешь.
И вот наконец «Музыка на Титанике» оказалась в руках. И как ко мне в первый же день прямо с момента покупки приросла - так и по-прежнему рядом: только вот оторвать глаза от экрана - и вот она в руках, листать бы и листать бы, и читать бы… И перечитывать точно не переставала всё время, - а написать впечатления никак не получалось. Потому что слишком для меня вдруг сильным это словесное лекарство оказалось - совпало с несколькими личными переживаниями и читалось очень на разрыв / без кожи. Но теперь для записи впечатлений - уже без надрыва эмоций, скорее даже умиротворенно-благополучно - оказалось вдвойне интересно перелистывать разные заметки и пометки, некоторым из которых уже почти полтора года. А «Музыка…», с год назад трагично-печальная стала вдруг совсем другой, не совсем беспечальной - но намного более спокойной, изящной и вдумчивой (для меня, каждый же читает по своему).
Про себя ЕВК написал очень подробно ещё в «Зелёной земле» ( о ней тут). Там реально стихотворная автобиография в подробностях, а здесь в Музыке - только короткое «От Автора». Где конечно читаем «…если б я был человеком, а не // автором этих строк». Но потом за страницей страница - и больше, и больше. Латает небеса, идет на звон, перешептывается с дождём, брызгает чернила на парчу… такой вот озорной романтик. Нелепый мотылёк. Веретено какое-то в сердце - и всё такое. Но читатели автора за это и любят.
Титаник в моем восприятии это даже не совсем корабль, но символ времени. Которое конечно, и внезапно конечно. Вот и в «Музыке…» - читаю, и отмечаю для себя - про время. «…и стук часов, переходивший в стук колёс, // одну лишь вечность знал - по имени Сейчас» (31; здесь и далее цифры в скобках - страницы книги, а точные слова-цитаты ЕВК выделены курсивом). Или «никакого «опять» не бывает: не ходят вспять // ни часы, ни стихи, ни удачи… ни неудачи» (154). Очень верно про время нового века - который пока еще «музей экспонатов века того» (156). И еще вдруг время, о котором читаю у ЕВК - так или иначе переплетается, в моём восприятии, с каким-то постоянным сравнением. Тогда и сейчас. Раньше и теперь. Язык родной первый («на первом родном всё всегда вверх дном… // …качается сад // и снежинки во тьме блестят») и родной второй… Вот одновременно о времени, неотвратимом Титанике, и о давнем и нынешнем:
Весы все сломаны, прошли все времена,
другими стали и длина, и ширина,
а высота переменилась и подавно,
но как возвышенно, как трепетно, как дивно
горит поставленная на помин свеча… (32)
Сразу вспоминаю как Ян (муж) говорил о визите в дом, где рос ребенком - по прошествии почти 60-и лет - «он же был огромным, тётин дом, почему-то он вдруг теперь такой маленький и совсем другой»… Про домашнее прошлое у ЕВК - в очень родных словах и рифмах, по-моему. Мысленно оказываешься там, где подавали чай под яблоню и вишню, где рогатая ветла у развилки, старые кусты и пристани… И совершенно тоже вдруг моё, совсем моё и словами и памятью:
…эти впадинки, льдинки, ордынки, полянки и сретенки -
как они все хрустальны, серебряны и золоты,
эти льдинки, да эти сединки, сурдинки да баиньки…
спи-усни, моя память, такой уже нету страны… (299)
Здесь бы надо наверное продолжать про дом и страну, но не хочу удаляться от хрустальных словесных льдинок, а значит дальше будет просто про слова. Такой вот краткой пометкой «слова» подчёркивала/запоминала строки, которые мне читаются особенно изящно и кружевно. Рифмами-метафорами-сочетаниями. Этих закладок у меня много-от-слова-бессчётно, но для написания вслух придётся выбирать сейчас. Вот в строках 12-му фанту совершенно прекрасное:
Всё-то тут в беспорядке:
сделав смертельный фортель,
всё тут слетело с пéтель -
глупость и добродетель,
жертва и победитель…
выцвели все границы,
вымерли все горнисты -
сторожевые башни
стали пусты и лишни. (47)
Звуками-словами образуется для меня совершенно осенний вдруг донкихотовский пейзаж, который даже скорее офорт с силуэтами растрёпанных ветром и временем событий… Пропущу многое выписанное - опять из-за пронзительности слов - про мимолётности, милые монолитности, жертвы беспечности, холодности, халатности… (67), пропущу совершенно вдруг для меня васильевское про снег-судьбу -кто-сошел-с-колеи (113; про Васильева - это ассоциация с любимым художником-передвижником). Но сейчас же новогодние времена - насладитесь, какая яркая словами, рифмами, образами - получается у ЕВК ёлка:
Самое светлое в мире занятие - наряжать ёлку,
приурочив событье к субботе… нет, к воскресенью,
чтобы действовать не торопясь, наряжать - долго,
наряжать серебром, наряжать янтарём, наряжать синью,
наряжать сапожком, наряжать туеском, наряжать сердцем… (158)
Догадываюсь, что наверное неправильно спрашивать мнение одних авторов-поэтов про творчество поэтов-коллег. Но почему-то, наткнувшись в цикле «Что делать этому фанту?» на пожелание 2-му фанту «пройти четырнадцать километров…» - я немедленно, улыбнувшись, вспомнила про шагомер Дмитрия Воденникова и да, мелькнуло - интересно, знакомы ли? Читают ли друг друга? Ну да это лучше спрошу, посетив, наконец, какую-то редкую встречу. Или не спрошу. Но мысль осталась. И о другом - вот вдруг совсем не поняла - то что с посвящением Елене Кореневой. Ну вот и тоже - не поняла - и не поняла. Но мысль тоже осталась. И ещё мимолетное - вдруг при прочтении «а ещё я вот что тебе скажу: // ничего не бывает для…» - неоднократно возвращаясь - вспоминаю про «звуки скрипки, отравляющей миры».
Как человек не сильно поэтический (или даже сильно не) - потребности свои обязательно выучить-запомнить помню просто штучно. «Милый мальчик, ты так весел,…» Н.Гумилева - то, что читали когда-то в слепом самиздате - было первым осознанно выученным. Потому что словами попало. Потом был повод долго помнить есенинское «мы теперь уходим понемногу в ту страну, где тишь и благодать…». И вот из «Зелёной земли» теперь помню - про сад княгини Шаховской, и «на языке дождя» и ещё два. А тут вдруг в «Музыке…» моя пометка «выучить бы» стоит - страница за страницей. Разучилась учить специально, но понимаю, что буду продолжать перечитывать - и значит запомнится само - про «отпустить летать по небу мысли» (19), про одну надежду на двоих (181), про маленькие частности (197), про то что держит на плаву (150), что надо переговорить (57) и это только самое-самое из отмеченного.
Вижу вдруг ещё пометку - ощущение, что вот написано как будто мне, хотя понятно, что ощущение неверное. Но попадает так, что сразу вспоминаются берега любимых морей и ветер и запах солёных водорослей-фукусов: «У тебя пока остались все твои острова, // твоя книжка записная именами полна, // ты читаешь в этой книжке дорогие слова…» (11) - да-да-да, вот всё именно так. И про тревожное мокрое перо (56) тоже очень точно-лично попало. По крайней мере в сейчас-восприятиях.
От точно попавшего личного - разумно перейти к ещё одному совпадению восприятий - про мир, и Мир, и время, и страну. Сразу про точки-над-и для тех, кто новенькие - строго политизированных рифм у ЕВК по-моему читатель не найдёт вообще. И не потому что «Бог упаси, никого не сужу - // тихо-претихо на ветке сижу…» (22), а скорее, по-моему, потому, что автор «всегда не на месте» и что это вообще правило - «в чужие не заглядывай котомки: // там меч тупой да сломанный доспех - // пусть с ними разбираются потомки…» (201). Но в очень штучных высказываниях и, по-моему, редких строках о прошлом именно страно-устройственном - читаю более ярко и метко-образно словесно, но абсолютно свои же реакции. Про то как «я был в отчаяньи от той страны, // в которой все мы были неравны, // но говорили, что равны, - и врали…» (282), и про то как «…не помня себя под копыта коню // век бросался, и кости хрустели, // и вставал над костями чахоточный дух…» (303). И про почти сейчас:
Это было в одной небывалой стране,
заплатившей за счастье по высшей цене,
но не видевшей счастья - сгоревшей в огне
и беспечно спалившей полмира.
Ну, сгорела - и что ж… не дотла, не дотла
а расправивши два подпалённых крыла,
отряхнулась от пепла - и снова пошла,
выполняя приказ командира! (307).
Время проверит, но думаю, что цикл «Красная нить» - в том числе из-за запомнившихся и мне строк (и не только тех, что упомянуты выше) - будут долго перечитывать потомки. А вот две просто прелести словесные из того же цикла «…и будет падать замертво валюта // в болото лебединого балета…» и «… случайность, нарядясь в необходимость, // смущала и запутывала демос…»
Мудро-философское, уже (ещё) из другого цикла, но тоже про то, что «… всё в мире стоит на обидах - и напрасные слёзы, и страх, и усмешка кривая…» и там же - «почему-то всё это у нас превращается в порох // и внезапно взрывается с силою сумасшедшей…» (159). И два удивительно точных стихотворения про фейерверки (247, 288) - тоже по-моему про мир - про то что немного странно видеть улетающие в небо шутихи-звёзды-искры-сполохи, - которые могли бы стать чьей-то куклой, книжкой или плюшевым мишкой. Это все иносказательно ведь, конечно, тоже.
Титаник как корабль-символ, который понятно что. «Мы о всяком таком… миновавшем, прожитом, пропетом, // о не видном уже в паровозном морозном дыму…» (113). Вот право слово, часть этих мотивов настолько по-прежнему мрачны - про досмотр-пересмотр, про упрямый старый верстак, про аттрицию, про то что всё сносилось и покосилось - что хочется почаще спрашивать ЕВК о здоровье и благополучии. Но ясно, что это тоже совершенно исключено, потому что «Забудьте, не ходите по местам, // где я люблю слоняться нелюдимо…» (103). Поэтому, даже думая о Титанике, будем только наслаждаться музыкой слов - про последние три такта кадрили (91), представлять гремящего ключами Петра (50), думать покинутых рубежах, похожих на вкус микстуры (68) или мысленно сооружать нечто в стиле натюрмортов vanitas - такое вот совершенство владения словом у давно ценимого ЕВК, что читая - легко представить совершенно осязаемую, живую даже, картину:
Раскисли кисти, и давно не мыты кости,
и дремлют бури, и в столе растёт бурьян,
и ряска тонкая дрожит в бокале асти,
и страсть состарилась, и опыт сильно пьян,
и рифмы кончились, и ритм даёт усадку…
но порох есть ещё, ещё не вышел срок! (218)
Характер пера, который дело наживное и уже кружевное (20), и вообще про написание строк. Привычное и знакомое - что строчки автор привязывает к воздушному змею, к детскому шуму, к птичьему гаму (85), а также к облакам и иному всему перелетному - это мы уже точно запомнили. Я так точно ещё с «Зелёной земли». Но вот про поэтические посвящения прозе - в «Музыке…» впервые. Совершенно глупо - если со стороны кто взглянет - улыбаюсь каждый раз, перечитывая про роман - про то как он «не давался, мудрил, ничего не хотел: // ни назад не хотел уходить, ни вперёд продвигаться - // буксовал у начала абзаца, пыхтел и кряхтел // и отказывал полностью, не одолевши абзаца». У меня есть одна догадка о том, какой это был роман - но пусть ЕВК расскажет сам, если захочет. И ещё, уже теперь вот серьёзнее - про то что «лексикон - мой дом, и отечество - лексикон» (21). И совсем-совсем серьёзнее «потому что ведь… эта и та строка - // обе сделаны из одного куска… // это тело моё, это кровь моя, // это тело и кровь, что давно отбились от рук» (239).
…поскольку я, в общем, ничем никому не обязан -
вот разве чернилам, которые не предадут:
мы вместе струились, мы вместе стекали - стихали
и снова кричали, и брызгали синей слюной
затем, чтобы вместе потом становиться стихами
и переставать наконец быть и ими, и мной. (122)
В этом мире я знаю ещё только одного человека, который даёт имена предметам. И уверена, что хозяйка Модеста Петровича откликнется (может и прямо тут) сама - потому что вот, оказывается, ЕВК тоже такой. Специальный. И дорогущую ручку Марлен мы с опаской обойдём стороной, а вот к потёртому уважаемому портфелю, Ершову Николаю Петровичу, родом из России - отнесёмся с пиететом и интересом. Потому что портфель хранит, кажется, самое важное. Сокровища старых открытий, разбросанные в черновиках (27), список соратников, прерванный на половине (242), связку старых приветов… (181). С приветами ЕВК конечно поступает вольно, а то и беспечно - кормит ими бабочек и мотыльков, кладёт под подушку, заваривает в чай… но что-то мне подсказывает, что приветы не иссякают, а то и плодятся. И ещё конечна прекрасна содержимым марлевая кошёлка с находками с Ютских дорог - зелёной штукой из прошлого века, шариком с отливом, грошиком, открыточкой с оторванным уголком… Про свисток и фантик, и охрипшую пищаль вот непонятно - но строки про них как раз, наиболее вероятно, бережёт Николай Петрович. Разве что, как читатели и из «Зелёной земли» могут помнить, у ЕВК и карманы тоже полны сокровищ.
Про птиц, про птиц, про птиц. А мы всё знаем. Мы ж давно орнитологи! И что жизнь - сложение и вычитание крыл (24), и что автор птиц любит, и поют они в нём по-прежнему, и что «с нами остаются только птицы, // а пространство никогда нам не вернó» (162). А вот чтобы всяко престарелые и тем более юные птички не бились о стекло - на стекле рисуют птичку-силуэт. Ну или не рисуют, клеят наклейкой - ласточку или ястреба, главное - какую-то птичку бумажно-мёртвую ради жизни даже престарелой, но живой. Пришлю!
Очень и очень цепляют строки, которые когда-то (и даже, оказывается, не раз) слышала в исполнении самого ЕВК - и сейчас тоже понимаю, как давно я не была на вечерах в Булгаковском доме или где-то ещё на встречах с читателями… Но про потерявшегося маленького Будду (69), про кофе молодой травы на языке пираха (95), про золотого петушка (295) и белую ленточку на душе (292), про шкатулку с прогулкой с Сократом (153) перечитывая - всегда теперь вспоминаю реальное авторское слово. Интонации те, моменты, фрагменты, - и даже как штора в Булгаковском загорелась вдруг. Надо бы и видео иногда посматривать, особенно те что уже после.
Вдруг уже к концу окучивания своих впечатлений осознала - под некоторыми словами мне очень не хватает времени/даты написания (если верно помню, то даты есть у максимум пяти, но там время и по словам понять тоже проще).
Читателю будущему конечно желаю найти свои собственные личные впечатления и любимые строки - и создать, читая прекрасные слова - свои образы изящной мадам Жеральдин с тонкими спицами и неприкаянного мотылька Люсьена (это мои два самых любимых из Пантеона Паскаль), выбрать самые-самые тоже свои фанты, порадоваться стихам к уже любимым сказкам... И просто радости прочтения и перепрочтения.
А любимому автору - новых напевов счастливой дудочки, акварельных настроений и 5-й фант! Песня слово держать стрела на лету!
Выходные данные книги на всякий случай - тут.